– У меня там кирья... одна.
– Она не долго будет одна, – сказал Конда, протягивая к ней руку. – Сними это. Это лишнее.
Аяна села и посмотрела на него серьёзно.
– Конда, Гелиэр ничего не знает... ничего. Я только сказала ей, чтобы она не спешила. Но Мират... Я помню, как он пинал стену и бил мебель. Я боюсь, что он поторопится и может напугать её. Он сейчас придёт к ней... Она даже моется в одежде. Она стесняется всего и очень боится. С ним кто-то говорил? Кто-то сказал ему? Что он вообще знает? Я имею в виду, не по намёкам и размытым словам. Ваши девушки считают, что мужчина должен терзать... Он тоже так думает?
Конда тоже сел и нахмурился.
– Не подумал об этом. Ты права. Он вряд ли будет груб, но... Сомневаюсь, что он так уж хорошо осведомлён в этих делах.
Он резко встал, потом нагнулся и поцеловал её.
– Капойо, ты пила при госпоже. Ты пила её свадебное вино, и, что самое ужасное, опять делала это без меня. Ты нарушила нормы морали, – сказал он, загибая длинные пальцы, – заветы добра и заветы совести. Я сейчас вернусь и накажу тебя. Трижды. Полежи и хорошенько подумай над тем, что тебя ждёт, а я схожу вниз, пока Мират не поднялся к твоей кирье и не натворил дел.
Аяна спустила ноги с кровати и стиснула челюсти, глядя, как он удаляется от неё... опять. Он шагал к двери, подбирая по дороге одежду, и она не выдержала.
– А ну стой, – воскликнула она, кидаясь за ним. – Стамэ!
Он замер и обернулся.
– Ты обещал приехать до свадьбы, – шептала она между поцелуями, кусая его шею. – И ты не приехал. Я мучилась и сгорала, а теперь ты тоже иди... и мучайся.
– За что? – простонал он, роняя штаны и хватая её за бедро. – Что мне надо было делать? Дуть в паруса, чтобы "Эйдемас" шёл быстрее?
– Хватит тискать меня, – сказала она, с сожалением слегка отталкивая его ладонью и чувствуя, как быстро бьётся его сердце. – Ты должен мучиться, а не наслаждаться.
– Что же ты наделала, – сказал он, грустно одеваясь. – Ты оттолкнула мужа, в котором сама же воспламенила страсть. Это четвёртое твоё преступление. Ты будешь отвечать за все сразу или по очереди?
– М-м, а ты даёшь мне выбрать? – спросила Аяна, подбирая нижнее платье. – Я подумаю об этом.
Он накинул безрукавку и вышел, очень внимательно и хитро посмотрев на неё.
Аяна накинула нижнее платье, закрыла глаза и несколько раз вдохнула и выдохнула, проводя рукой по шее, в тех местах, которых только что касались его губы. Он вернулся. И он успеет поговорить с Миратом, а потом вернётся сюда. Гелиэр не испугается и не будет мучиться... вернее, не будет мучиться в том смысле, который может ей навредить.
Она взбила волосы, распутывая пряди, спутанные в порыве страсти руками Конды, подошла ближе к свету, подбирая по дороге гребни, разбросанные по ковру, поправила отдёрнутую занавеску и замерла.
За стеклом балконной двери напротив стояла Айлери, как её отражение, как призрак, глядящий из далёкого зеркала в ночь полнолуния Габо, когда девушки гадают на свечах, призывая духов показать им будущее. Она стояла там, глядя вниз, на лестницу, ведущую в сад, и два стекла и расстояние не давали рассмотреть больше.
Аяна попятилась в комнату и отошла за занавеску, выдохнула, подождала немного, осторожно схватила шершавое полотнище и потянула его по гладкому карнизу. Закрыла окно, потом опасливо проверила, не осталось ли щёлки, через которую видно комнату.
Ковёр жестким ворсом встречал её ступни, пока она шагала туда-сюда, погружённая в размышления. Она была неосторожна. Она поддалась страсти, ослепившей её, а это опасно. В этом доме опасно закрывать глаза, хоть Арчелл и говорил ей обратное. Надо быть осмотрительнее, внимательно следить за словами и присматриваться к тому, что происходит, иначе можно просмотреть приближающуюся беду.
