Однако не во всем этом видел Захар Беркут главный смысл своей стариковской жизни. «Жизнь лишь до той имеет цену, — говаривал он частенько, — пока человек может помогать другим. Когда он становится для других бременем, а пользы не приносит, тогда это уже не — человек а помеха, тогда ему и жить не стоит. Упаси меня боже чтоб я когда-нибудь стал другим в тягость и ел данный из милости, хотя и вполне заслуженный, хлеб!» Эти слова были путеводной золотой нитью в жизни Захара Беркута Все что он делал, что говорил, что думал, он делал, говорит и думал, имея в виду добро и пользу для других прежде всего — для общины. Община — это был его мир цель его жизни. Видя, что медведи и вепри часто увечат скотину и людей в горах, он еще юношей задумал научиться излечивать раны и, покинув родительский дом, пустился в далекий, незнакомый путь к одному прославленному знахарю, который, по слухам, умел заговаривать стрелы и кровь. Однако заговор этого лекаря оказался никчемным. Захар Беркут, явившись к нему, пообещал ему десять куниц в уплату, если тот научит его своему заклинанию. Знахарь согласился, но Захару недостаточно было учиться вслепую, он хотел прежде убедиться в том, хорошо ли лекарство знахаря? Он вынул нож и нанес себе глубокую рану в бедро.
— Заговори! — сказал он изумленному лекарю. Заклинание не подействовало.
— Э, — сказал лекарь, — это потому не удается, что ты по своей воле себе нанес раны. Такую рану заговорить нельзя.
— Ну, видно, плохо твое заклинание, и мне его не нужно. Я ищу такой заговор, который не спрашивал бы, по своей воле нанесена рана или нет, а излечивал бы всякую.
И Захар Беркут тут же покинул знахаря и пошел дальше, разыскивать лучших лекарей. Долго скитался он по горам и долам, пока через год скитаний не пришел к скитским {12} монахам. Среди них был один столетний старец, долгое время пробывший на Афонской горе у греков и прочитавший там множество древних греческих книг. Этот монах умел прекрасно лечить раны и брался обучить своему искусству всякого, кто проживет с ним год в добром согласии и покажется ему человеком доброго сердца и чистой души. Много уже учеников приходило к старому, всегда задумчивому и всегда печальному монаху, и ни один из них не пришелся ему по душе, ни один не прожил с ним условленного срока и не унес с собой его врачебных секретов. Об этом-то лекаре и прослышал Захар Беркут и решился отбыть положенный искус. Придя в скитский монастырь, он попросил допустить его к старцу Акинфию и откровенно рассказал ему о цели своего прихода. Седобородый, угрюмый старец Акинфий взял его к себе без возражений — и Захар пробыл у него не год, а целых три года. Он вернулся из скита другим человеком; его любовь к общине стала еще жарче и крепче, его речь текла чистой кристальной струей, слова были спокойны, разумны и тверды, как сталь, а против всякой неправды — остры, как бритва. За время своего четырехлетнего странствия Захар Беркут повидал мир, побывал и в Галиче, и в Киеве, видел князей и их дела, узнал воинов и купцов, и его простой и ясный ум складывал все виденное и слышанное, зернышко к зернышку? в сокровищницу памяти, как материал для размышлений. Он возвратился из путешествия не только врачом, но и гражданином. Наблюдая в долинах, как князья со своими боярами силятся ослабить и разорвать общинные свободные порядки в селах, чтобы тем легче превратить затем разъединенных и разрозненных людей в своих невольников и слуг, Захар Беркут убедился, что для его братьев-крестьян нет иного спасения и иной надежды, как хорошее устройство, разумное ведение и развитие общинных порядков, общинного единения и дружбы. А с другой стороны, от старца Акинфия и других бывалых людей Захар много наслышался об общественных порядках в северной Руси, в Новгороде, Пскове, о достатке и процветании тамошних жителей, и все это зажгло в его пылкой душе желание — отдать всю свою жизнь на исправление и укрепление добрых общинных порядков в родимой Тухольщине.
