Внутри дома было холодно. Я позвал Барбару, но, не получив ответа, снова направился за пивом в кухню, потому что знал: лучше напиться, нежели что-то планировать.
Я увидел Барабару через дверь, ведущую в гостиную, – она склонилась над газетой, перед ней стоял нетронутый бокал белого вина. Мою жену редко можно было видеть такой спокойной.
– Что-нибудь интересное? – спросил я, и мой голос показался мне очень слабым.
Я принес пива и уселся на свой любимый ступ. Ее голова по-прежнему была наклонена, кожа бледно сияла, как кости Эзры, и темнота заполнила провалы ее щек. Когда Барбара подняла голову, глаза ее были красными, и краснота все усиливалась. Губы ее стали тоньше, и в какой-то момент она выглядела испуганной, но потом взгляд ее смягчился.
– О Ворк, – прошептала она, и слезы заскользили по ее лицу, напоминая утечку масла на крупных лайнерах. – Мне так жаль.
Я увидел заголовок в газете, и мне показалось странным, что она могла плакать, а я не мог.
В эту ночь, лежа в кровати в ожидании, когда Барбара выйдет из ванной, я думал о статье в газете, о тех вещах, которые там были сказаны, и о тех, что замалчивались. Статья представляла отца святым, защитником людей и опорой общества. Это заставило меня задуматься над тем, что следует считать правдой. Отец назвал бы статью подходящей эпитафией. От этой мысли меня потянуло на рвоту.
Я вглядывался в ночное небо за окном, на котором сияла словно начищенная воском луна, и повернулся на звук неловкого покашливания Барбары. Она стояла неподвижно, между луной и мягким лучом света, идущим из ванной комнаты. На ней было что-то прозрачное, чего я никогда не видел прежде, и в этом одеянии она напоминала привидение. Барбара поворачивалась под моим испытующим взглядом, и ее груди колыхались в такт движению. Ее ноги сегодня казались еще длиннее, чем всегда, и темнота в месте их соединения заставила меня опустить глаза.
Несколько месяцев у нас с ней не было секса, и я знал, что она предлагала себя из чувства долга. Странно, что подтолкнуло меня, но я ответил почти болезненной потребностью. Я не хотел ее именно так. Без общения. Без чувства. Но я желал отгородиться стеной из мягкой плоти и ощутить реальность этого дня на своих костях.
Она взяла мою протянутую руку и молча скользнула под простыню, как будто близость для нее тоже оставалась безликой. Я с трудом ее поцеловал, ощутив на губах соль почти высохших слез. Мои руки двигались по ее телу, и там, где они появлялись, исчезал ее ночной пеньюар. Копна ее волос рассыпалась на моей груди, после чего она подставила свою грудь для поцелуев. Я вошел в нее, услышал сдавленный крик и затем забылся от прилива крови и прикосновения (хлюп-хлюп) влажной плоти.
Глава 4
Я уже давно почувствовал, что в отсутствие моей жены в доме устанавливается особенная тишина. Кажется, что дом наконец-то выдохнул скопившийся воздух. Так было, когда я проснулся на следующее утро. Еще не открыв опухших глаз, я уже знал, что один. Пока я лежал так несколько секунд, я осознал, что моя жена больше меня не любит. Не знаю, почему понимание этого причинило мне боль, но я не мог оспаривать этот факт.
Я бросил взгляд на прикроватный столик и ничего на нем не увидел, кроме лампы и стакана воды со следами ее помады. Она оставляла мне короткие записи: «В книжном магазине», «Кофе с девочками», «Люблю». Но такое бывало раньше.
Любопытно, куда она отправилась. Вероятно, в тренажерный зал, чтобы согнать с себя пот после прошедшей ночи.
Я сбросил ногами простыню и поднялся. На часах было около семи. Я почувствовал очертания дня и понял, что это будет большой день. Известие о смерти Эзры уже должно распространиться по всему графству, и я надеялся оставить след в течение дня, куда бы я ни пошел. Я вынашивал эту мысль по пути в ванную комнату, где принял душ, побрился и с удовольствием почистил зубы. Единственный свежий костюм висел в платяном шкафу, и я натянул его без удовольствия, думая о джинсах и сандалиях. В кухне я обнаружил кофе в кофейнике, налил его себе в чашку и добавил молока. С чашкой в руках я вышел наружу, под раскинувшееся низкое небо.
