Манштейн торопился. Никогда еще так не утюжили наши позиции немецкие самолеты, как в эти дни. К сверхмощным 14-дюймовым орудиям прибавилась реактивная батарея тяжелого калибра. Ракеты летели по серому небу огненными сгустками и рвались с ужасающим грохотом. Упорные, прямо-таки бешеные атаки вражеской пехоты с танками следовали на Мекензиевых горах одна за другой. Четыре полнокровные немецкие дивизии рвались к Северной бухте на участке шириной четыре километра. Непрекращающийся грохот боев катался по Мекензиевым горам, и казалось, ничто не может уцелеть под этим адским катком войны.
Артиллеристы береговых батарей, бронепоезда «Железняков», 265-го богдановского, оказавшегося на главном направлении вражеских атак, и других артполков не успевали переносить огонь с одной цели на другую. Днем в эту канонаду вплелись тяжелые вздохи главных калибров вошедших в бухту линкора «Парижская коммуна» и крейсера «Молотов». Разрывы сотен снарядов сдерживали врага, но ненадолго. Еще до полудня противник захватил то, что называлось когда-то станцией Мекензиевы горы.
К пяти часам дня контратаками поредевших полков дивизии Гузя противник был выбит со станции и отброшен от нее на 600 метров. Но к вечеру — новый натиск, и, снова овладев станцией, немцы растеклись по лощине перед высотой «60». И опять застряли в кустарниковом хаосе этой усеянной трупами лощины: пехоте не давал продвинуться дальше сосредоточенный ружейно-пулеметный огонь отошедших подразделений, танки в упор расстреливала стоявшая на высоте 365-я зенитная батарея младшего лейтенанта Воробьева.
— Ударом с воздуха и с земли уничтожить батарею на высоте «шестьдесят»! — открытым текстом кричал кто-то по радио, может быть, сам Манштейн.
— Этот замысел противника надо сорвать,— сказал Петров, когда ему доложили о радиоперехвате.— Батарею надо защитить во что бы то ни стало.
Гаубичный полк Чапаевской дивизии, артполк Богданова, другие артдивизионы, способные достать до вражеских орудий, ведущих огонь по высоте «60», были привлечены для прикрытия одной-единственной зенитной батареи. Такое значение приобретала эта батарея, защищавшая скромную одинокую высотку с пологими, ничем не примечательными склонами.
Накануне на 365-й зенитной батарее, стоявшей на высоте с отметкой «60», прошло партийное собрание. Обсуждали статью «Правды» «Коммунисты — передовые бойцы на фронте и в тылу». Постановили: «Высоту не сдадим... Закон коммуниста — победа или смерть...» Приняли в партию комсомольцев Воробьева — командира батареи и Данича — командира орудия. И комсомольское собрание записало столь же категоричную резолюцию: «Отступать некуда — позади бухта». И младший лейтенант Воробьев, и военком батареи младший политрук Донюшкин, занимавшиеся ночью подготовкой к завтрашнему бою, после этих собраний уже нисколько не сомневались, что так оно и будет, как постановили коммунисты и комсомольцы.
Однако два оставшихся исправными орудия не столь большая сила, чтобы устоять против танков, если они прорвутся на высоту, и особенно против пехотинцев, если подберутся близко к огневым позициям. Было решено организовать круговую оборону, создать подвижную группу из 10 человек для переброски к местам прорыва противника, разместить на склонах высоты бойцов прикрытия с пулеметами и автоматами. При такой расстановке наличных сил у орудий могло остаться только по четыре человека, но на это Воробьев и Донюшкин пошли безбоязненно: зенитчики — народ проверенный, справятся. Беспокоило одно: а ну как противник навалится на высоту авиацией, снова обрушит на нее огонь многих батарей. Тогда может статься, что и вовсе некому будет обороняться.
Этот рассвет был особенно долог и тягостен. И когда внезапно утренняя тишина взорвалась оглушающим непрерывным грохотом, в первый момент артиллеристы почувствовали даже что-то вроде облегчения.
Не высока высотка, на которой разместились зенитчики, но отсюда хорошо просматривалась кустарниковая лощина, станция Мекензиевы горы, точнее — та груда развалин, которая от нее осталась, позиции наших войск и немецких, проходивших по ближней окраине станции. И вот ничего не стало видно в дыму и пыли, поднятой взрывами. Снаряды залетали и на высоту, некоторые рвались близко, разбрасывали сухие ветки, маскировавшие пластавшиеся над самой землей длинные стволы зениток.