Семьдесят лет минуло с той поры. Подобно древнему дубу-великану стоял Захар Беркут среди молодого поколения и мог теперь видеть плоды своей многолетней деятельности. И, вероятно, не без радости взирал он на них. Как один человек, стояла тухольская община, дружная в труде и потреблении, в радости и горе. Община была сама для себя и судьей и установителем порядков во всем. Общинное поле, общинные леса не требовали сторожа — обшина сама всегда и везде зорко стерегла свое добро. Бедных не было в общине; земля доставляла пропитание всем, а общественные закрома и риги были всегда открыты настежь для нуждающихся. Князья и их бояре завистливым оком глядели на эту жизнь, в которой им не было места, которая в них не нуждалась. Раз в год приезжал в Тухольщину княжеский сборщик податей, и община старалась как можно скорее избавиться от неприятного чиновного гостя: спустя день или два он уезжал, нагруженный всяческим добром, ибо подати большею частью платили тухольцы натурой. Однако в Тухольщине сборщик княжеских податей не был таким полновластным хозяином, как в других селах. Тухольцы хорошо знали, что полагается сборщику, а что князю, и не позволяли ему совершать никаких злоупотреблений.
Но не в одной лишь Тухольщине сказывалось благодетельное влияние Захара Беркута; его знали на несколько десятков миль в окружности, на русской и на угорской стороне. И знали его не только как прекрасного целителя, излечивающего раны и всякие болезни, но так же и как великолепного оратора и советчика, который, «как заговорит, так словно бог тебе в сердце вступает», а если даст совет, — отдельному ли человеку, или целой общине, — то хоть целое вече стариков собери, и те все вместе, наверное, лучшего совета не придумают. Издавна Захар Беркут пришел к твердому убеждению, что подобно тому, как один человек сам по себе среди общины слаб и беспомощен, так и одна община слаба, и что только взаимопонимание и совместные действия многих соседних общин могут придать им силу и могут в каждой общине в отдельности укрепить свободные общинные порядки. Поэтому в заботах о благе своей Тухольщины Захар никогда не забывал и о соседних общинах. В более молодых годах он часто посещал другие общины, бывал там на мирских сходах, старался хорошо ознакомиться с людьми и с их нуждами, и везде его советы и увещания имели одну цель: укрепить дружеские, товарищеские и братские связи между людьми в общинах и между соседними общинами. А связи эти были в те времена еще достаточно живы и крепки; еще разъедающая власть бояр и князей не в силах была разорвать их окончательно, — потому и не удивительно, что под руководством столь любимого всеми, столь опытного и преданного общественному делу человека, как Захар Беркут, эти связи быстро восстановились и окрепли. Особенно связь с русскими общинами на угорской стороне была важна для Тухольщины, да и для всего стрыйского нагорья, изобиловавшего овечьей шерстью и кожухами, но весьма нуждавшегося в хлебе, который был в изобилии у загорных жителей. Поэтому одной из главных забот Захара было — проложить из своей Тухольщины прямую и безопасную дорогу на угорскую сторону. Много лет носился он с этой мыслью, исходил вдоль и поперек тухольские окрестности, прикидывая, где лучше, безопаснее и дешевле можно проложить дорогу, и в то же время старался неторопливо и непрестанно склонять горные общины по обеим сторонам Бескид к этому предприятию. Пользуясь всяким удобным случаем, он на каждом общинном собрании не переставал доказывать необходимость и выгоду такой дороги, пока, наконец, не добился своего. Больше десяти общин из ближних и дальних окрестностей прислали в Тухлю своих выборных на общинный совет, на котором должны были договориться о прокладке новой дороги. Это был радостный день для Захара. Он не только принялся с готовностью сам ставить вехи, указывающие направление дороги, но также взялся на все время прокладки дороги наблюдать за работой и, кроме того, прислал четверых своих сыновей, а пятый его сын, кузнец, должен был со своей передвижной кузницей находиться все время на месте работы, чтобы исправлять необходимые орудия труда. Каждая из общин высылала от себя по нескольку десятков работников с запасами хлеба и харчей, — и под руководством неутомимого Захара дорога была проложена за один год. Выгодность ее сразу стала для всех очевидной. Связь с богатыми еще тогда угорско-русскими общинами оживила весь горный край; начался живой и обоюдовыгодный обмен продуктами труда: в одну сторону шли кожухи, овечий сыр и целые стада овец на убой, а в другую — пшеница, рожь и полотна. Но не только в этой обменной торговле заключалась полезность тухольской дороги; дорога являлась также проводником всяких известии о жизни общин по ту и по другую сторону Бескид, она была живою нитью, связывающей воедино детей одного народа, разделенных между двумя державами.
