такой, будто там сотня пьяниц целый год курила сотни пачек сигарет. Но я вынуждена признать, что слегка разочарована. Может, потому, что вообразила себе, будто этот парень от меня без ума. Но все-таки все эти разговоры про мой животик, хоть это и звучало довольно оригинально, на самом деле какая-то белиберда. Он же встал и оставил меня, сонную, на полу, даже не потрудившись накинуть на меня одеяло. Я собираюсь ему сказать что-нибудь довольно резкое и тем самым показать, что мне до него нет никакого дела, но Стефани хватает меня за руку и выводит прежде, чем я успеваю раскрыть рот.
— Спасибо, Гас! — кричит она. — Позвони, если захочешь завтра потусить после вечеринки!
Почти всю дорогу в Западный Голливуд я сплю и просыпаюсь, только когда мы останавливаемся, чтобы Молли с Джейн вышли по нужде. И хотя горло у меня горит так, будто кто-то вырезал в нем свои инициалы, я открываю запасную пачку «Кэмел лайтс», которую оставила в машине Стефани, и молча протягиваю по сигарете Молли и Джейн, когда они снова садятся в машину.
— Отвратительно, — говорит Молли, сильно затягиваясь.
— Ужасно, — поддакивает Джейн.
— Меня чуть не вырвало, — вклиниваюсь я. И мы курим дальше.
— Меня тоже, — говорит Молли.
— А меня нет, — говорит Джейн. — Хотя жаль.
Стефани мельком бросает взгляд в зеркало, чтобы разглядеть в нем Джейн с Молли, которые сидят на заднем сиденье.
— Мне, конечно, очень жаль, но лично я никогда не понимала стремления немедленно присосаться к стоящему члену, тем более если он ничего не сделал для тебя. Даже представить себе не могу ничего более омерзительного.
— К тому же ни секунды на то, чтобы проблеваться, — вставляю я, и Молли так хохочет, что в конце концов ее рвет в окно.
Когда Стефани высаживает меня и я начинаю подниматься в свою квартиру, до меня доходит, что все мы когда-то состаримся и умрем, и от грусти, переполняющей меня при мысли об этом, я полностью расслабляюсь. Порой мои мысли вгоняют меня в ужасную депрессию — например, когда я смотрю фильмы 70-х или 80-х, где главные роли исполняют актеры, о которых я никогда прежде не слышала, а ставили их режиссеры, чьи имена мне совершенно ни о чем не говорят, и я думаю: «Когда-то эти люди были знаменитостями. Они обедали в дорогих ресторанах, их приглашали на элитные вечеринки, их печатали в «Вэрайети»[17], их обожали, а я про них никогда даже не слышала, а сейчас их уже нет в живых, никто сегодня о них не вспоминает». Раньше, когда я так начинала рассуждать вслух, моя соседка по общаге в колледже говорила, что я устала или что я с похмелья, а задумываться о жизни всерьез, когда ты устал или с похмелья, нельзя, потому что алкоголь вызывает депрессию и так далее, и тому подобное. Когда я вспоминаю об этом, мне становится хреново, что мы с ней тогда разругались, что ее нет сейчас рядом и мне не приходится больше это выслушивать.
Кошки стонут на своем кошачьем языке, видимо проклиная меня за то, что я бросила их на тридцать с лишним часов, во время которых пила, целовалась с девушкой и танцевала стриптиз. И меня это настолько угнетает, что я понимаю: единственное, что я в состоянии сделать сейчас — это наполнить их миску едой и броситься в постель. Недавно на какой-то вечеринке кто-то сказал мне, что Лос-Анджелес занимает семнадцатое место в списке городов по количеству прописываемых антидепрессантов и количеству дней в году, когда люди говорят, что у них депрессия. Вряд ли он рассказал мне, какие шестнадцать городов его опередили, но помню, что самым счастливым городом на свете, по его словам, является Ларедо в штате Техас. Я слишком угнетена, чтобы выкурить сигарету и подумать над переездом в этот город, а именно это, видимо, угнетает меня сильнее всего.
Глава 6
Когда ближе к вечеру я просыпаюсь, жизнь кажется не такой уж ужасной. Одна из моих кошек сидит на подушке рядом с моим лицом, вид у нее такой чудный и невинный, что я понимаю, что вряд ли уж я так плоха, как думаю о себе. Ну, то есть, конечно, я могла бы быть дрянью и тем не менее жить вместе с такой кошкой, но уж наверняка она не стала бы спать рядом, если бы у меня не было совсем никаких положительных качеств. Я выпрыгиваю из постели настолько резво, насколько это возможно для человека с тяжелым похмельем, и кормлю кошек. Порой у меня складывается такое ощущение, будто вся моя жизнь состоит из одних и тех же действий: я наполняю миски сухим кормом, накладываю на них сверху консервы, ну, и еще занимаюсь кое-чем в перерыве между этими действиями.
— Я знаю, что для завтрака немного поздновато, — говорю я мурлыкающим голосом, мельком взглянув на часы и увидев, что уже четыре. — Будем считать, что это поздний завтрак. — Тут до меня доходит, что я уже превратилась в человека, который разговаривает с кошками, подражая их голосу, и задумываюсь, не начинаю ли я потихоньку сходить с ума.
Я зажигаю сигарету, засыпаю в кофейный пресс, рассчитанный на одну чашку, пять ложек молотого кофе, и начинаю кипятить воду, но понимаю, что у меня не хватит терпения дождаться, пока он растворится, поэтому просто размешиваю все и залпом выпиваю. И, чувствуя, как кофеин ударил по нервам, я понимаю, что два дня не проверяла сообщения на домашнем и сотовом телефонах. И это почему-то вливает в меня изрядную порцию оптимизма, который усиливается еще больше, когда записанный женский голос сообщает, что у меня три новых сообщения. «Меня любят и обожают», — напоминаю я самой себе.
«Привет, это Крис», — слышу я, и меня охватывает такое сильное раздражение на то, что у моей голосовой почты хватило дерзости счесть вот это за полноценное сообщение, что я удаляю его прежде, чем он успевает сказать что-либо еще.
Второе. «Привет, Амелия, это мама, — слышу я, и ее голос автоматически пробуждает во мне такое чувство вины, что немедленно хочется принять позу эмбриона и так в ней и остаться. — Твой отец сильно расстроился из-за того, что ты ему не позвонила, и требует от меня объяснений. И что мне ему сказать?»
Я удаляю сообщения, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Мать уже семь лет как
