Сложенный как древние гладиаторы, смелый, как лев, ловкий, гибкий и проворный, как тигр, он сумел внушить этим отверженным то уважение, какое всегда вызывает большая физическая сила.
Но это не обошлось без борьбы. В Кайене по сей час еще говорят о необычайном подвиге этого силача, которым он спас себе жизнь.
Спустя всего несколько месяцев по прибытии в колонию ссыльных, он вырвал из рук одного добровольного палача каторги несчастного, над которым тот немилосердно издевался, сделав его своим козлом отпущения.
Мучитель этого несчастного, настоящий колосс, видя, что у него отняли жертву, накинулся на того, кто осмелился выступить на защиту обиженного, и полагал, что ему легко будет справиться с ним. Но Винкельман, схватив его поперек туловища, точно сноп, положил на обе лопатки, перевернул и тотчас же, в присутствии всех товарищей, подверг тому унизительному наказанию, которое в просторечии называется поркой. Эта порка вызвала одобрительный смех присутствующих, которые теперь полностью оказались на его стороне.
В заключение Винкельман сказал своим обычным спокойным голосом:
— Помни, что каждый раз, когда ты посмеешь его тронуть, тебе будет от меня такая же порка! Не забудь этого!
Тогда тот решил ему отомстить. В ту пору каторжане разгружали суда со строевым лесом, доставленным из девственных лесов; бревна эти весят не меньше камня и почти не уступают ему в прочности.
Четверо ссыльных несли на своих плечах бревно, весившее около пятисот килограммов. На одном конце бревна находился ссыльный, так жестоко выпоротый Винкельманом, а последний поддерживал середину бревна, тогда как двое других находились один впереди него, другой позади.
Негодяй заранее подучил их в тот момент, когда он кашлянет, сделать вид, будто они споткнулись, и пригнуться таким образом, чтобы бревно всею своею тяжестью легло на одного Винкельмана.
Первая часть этого плана была выполнена тремя негодяями в точности по уговору, но, к неописуемому удивлению всех троих предателей, человек, которого они ожидали увидеть раздавленным под тяжестью бревна, только попринатужился, изогнулся половчее и, как стальной подъемный кран, не останавливаясь, донес один страшную тяжесть все двадцать шагов до места складывания. Когда другие товарищи подоспели к нему, чтобы помочь скатить с себя бревно, он презрительно обернулся к своему недругу и только сказал ему:
— Попробуй-ка ты сделать то же самое!
В этом заключалось все его мщение. С тех пор никто уже не смел затрагивать его или вообще беспокоить чем бы то ни было. Ему предоставили волю жить как угодно и перестали даже находить странным, что он не принимал участия ни в попойках, ни в картежничестве, ни в ругани и в более чем двусмысленных рассказах. Мало того, каторжники даже как будто стали питать к нему уважение, если только люди этого сорта вообще способны на подобное чувство. Оно было вызвано в них одним его поступком, который стал известен впоследствии, как вообще узнается все на каторге.
Один из надзирателей, желая знать все, что делается среди ссыльно-каторжных, предложил Винкельману, за известные льготы и поощрения, служить шпионом. Это предложение возмутило его до глубины души. Сначала вся кровь бросилась ему в лицо, затем разом отхлынула к сердцу, и, сжав до боли обеими руками грудь, он простонал глухим, сдавленным голосом:
— Чтобы я… я стал шпионом… сыщиком… нет, нет, уходите скорей, не то я убью вас… Я за себя не ручаюсь! ..
Надзиратель оказался человеком хорошим, он понял возмущение Винкельмана и на другой день, призвав его к себе, извинился перед ним за вчерашнее предложение.
Вскоре после того Винкельман был назначен в колонию Сен-Лоран-дю-Марони в качестве искателя ценных деревьев. Эта командировка, очень желанная для всех ссыльных, дает возможность пользоваться относительной свободой, в том смысле, что каторжанину приходится обследовать громадные участки лесов, отыскивая пригодные для рубки деревья.
Винкельман давно уже лелеял в тайне надежду вернуть себе свободу, и на этот раз случай казался ему благоприятным, так как голландская Гвиана была близко. Он переправился через Марони на плоту и достиг ближайшей колонии.
Но здесь его вскоре задержали голландские солдаты с поста Альбина и водворили обратно в его острог, в силу существующего между двумя правительствами соглашения о выдаче беглецов.
— Бедняга! — невольно воскликнул старший смотритель, увидев вновь перед собой Винкельмана. Тебе положительно не везет! И подумать только, что мне придется заковать тебя в цепи на два года!
Но спустя шесть месяцев Винкельман был освобожден от этого наказания губернатором за то, что спас жизнь тонувшему пехотному солдату.
Однако не прошло и года, как он вторично пытался бежать, но был задержан и опять предстал перед военным судом, который приговорил его к тому же наказанию.
Он снова был водворен в Кайену, и губернатор, к которому члены совета обратились с ходатайством о помиловании виновного, приказал привести его к себе.
— Дайте мне слово, что вы не будете пытаться бежать, и я тотчас же прикажу снять с вас цепи!
— Не могу я дать вам этого слова, господин губернатор, слово должно быть свято, а это обещание, быть может, и не под силу мне! — отвечал Винкельман.
Тем не менее главнокомандующий Гвианы помиловал его и освободил от наложенного на него наказания. Из чувства ли признательности за это великодушие властей по отношению к нему, или же за отсутствием благоприятных случаев, неизвестно, но только в продолжение целых восьми лет каторжник не возобновлял своих попыток бежать.
В начале этого рассказа мы видели, при каких условиях в нем вновь пробудилась жажда воли и свободы с еще большей силой, чем прежде.
Винкельман и араб, отправленные Лушем за плодами, долгое время бродили по лесу, не встречая ничего годного в пищу человеку.
Люди вообще охотно воображают, что громадные девственные леса экваториальных стран, где растительность так величественна и так роскошна, изобилуют плодами и ягодами в диком состоянии; что они кишат всякой дичью, что, словом, человек, очутившийся волею судеб в этих лесах, может в продолжение известного времени, если не утопать в излишестве, то во всяком случае не испытывать недостатка в пищевых продуктах. Но это — большая ошибка.
Одинокий человек находится среди девственного леса совершенно в таком же положении, как потерпевший крушение — на плоту среди океана. Плодовые деревья экваториальных стран, о которых так много говорят, в сущности, нисколько и ни в чем не превосходят наши плоды, плоды и фрукты умеренной зоны, и никогда не произрастают так, сами собой, в чащах девственных лесов. За исключением лишь весьма редких случаев, эти великолепные деревья, величественные гиганты и могиканы лесов, дающих превосходнейший строительный и корабельный материал, самые ценные мебельные деревья, — не бесплодны, но плоды их совершенно не пригодны в пищу человеку.
