Октябрь не только победил Февраль, но пошёл гораздо дальше в своей антиправославной борьбе. Марксизм-ленинизм был не столько прагматически-политическим явлением, сколько утопической «религией» с отрицательным знаком.
Именно этой фанатичной «религиозностью» можно объяснить стойкий иммунитет большевиков к западным либеральным влияниям. Их еврейство модифицировалось в особую интернационалистическую ипостась.
Но это не помешало международным финансовым кругам верно сориентироваться в «миссии» большевиков и с их участием полностью обезопасить себя от реставрации православной монархии.
Стоит также отметить, что тогдашняя большевистская верхушка была составлена по двум разным линиям: из кадров Ленина (которых финансировали и перебросили в 1917 г. в Россию немцы) и кадров Троцкого (их финансировала и тогда же переправила в Россию американская сторона).
Но весь фокус в том, что в обоих случаях деньгодателями выступали шиффы-варбурги - еврейская финансовая элита.
Свои благодарные восторги в адрес американских «друзей» Троцкий выразил в воспоминаниях:
«Я оказался в Нью-Йорке, в красочно-прозаическом городе капиталистического автоматизма, где на улицах торжествует эстетическая теория кубизма, а в сердцах - нравственная философия доллара. Нью-Йорк импонировал мне, так как он полнее всего выражает дух современной эпохи…
Цифры роста американского экспорта за время войны поразили меня. Они предопределяли… решающую мировую роль Соединённых штатов после войны… Я уезжал в Европу с чувством человека, который только одним глазом заглянул внутрь кузницы, где будет выковываться судьба человечества…»
[18].
Эх, знал бы Лев Давидович, насколько пророческими окажутся его слова! Вот только, в настоящую «кузницу», где выковывается судьба человечества, ему не суждено было заглянуть: чужих к станку не допускают…
Разумеется, принимая щедрое «спонсорство» еврейских финансовых воротил и Троцкий, и Ленин искренне считали, что банкиры, космополитизируя мир, «бессознательно» содействуют мировой коммунистической революции.
На самом же деле, последние безошибочно всё просчитали. Сделав ставку на большевиков, они прекрасно понимали, что революционеры, разрушая мир христианских ценностей, работают на установление всемирной власти «кузнецов».
Последующие события подтвердили точность расчёта: православная монархия была окончательно растоптана, Помазанник Божий распят на Поверженном Кресте, а само Имя Бога предано дьявольской анафеме.
Чего только стоят такие высказывания Ленина, как «всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке… есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная зараза».
Так он отчитывал Горького за его «богоискательство». Ленинская рулада заканчивается словами: «Дьявольски обидно».
И не случайно в первые годы советской власти в г. Свияжске был установлен памятник Иуде. Наблюдавший церемонию открытия памятника датский писатель Хеннинг Келер свидетельствовал:
«Местный совдеп долго обсуждал, кому поставить статую. Люцифер был признан не вполне разделяющим идеи коммунизма, Каин - слишком легендарной личностью, поэтому и остановились на Иуде Искариотском, как вполне исторической личности, представив его во весь рост с поднятыми кулаками к небу»
[19].
Свершилось! Приговор Святой Руси, подписанный Рукою Абрама, приведён в исполнение…
Хочу отдельно поговорить о трагической судьбе Николая II - оклеветанного, низвергнутого и растерзанного последнего православного монарха.
В постмонархический период новые политики и заангажированные историки, все, как на подбор, твердили об «отсутствии политических способностей», «слабости» и «безволии» Государя. Это - бессовестная ложь.
Свои решения Николай II принимал вовсе не под чьим-то влиянием, хотя именно на этом спекулировали его противники. Да, он был человеком мягким, но отнюдь не слабым, а скорее даже непоколебимым - там, где ему не позволяли поступать иначе христианские духовные ценности.
Он не был способен на расчётливый компромисс и интриги. В политике, как и в жизни, он руководствовался высочайшими моральными принципами. Поистине Государь был олицетворением Ума, Чести и Совести своей эпохи.
