Выйдя наружу, я прислонился к запертой двери, ожидая приезда детектива Миллз с дюжиной полицейских машин, едущих следом. Я пробовал успокоить дыхание, которое было слишком громким в мире непривычной тишины. Откуда-то шел запах свежескошенной травы.
Я помнил оружие отца еще с той ночи, когда видел, как он приставил его к лицу матери. Заметив меня в дверях спальни, он попытался превратить все в шутку, но реальностью были заплаканные глаза матери и то, как она хваталась за пояс моей одежды, требуя быстро возвращаться в кровать. Я уходил, потому что она просила меня об этом, но до сих пор помню затихший дом и скрип кроватных пружин, поскольку она знала только один способ восстановления мира в доме. Той ночью во мне родилась ненависть к отцу, и ушло много времени на то, чтобы представить себе масштаб этого чувства.
Причина их борьбы осталась мне неизвестной, но рана так'и не зажила, и, уходя с этого места, я подумал о слезах и безвольной покорности моей собственной жены в прошлую ночь – жесткое удовлетворение, которое я получил от нее, поскольку использовал ее бесстыдно. Она плакала, и, вспоминая вкус ее соленых слез, я в какой-то момент подумал, что мне знакомо, что чувствовал дьявол. Секс и слезы, как солнце и дождь, не предназначены для того, чтобы соединяться, но для падшей души акт неправедных дел предстает иногда в очень праведном виде, и меня пугала эта темная бездна внутри меня.
Я сел в автомобиль и запустил двигатель, снова проехав под аркой склонившихся деревьев, охранявших это место, потом направился обратно к парку и к своему дому, полный мрачных мыслей, навеянных заброшенным местом, куда никогда не следует возвращаться.
Глава 5
Прежде всего мне хотелось сбросить с себя костюм и упасть в кровать, но, возвращаясь в свой квартал, я понял, что это не удастся сделать. Изгибающийся наклон подъездной дороги приветствовал меня блеском начищенных черных и серебряных автомобилей: Акулы были в сборе. Прибыли друзья моей жены со сладкой ветчиной, кастрюлями и нетерпеливыми вопросами. Как он умер? Как тебя, Ворк, поддерживают? Затем вполголоса, чтобы Барбара не могла услышать: «В чем он был замешан? Две пули в голове, так я слышал». А затем еще тише: «Вероятно, заслужил». Рано или поздно один из нас проговорится, как многие думали. Белое отребье, сказали бы они, и их глаза при этом вспыхнули бы. Бедная Барбара, Она действительно должна была лучше их знать.
В принципе, я не склонен был подвергаться преследованиям в собственном доме, и мой автомобиль отказался сделать поворот на подъездную дорогу. Я решил купить пива и сигарет в магазинчике рядом со средней школой. Мне хотелось пойти с пакетом на стадион, устроиться на открытой трибуне и медленно попивать пиво рядом с прямоугольником коричневой травы. Но входные ворота на стадионе были заперты, и, когда я их подергал, загромыхала цепь. Пришлось ехать назад, в дом отца и выпить пиво в дороге. Я опорожнил шесть банок, прежде чем добрался домой.
Вернувшись в свой квартал, я увидел» что количество автомобилей выросло, создав вокруг моего дома неуместную атмосферу праздника. Я припарковался на улице двумя домами дальше и пошел пешком. Как я и подозревал, в доме было полно народу: наши соседи, несколько знакомых из города, врачи и их жены, деловые люди и половина местной администрации, включая Кларенса Хэмбли, который во многих делах был самым крупным конкурентом моего отца. Он стоял спиной к стене, облокотившись на каминную полку и держа в руке бокал вина. Кларенс первым заметил меня, но отвел взгляд, когда наши глаза встретились. Я тоже отвел взгляд, почувствовав некоторое раздражение, и стал искать в толпе жену, найдя ее в противоположном углу комнаты. Глядя на нее, я не задумываясь мог сказать, что она красивая женщина. У нее безупречная кожа, высокие скулы и блестящие глаза. Ее волосы были прекрасно уложены в одном из салонов, и выглядела она ошеломляюще в самом дорогом платье последнего сезона. Круг ее общения был достаточно узким: в него входили женщины с холодными и утонченными руками, унизанными драгоценностями. Увидев меня, она замолчала, и ее друзья, все как один, обернулись к мне. Их взгляды рассекли меня, остановившись на бутылке пива в моей руке, и, когда Барбара покинула их круг, они ничего не сказали, хотя я предполагал, что их острые языки сдирали с меня кожу. Я прикурил другую сигарету и подумал, что придется планировать похороны. Потом материализовалась Барбара, и на какой-то миг мы остались одни.