Конда вошёл, широко улыбаясь, с подносом в одной руке и с бутылкой в другой, и наклонился поставить всё на столик, но она уже летела к нему, не видя ничего вокруг, и он еле успел отдёрнуть руку от края серебряного подноса, чтобы не рассыпать то, что лежало на нём.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Это жестоко, – прохрипел он, прижатый к двери всем её телом, снова вытаскивая гребни из только что подколотых волос. – Я не успел обдумать, как именно...
– Я поговорил с ним, – сказал Конда, поднося к её губам кусочек какого-то фруктового пирожного. – Открой рот. Он действительно немного горячий юноша, но, думаю, он понял, что в этом деле не стоит торопиться.
– Им дали слишком мало времени на знакомство, – сказала Аяна, прикусывая губу, пока Конда облизывал её пальцы от сливочного крема. – Они виделись всего пару раз, и этого очень, очень мало. Конда, этот палец был чистый. Мы провели с тобой в одной комнате почти три недели... Конда, остановись...
– Он был испачкан. Смотри, прямо как тут, – сказал он, зачерпывая крем из пирожного и касаясь её кожи. – Придется и тут...
Вино было сладким, и Аяна с подозрением смотрела на стакан.
– Это... Это не молодое вино? – спросила она, поднимая бровь, и Конда рассмеялся.
– Ты и его пила без меня?
– Было дело.
– Нет. Это не тот опасный напиток. Это вино с винодельни Бинот.
– Даже так? – весело подняла брови Аяна.
– Да. Теперь ты понимаешь, почему они поставляют вино во дворец?
– Да, – сказала Аяна, отпивая ещё глоток и передавая стакан ему. – Я такого ещё не пробовала. Оно чем-то напоминает наш мёд, только крепче, конечно, и пахнет фруктами.
– Это свадебное.
– Ты поишь меня свадебным вином? – весело переспросила Аяна. – Ты ешь с моих рук и поишь меня из своего стакана. Какие ещё обычаи и обряды ты провёл без моего ведома?
– Твой кафтан с журавлями, – сказал Конда, откидываясь на подушку и ероша волосы. – Они – символ верности в союзе. И я подарил тебе ткань. У нас род мужа одевает невесту перед свадьбой. Он не красный, но я не хотел, чтобы твоя прозрачная, невесомая красота тонула в красной одежде.
– Но ты подарил мне песню, а так делают только у нас.
– И сказал слова ваших союзов. А потом ты скрепила...
– Мы. Мы скрепили.
– Ты достаточно пролила и моей крови теперь, – сказал он с усмешкой, касаясь краешка уха. – Хотя за тебя я отдал бы её всю без остатка, как и свою бессмертную душу, и вообще всё, что у меня есть. Вообще, иногда я думаю, что ты и есть моя душа.
– Мне придётся уйти, Конда. Если кто-то увидит меня у тебя в комнатах, будет беда.
– Не страшно. Уйдёшь с утра. Все веселятся. Мират зашёл и остался.
Аяна поставила поднос на столик у кровати, к бутылке и стакану, и подалась вперёд, вытягиваясь у Конды на груди.
– Он остался у неё? Как это было?
– Мне почти показалось, что он сейчас сбежит, – хмыкнул Конда, потирая отрастающую бороду. – Он дрожал так, что это было заметно. Но не от страха, скорее от страсти. Когда у тебя толпа за спиной, это немного сбивает... с мысли.
– Это как-то неправильно, – нахмурилась Аяна. – Это... Фу. Меня прямо передёргивает. Такие вещи должны касаться только их двоих. И лента... Конда, это неправильно. Этот осмотр простыней с утра...
– Не переживай за это, – сказал Конда, подтягивая её повыше. – У него есть нож на всякий случай. Почему ты так замерла, любовь моя? – расхохотался он. – Я сказал ему не спешить ни в коем случае. Очень подробно объяснил ему, чем чревата спешка. Осматривают только простыни, на пальцы Мирата никто смотреть не будет.
– Ты... Конда! – подняла Аяна изумлённые глаза. – Как...
– Ну вообще этот способ очистить имя девушки известен очень, очень давно, – сказал он, целуя её. – Неужели ты думаешь, что все без единого исключения юные кирио способны до брака сдерживать свою страсть?
Аяна вздохнула. Вот опять беседа неспешно вела их по тропинке мимо этого тёмного закоулка его прошлого, в который её тянуло какое-то неправильное любопытство, смешанное с ревностью.
7. Грелка в твоей постели
– Конда, – начала она несмело. – Когда мы встретились, ты был уже... достаточно взрослым.
