По возвращению через несколько часов в дом, Митя застал поистине ужасающую картину: таз стоял на своем месте, но все рыбки из него повыпрыгивали, веером валялись вокруг на полу. Некоторые были ещё живы, дёргали хвостами. Он скинул их обратно в таз, они еле-еле двигались, но потом одна за другой всплыли кверху брюшками на поверхность. Оставалось смотреть на происходящее выпученными, как у рыбок, глазами – удар был ужасающим, связанный с лишением живых существ жизни. Получилось, что Митя собственными руками погубил своих несчастных гуппи. Прощения за это нет и быть не могло, ибо нельзя вдохнуть жизнь в умершую рыбку.
Мама уговаривала его не переживать, предлагала снова взять у знакомых парочку гуппи, они, конечно же, расплодятся в таком замечательно чистом аквариуме – девать будет некуда, самим раздаривать придется. Но Митя, плача, отказался и от других рыбок, и от аквариума. Его рыбки умерли, у него нет права на других. И, главное, он не хочет снова зайти в комнату и увидеть, что там… все умерли.
Пришлось отдать чудесный подводный мир вместе с водорослями, галькой и ракушками, который ужасающим образом напоминал о несчастных серебристых тельцах, во множестве рассыпанных по полу вокруг таза.
Но это случилось позже, а пока Митя был настолько счастлив с рыбками, что мечта о голубях сама собой угасла. Он слишком маленький, чтобы держать голубей самостоятельно. И у него нет ни отца, ни старшего брата, которые бы помогли. Он даже свистеть, заложив пальцы в рот, не умеет. Правда, Данилыч уверял, что совершенно необязательно голубятнику свистеть, он, к примеру, не свистит, ибо на самом деле голуби свиста не любят. Что с того? Голубятни-то у него все равно нет, и вряд ли Митя сможет её сделать.
А потом Данилыч исчез.
Земля в его саду скоро сделалась сухой, как асфальт. На светло-серой поверхности еле заметны зелёные ниточки молодой травы. Обычно Данилыч рыхлил почву, чтобы она не пересыхала и не раскалывалась трещинами, лёгкой, узенькой, очень удобной тяпкой на длинной ручке. Нынче тяпка который день стоит, прислонённая к веранде, но ни гамака, ни голубей, ни Дмитрия Данилыча не видно.
Митя несколько раз наведался к домику, заставая там только замок на дверях. Находиться без хозяев в чужом саду не полагалось, и он уходил опечаленный.
На его вопросы, куда девался Данилыч, мать отвечала довольно сухо, что уехал домой. Потом не сдержалась, рассказала Мите, что Дмитрия Данилыча побил внук, и он теперь лежит в больнице. Она была очень сердита на внука и почему-то даже на Митю.
Вечером рассказала ему свою сказку, не из книжек, а из деревни, которую ей самой прадед давным-давно рассказывал, когда мама была маленькая, как Митя.
Жили-были муж с женой и ребенком маленьким. Ещё жил с ними старенький дедушка, который работать уже не мог, только на лавке за печкой сидел-посиживал, чтобы никому не видно было, какой он старый да беззубый. Муж с женой и ребенком за столом обедали, а ему за печку корки хлебные кидали, что от обеда оставались.
Однажды как-то видят родители: сынок что-то из щепочек мастерит.
«Что ты там мастеришь, умница наша?» – спрашивают. – «Мисочку». – «Вот молодец! А для чего?» – «Вырасту я, женюсь, а вы состаритесь, останетесь без зубов, как дедушка. Посажу вас за печку, буду корки кидать, а вы в этой мисочке их размачивать станете и есть».
С той поры родители дедушку садят за стол на почетное место, вместе стали жить, припеваючи.
– Понял, Митя?
– Понял.
Верно, внук очень сильно побил Дмитрия Данилыча, раз тот оказался в больнице. Вопрос «За что?» не возникал, в свои четыре года Мите прекрасно известно, что побить могут ни за что, в его собственной жизни тому имелся свежий пример.
Как-то мама носила воду с колонки в огород, а он стоял возле распахнутой калитки, карауля её от бродячих собак. В это время из соседского дома вышла компания весёлого празднично одетого народа. Они смеялись, громко прощаясь с дядей Геной и его женой.
Митя потихоньку приблизился к ним, чтобы разглядеть всех лучше. От компании отделился мальчик с длинной чёлкой, в вельветовой коричневой курточке, чёрных сатиновых шароварах, Митиного возраста и роста, и направился к нему навстречу. При виде таких замечательно весёлых гостей дяди Гены, а особенно мальчика, Митя приветливо всем разулыбался в надежде познакомиться, подружиться и, возможно, прямо сейчас поиграть в какую-нибудь игру, раз компания остановилась у ворот, уходить не торопится.