– Хорошая вечеринка, – проговорил я, а затем улыбнулся так, чтобы мои слова уже не звучали столь жестоко.
Она прижала твердые губы к моей щеке.
– Ты пьян, – сказала она. – Не целуй меня.
Это была последняя капля. Глена Верстер не выбирала момент, когда буквально влетела через переднюю дверь. Она высветила улыбку, от которой создавалось впечатление, будто ее зубы покрыты маслом, ее черное платье было очень коротким и узким. Появление Глены в моем доме вызвало у меня тошноту. Я думал о Джин и ее легкой походке, когда она поднималась по ступенькам особняка Глены Верстер.
– Что она здесь делает? – спросил я.
Барбара следила поверх своего бокала за тем, как Глена устроилась в центре небольшой группы в углу, и я заметил волнение в глазах моей жены. Когда она обратилась ко мне, в ее шепоте была свирепость.
– Будь умницей, Ворк. В нашем городе это очень важно.
По словом «важно» жена подразумевала то, что Глена Верстер входила в правление местного клуба, была неприлично богата и могла легко разрушить репутацию человека ради своего удовольствия.
– Я не хочу ее здесь видеть, – произнес я, указывая широким жестом в сторону компании женщин, собравшихся под портретом отца Барбары. – Я не хочу видеть ни одну из них здесь. – Я наклонился ближе, и она отступила так быстро, что это уже походило на инстинкт. Все равно я продолжал: – Мы должны поговорить, Барбара.
– У тебя рубашка пропиталась потом, – заметила она, щелкнув пальцами по пуговицам ниже моего воротника. – Почему бы тебе не переодеться? – Она собралась уходить, но потом вдруг остановилась, наклонилась ко мне, и я подался вперед. – И побриться, не так ли? – Затем она вернулась в круг своих молчаливых друзей.
Итак, я остался один, потерянный в собственном доме, и, пока люди произносили добрые слова, я кивал в знак согласия со всем, что они говорили, продолжая ощущать какое-то жуткую тишину. Звуки теплых слов разбивались, не долетая до меня, как звуки прибоя для полуглухого человека. Некоторые из них были искренними, но ни один не понял главного о моем отце – что именно сделало его столь необъяснимым, экстраординарным и таким злым.
Странствуя среди невнятных слов, я отправился в кухню, где надеялся найти холодное пиво, но увидел лишь заставленную посудой барную стойку. Я заказал «бурбон на скалах» и неожиданно почувствовал руку на плече и услышал напоминающий треснутый лед голос человека, заказывающего бармену такой же бурбон. Это был доктор Стоукс, мой сосед, чьи своеобразные кожаные ботинки и белоснежная борода делали его похожим на Марка Твена.
– Спасибо, – бросил он бармену. Затем твердой рукой врача увел меня подальше, сказав: – Давай прогуляемся. – Пройдя через кухню, мы направились в гараж, на полу которого пробивающийся солнечный свет рисовал пыльные прямоугольники. Он завел меня в пустое помещение, а затем уселся на ступеньки, ворча и цветисто выражаясь. Стоукс потягивал свой коктейль, причмокивая. – Сейчас это лучший друг.
– Да, – отозвался я. – Может быть.
Я следил, как он ставил свой бокал и закуривал сигару.
– Я наблюдал за тобой, – наконец проговорил он. – Неважно выглядишь.
– Плохой был день.
– Я не говорю о сегодняшнем дне. Я переживал за тебя в течение нескольких лет. Не мое дело говорить об этом.
– Что отличает сегодняшний день от других? – спросил я.
Он смотрел на меня и пускал синий дым.
– Я был женат пятьдесят четыре года, – произнес он. – Ты думаешь, у меня никогда не было такого, когда лучший друг давал мне пинка? Для этого не надо быть гением; моя жена тоже это заметила. – Он стряхнул воображаемую пылинку с брюк и продолжил, рассматривая свою сигару: – Теперь я ничего не могу сделать для своей жены, брак – это собственный бизнес мужчины, но есть вещи, которые ты должен слышать и не ждать, когда кто-то другой тебе сообщит о них.
Не зная, что говорить, я поставил свой напиток на опрокинутую тачку и закурил сигарету. Молчание затянулось, так как я возился с пачкой сигарет, пытаясь засунуть ее обратно в карман рубашки. Когда я поднял взгляд, то увидел, как на глаза доктора набежала тень, что заставило меня загрустить. У него всегда было теплое выражение глаз.
– Твой отец был самой большой задницей, которую я когда-либо встречал, – признался он, как будто прокомментировал погоду, и сделал затяжку. Я ничего не сказал, и через несколько секунд старик продолжил: – Самовлюбленный ублюдок, который жаждал владеть всем проклятым миром, ты знаешь это.