Было еще рано, офис и суд не открывались раньше девяти, и я решил прокатиться, – дороги ведь все равно куда-нибудь ведут, это только вопрос выбора. Эта дорога вывела меня из города и направила через Бухту Гранта. Промелькнула площадь Джонсона, и я увидел написанное от руки крупными буквами объявление, предлагающее бесплатно щенков в хороший дом. Я убрал ногу с педали газа и стал притормаживать. На какое-то мгновение я заинтересовался этим предложением, но затем представил реакцию Барбары и понял, что никогда не остановлюсь. И все же скорость упала, и я продолжал смотреть в зеркало заднего вида, пока объявление не превратилось в маленькое белое пятнышко, а затем исчезло. На повороте дороги ограничение скорости дошло до пятидесяти пяти, и, следуя правилу, я опустил стекла и с тоской подумал о своем псе, который вот уже два года лежал в земле. Я пытался выбросить его из головы, но это было не так просто, он был чертовски хорошим псом. Я сосредоточил внимание на дороге. Я ехал вдоль желтой полосы, оставляя позади маленькие кирпичные дома и новые строения с такими модными названиями, как «Плантация горный хребет» и «Лес святого Джона».
Провинция приходит в город, как сказала бы жена, забыв, что мой отец был выходцем из белого отребья.
За десять миль от города я выехал к потертому знаку «Дорога фермы Столенов». Замедлив движение, я сделал поворот, получая удовольствие от шороха гравия под колесами и удерживая руль, который жужжал под моей рукой. Дорога проходила через стоящие стеной деревья и приводила к заброшенному месту.
Ферма Столенов была такой же старой, как само графство. Здесь жили несколько поколений одной семьи, вместе с ними вырастали кедры, высаженные вдоль забора еще до Гражданской войны. Когда-то ферма была огромной, но времена меняются. Сейчас она ограничивалась девяноста акрами земли, и я знал, что она находилась на грани банкротства, причем не один год. Из всей семьи осталась одна Ванесса Столен, и с самого детства ее причисляли к белому отребью.
По какому праву я притащил свои неприятности сюда? Как всегда, я не знал ответа. Этого никто не знал. На траве блестела роса, и Ванесса уже пришла с чашечкой кофе на заднюю веранду. Когда она вглядывалась в убегающие вдаль поля, которые могли заставить кого угодно почувствовать себя опять молодым, на ее лице отражалось беспокойство.
Под старой хлопчатобумажной блузой на ней ничего не было. Я хотел поехать к ней, потому что знал: она меня примет. Положит мои руки на свой теплый живот, поцелует в глаза и скажет, что все будет хорошо. И мне захочется ей поверить, как это уже часто бывало, хотя в этот раз она ошибется в своем обещании, она будет чертовски не права.
Я остановился на повороте дороги и осторожно стал продвигаться вперед, пока не увидел дом. Дом осел, и я испытал боль, увидев, сколько еще досок появилось на окнах верхнего этажа, откуда когда-то я мог наблюдать ночью за протекающей вдали рекой. Прошло полтора года, когда я последний раз был на ферме Столенов, но я помнил ее руки и то, как они обвивали мою обнаженную грудь.
– О чем ты думаешь? – спросила она, и ее лицо над моим плечом отразилось в окне, словно призрак…
– О том, как мы встретились, – ответил я.
– Не думай об этих неприятностях. Пойдем спать.
Это было в последнюю нашу встречу, но свет все еще горел на задней веранде, и я знал, что она делала это ради меня.
Я поставил машину на реверс, все еще не выходя из нее. Я всегда ощущал связь Ванессы с этим местом, знал, что она никогда не покинет его, что придет день, когда ее похоронят на маленьком кладбище в лесу. Я подумал: должно быть, это хорошо, когда знаешь, где проведешь вечность, и удивился тому, что такое знание умиротворяет.
Я развернул машину и уехал, оставив, как всегда, маленькую часть себя, вернулся на черный асфальт, знаменующий конец мягкой почвы, в офис, кричаще безвкусный и полный шума. Девять лет я проработал в офисе, сделанном в виде узкого дробовика, который местные жители называли «ряд юристов». Он находился за углом здания суда, через улицу от старой англиканской церкви. Кроме пары секретарш по соседству, церковь была единственным привлекательным местом в этом квартале. Я знал наизусть каждый кусочек ее витражных окон.
Я припарковал автомобиль и заблокировал замок. Небо над головой заметно потемнело, и я подумал о том, что метеоролог в телепередаче, вероятно, был прав относительно утреннего дождя. На пороге офиса я остановился и оглянулся назад» заметив красную глину на колесах, напоминавшую следы губной помады, затем зашел внутрь.
Единственная из оставшихся секретарш встретила меня у двери с чашечкой кофе и крепким объятием, которое перешло в беспомощные всхлипывания. Не знаю, по какой причине, но она любила моего отца и ей нравилось представлять его где-нибудь на берегу океана, подзаряжавшегося немного, чтобы снова ворваться в ее жизнь. Она сообщила мне о многочисленных звонках, главным образом от адвокатов, выражавших соболезнование, но были и из местных газет, и даже от одного репортера, звонившего все время из Роли. Такой материал, как убийство адвоката, все еще представляло ценность для печатных изданий. Секретарша дала мне стопку файлов, которые требовались для суда. – главным образом, происшествия на дорогах, – и пообещала, что она будет охранять наш форт.