Мальчик быстро подошёл к Мите и вдруг ударил его с широкого размаха в нос, отпрыгнул и стал разглядывать, заложив руки за спину, будто Митя – некая зверушка.
В носу что-то хлюпнуло, брызнули слёзы.
– О, рёва-корова, – сказал дядя Гена задорным голосом, – а ну, не трусь, поддай ему тоже!
– Нет, – возмущённо закричал Митя, – не буду драться!
– Трусишка! – хихикнула жена дяди Гены. – Не бойся, поддай Витюхе, как следует и будете в расчёте.
Мальчик стоял на прежнем месте, смотрел с интересом, но играть с ним Мите уже совершенно не хотелось.
– Нельзя драться! Нельзя! – воскликнул он, оглашая на всю округу заповедь, внушаемую матерью чаще прочих.
Убежать было невозможно, тогда бы все подумали, что он струсил, и смеялись ещё больше, но и драться из-за ничего, чужой потехи ради, не желал. Поэтому закричал ещё громче:
– Нельзя драться!
На его рёв вышла из калитки мама с вёдрами.
В одну секунду оценив ситуацию, она, к величайшему Митиному удивлению, потребовала сердито, будто он в чём-то виноват:
– Дай ему сдачи!
– Нет! Не буду никого бить, нельзя драться!
– Ладно, ударь, – разрешил мальчик Витя.
Но Митя расплакался ещё больше от такой снисходительности, вызвав своим поведением окончательное всеобщее разочарование и насмешки взрослых.
Его увели умываться. Он переживал ужасное поражение, не мог успокоиться, долго нервно всхлипывал, однако где-то внутри ясней ясного понимал, что если бы согласился драться для развлечения веселых гостей дяди Гены, при любом исходе сражения потом ему было бы ещё хуже, чем сейчас.
– Ладно, будет расстраиваться, – утешала мама, вытирая ему лицо полотенцем, – до свадьбы заживёт. Драться нельзя, а сдачу давать нужно обязательно, чтобы неповадно было.
И она его не понимала, а объяснить свои чувства даже ей Митя не смог.
Выходит, некоторые люди могут подойти и ударить в лицо ни за что ни про что. Таких людей, по-видимому, немало как среди маленьких, так и среди взрослых. Одним из них был внук Дмитрия Данилыча.
Глядя на оставленную старым садоводом тяпку, Митя болезненно остро предчувствовал, что никогда больше не увидит своего тёзку и друга.
Но только спустя несколько лет мама однажды сообщила, что прежний сосед по саду Дмитрий Данилыч недавно умер. «Помнишь Данилыча?» Митя поразился, считая его давно умершим. «Он жил в доме престарелых, там и скончался».
Помнит ли он добрейшей души старичка, мирно спящего в гамаке на веранде, вокруг которого сидят белые голуби и даже не воркуют, оберегая его сон? Да это одно из самых чудесных, необыкновенных воспоминаний детства, а может, и всей жизни. Оказывается, всё это долгое время он жил в доме престарелых. Но почему они никогда не навестили Данилыча?
Митя уже успел осознать, что на самом деле люди очень призрачны и слабы, легко исчезают из его жизни, никогда впоследствии не объявляясь, и в отношении исчезнувшего Дмитрия Данилыча тоже полагал, что того давным-давно нет на белом свете. Какая ужасная, непоправимая случилась ошибка!
А Данилыч, оказывается, всё это время жил в неведомом доме престарелых без своего сада, голубей, домика с верандой, гамака. Для Мити они изначально существовали вместе: голуби, гамак, Данилыч. Исчезли тоже одновременно, как единое целое, – раз и навсегда.
4. Книжка про Пифа
Однажды мама объяснила Мите, почему Павловна, несмотря на почтенный возраст, грузность и неважное здоровье, предпочитает ходить в сад пешком через лес и непременно останавливается передохнуть у трёх сосен за мостом.
Дело в том, что когда-то, давным-давно, в гражданскую войну на этом самом месте она попрощалась со своим сыном, белым офицером. Попрощалась и никогда больше его не видела: белые отступили, красные заняли город навсегда. И ни письма, ни весточки за сорок лет не дождалась, возможно, что его давно убили, а может быть, на то она сильно надеется, ему удалось уехать за границу, куда-нибудь во Францию или Канаду, откуда писем в Советский Союз писать нельзя. «Только ты никому об этом не говори», – предупредила мама.
До этого дня Митя знал из всеобщих разговоров, игр в Чапаева, фильмов и радио, что все красные непременно хорошие, а белые плохие, белые офицеры – те просто ужасные преступники, как и все без исключения помещики, кулаки и капиталисты.