Даже весьма сдержанный историк Г.М. Катков в своей книге «Февральская революция», проводя оправданную параллель между Николаем II и образом князя Мышкина, отметил в личности Императора «некий элемент святости», веру «в некую как бы волшебную и неизбежную победу справедливых решений просто в силу их справедливости.
А это ошибка, так же, как ошибочно верить, что правда восторжествует среди людей просто потому, что она - правда. Это ложное толкование христианской этики есть корень “нравственного разоружения”…».
Отсюда, по мнению Каткова и «общественные беды» Российской Империи.
Но такой упрёк в «разоружении» можно сделать многим святым и даже самому Христу. Вряд ли это уместно, поскольку победное значение святости действует на духовном, а не на политическом уровне, но очевидным оно становится не сразу.
Возможно, на этом - духовном - уровне для православного славянства было бы гораздо хуже не иметь такого Государя… Поэтому для его оценки возьмём иную точку отсчёта.
Нужно учитывать, что в тот момент мир находился в вопиющем противоречии с такого рода честной политикой.
(Вспомним инициативу Николая II по созыву в 1899 году первой в истории конференции по разоружению в Гааге - она, конечно, была обречена на неуспех из-за назревшей уже схватки за глобальный контроль.)
Таким образом, в лице своего искреннего монарха Россия оказалась «белым пятном» на карте мира. Поэтому в него летела всевозможная грязь клеветы (достаточно просмотреть «либеральную» печать того времени).
Именно в этой искренности можно усмотреть роковую неизбежность торжества антихристианских сил, осаждающих Царство Православия: честные политические шаги православного Царя, продиктованные его христианской совестью, вели к ускорению Катастрофы.
Так, в отличие от современных правителей-временщиков, он не мог бросить на произвол судьбы православную славянскую Сербию и этим дал возможность «закулисным силам» втянуть себя в Первую мировую войну.
Уже в ходе войны, оказавшейся губительной для России, именно святым чувством долга была продиктована жертвенная верность Царя «союзникам», на самом деле предавшим его.
Вопреки традиционному взгляду на историю, главными в этой войне были отнюдь не обычные политические интересы участников, а глобальная идеологическая цель «союзников» России по Антанте, в политические и финансовые круги которых уже глубоко проникла масонская червоточина.
Они делали всё, чтобы привести к столкновению и взаимному крушению главные европейские монархии - Российскую, Германскую и Австро-Венгерскую - для утверждения либерально-демократической идеологии.
Поэтому столь охотно Англия и Франция изменив своему союзническому долгу, ещё до отречения Государя, поддержали февральскую революцию и 1 марта официально через своих послов заявили, что «вступают в деловые сношения с Временным Исполнительным Комитетом Гос. Думы, выразителем истинной воли народа и единственным законным временным правительством России»
[20].
В то же время британский премьер-министр Ллойд Джордж, выступая в английском парламенте, «с чувством живейшей радости» приветствовал свержение русского Царя:
«Британское правительство уверено, что эти события начинают собою новую эпоху в истории мира, являясь первой победой принципов из-за которых нами была начата война»; «громкие возгласы одобрения раздались со всех мест»
[21].
Вернусь к тому, что непреклонное упорство Николая II в еврейском вопросе, восстановившее против Российской Империи мировое еврейство, объясняется не столько стремлением ограничить нараставшее еврейское влияние в общественной и экономической жизни государства, сколько невозможностью признать достойной равноправия религию, попирающую основы христианства.
Государь нравственно не мог принять и той масонской «февральской» системы ценностей, которую его стране ультимативно навязывала «закулисная» власть. Царь воспринимал любой компромисс с нею, как измену своему долгу и христианскому призванию.
Поэтому отречение ему представлялось неизбежным в ситуации, когда «кругом трусость и измена и обман», - таковы были последние слова в царском дневнике, написанные в ночь отречения.
Образец духовного величия Государя в момент отречения - его последнее обращение к армии (оно было скрыто Временным правительством), продиктованное стремлением избежать гражданской войны, которая бы ослабила страну перед внешним врагом.