Потом снаряды на высоте перестали падать, но за лощиной, там, где проходил передний край, все гремели взрывы — рвались гранаты, снаряды танковых и противотанковых пушек, стрекотали пулеметы, трещали автоматы, горохом сыпались винтовочные выстрелы. И вдруг из дымной пелены, затянувшей пространство, выдвинулось несколько танков. И пехоты высыпало множество, на взгляд, как определил младший лейтенант Воробьев, не меньше батальона. Похоже, была у этих, прорвавшихся, одна задача — занять высоту, и они побежали по лощине, растекаясь по ней, охватывая высоту справа и слева.
Вражеская пехота пока не беспокоила, но вот танки, уже ломившиеся через кусты по склону, были очень опасны. Они шли так, что стрелять по ним могло только орудие сержанта Данича.
Данич не торопился, старательно выцеливая ближайший танк. Первый снаряд рванул левее, второй правее, третий взрыл землю перед самым танком, остановившимся на миг, в свою очередь, выцеливавшим орудие. Данич чуть приподнял ствол и снова выстрелил. Башня танка вдруг отлетела, из черной коробки выметнулся сноп огня и дыма. Но тут же возле орудия один за другим взорвались несколько снарядов. Данича отбросило в сторону. Вскочив, он увидел, что двое из его расчета остались лежать то ли убитые, то ли тяжело раненные — разбираться некогда. Данич бросился к орудию, но ни первым, ни вторым, ни пятым снарядом не мог попасть в приближавшийся танк.
Снова рвануло на бруствере, осыпало землей. Данич невольно присел, зажмурился. Когда открыл глаза, увидел схватившегося за голову своего последнего помощника краснофлотца Цикалова.
— В медпункт дойдешь?
— Дойду...
Очередной снаряд угодил в гусеницу танка. Третья машина попятилась, разворачиваясь, чтобы взять на буксир подбитый танк, подставила борт. И Данич не упустил момент.
А пехотинцы подбирались все ближе. Откуда-то сбоку по ним бил пулемет, стучали винтовки, но немцы все приближались.
— Давай шрапнелью,— проговорил кто-то за спиной.
Оглянулся, увидел Цикалова с перевязанной головой.
— Чего пришел?
— Так ты ж один... Давай шрапнелью...
Несколько шрапнельных снарядов положили атакующих немцев, то ли ненадолго, то ли навсегда. Затихла стрельба. Но тут на высоте опять начали рваться снаряды.
— Ничего! — кричал Данич обессиленно сидевшему рядом на земле помощнику.— Отобьемся. Два орудия остались на батарее, а стоим!..
Цикалов промолчал. Там, в медпункте, ему сказали, что второе орудие сержанта Литовко уничтожено, и теперь вся батарея — одно-единственное орудие Данича...
Серая муть рассвета разливалась над притихшими окопами. Военком 345-й дивизии Пичугин всматривался в мглу нейтралки и в который раз перебирал в памяти сделанное за ночь: в подразделениях проведены короткие собрания и беседы, каждый красноармеец отдохнул от двух до трех часов в теплой землянке, все полностью обеспечены боеприпасами... Вроде бы ничего не упущено. Но чувство тревоги и беспокойства не проходило.
Грохот разрывов обрушился внезапно, оглушил. Огненно-дымная завеса скрыла переднюю линию окопов. В короткие мгновения, когда дым рассеивался, было видно, как меняется эта линия, прерывается то язвами воронок, то вспухшими холмами вывороченной земли. Людей издали видно не было, но все мысли переносились на эти окопы, стоившие такого большого труда.
И вдруг все стихло. Сквозь медленно оседающую пыль Пичугин разглядел немцев, несколькими группами бегущих через нейтралку. Их подпустили близко и срезали внезапным ружейно-пулеметным огнем. Даже не верилось, что таким сильным и дружным может быть огонь после такого мощного артналета.
Снова загрохотала вражеская артиллерия. Наши батареи ответили, быстро пристрелялись, и огонь противника поослаб. А потом на широком пространстве нейтралки увидел Пичугин десятки танков и множество солдат противника, волнами перетекавших через неровности местности.
Там, во вражеских цепях, один за другим взорвались несколько разнокалиберных снарядов, а затем встала сплошная стена разрывов: наша артиллерия ставила заградительный огонь. В дымном мареве появилась какая-то большая движущаяся масса. Со стороны казалось, что она въехала в самую середину атакующих цепей противника, замельтешила всплесками пулеметных очередей, яркими вспышками орудийных залпов. Это был бронепоезд «Железняков». Вокруг него сразу заплясали разрывы: немецкие артиллеристы, давно охотившиеся за бронепоездом, торопились накрыть его в открытом поле. Не переставая стрелять, бронепоезд попятился, скрылся за складками местности. Снова огромное пространство перед оборонительными рубежами перечеркнула огненно-дымная стена заград-огня, заставила залечь массы вражеской пехоты. Горели отдельные танки, но многие прорвались, навалились на слабую оборону полков.
