- Тогда уж давайте и красоты немного прихватим,- решила Наталья Семеновна.- Может, кто подтянет? Или нет?
- Подтянем! - неуверенно отвечали ей.- Ты только запой.
Мария Герасимовна поднесла старушке стакан пива:
- Прочисти горлышко-то, Наташа, легче запоется. Наталья Семеновна выпила пиво, вытерла губы тыль ной стороной ладони и запела печально, волокнисто:
Солнышко закатается, дивьей век коротается.
Дивьей век коротается, да пошел день на вечер.
И пошел день на вечер, да прошел век девичьей.
И да прошел век девичьей, да прошло девичьее житье.
И прошло девичьее житье, все хоженье да гулянье.
Отходила я да отгуляла летом по шелковой траве,
И летом по шелковой траве, зимой по белому снегу.
Казалось, изба стала просторнее, потолок поднялся, а сарафаны да кофты запестрели еще ярче.
Голос у Натальи Семеновны высокий, чистый, не ста рушечий, пела она неторопливо, старательно, без ро бости: просто делала нужное людям дело, из-за чего же тут робеть?
Девушки начали подтягивать ей, но вряд ли хоть одна из девушек знала эти старинные свадебные причеты. Подтягивать было легко, потому что каждый стих (стро ка) причета исполнялся дважды, вернее, окончание каж дого стиха переходило в начало стиха следующего, и так без конца.
По этой же причине и записывать причеты с голоса было нетрудно, что я и сделал.
- Приставайте, приставайте, девки! - говорила вре мя от времени Наталья Семеновна.- Подхватывайте! - И сама продолжала петь.
Невеста перестала плакать, она, должно быть, просто забыла о себе, растерялась, настолько необычными пока зались Натальины плачи после немудрых жалостливых ко ротышек под гармошку.
Колокольчики сбрякали, да сердечико дрогнуло.
И да сердечико дрогнуло, ретивое приодрoгнуло.
И ретивое приодрoгнуло, да не ве-ошняя вода,
И да не вешняя вода под гору разливалася,
И да под гору разливалася, подворотни вымывала...
- За невестой приехали, вот о чем поется! - поясни ла Наталья Семеновна и попросила: - Налей-ко мне, сватья, белушечку, что ты один стаканчик подала, в гор ле першит. Ведь говорят: сколько пива, столько и песен.
Мария Герасимовна поднесла ей полную белую чашку пива, считавшуюся почетной, как в старину братыня. Старушка встала со скамейки, приняла белушку с покло ном, обеими руками, но выпила не всю: важна была честь! Затем тщательно вытерла губы и снова запела:
И да не ком снегу бросило, да не искры рассыпались,
И да не искры рассыпались, да во весь высок терем,
И да во весь высок терем ко родимому батюшке,
И ко родимому батюшке, да ко мне молодехоньке,
Да ко мне молодехоньке, да во куть да во кутеньку.
Еще дружко-то княжая под окошком колотится,
Под окошком колотится, да в избу дружка просится,
И в избу дружка просится - я сама дружке откажу...
Я сама дружке откажу: дружка, прочь от терема!
Дружка, прочь от высока - не одна сижу в тереме,
И не одна сижу в тереме - со своими подружками...
Кроме теремов высоки-их и столбов белодубы-их бы ли в песне и князья, и бояры, и дивьей монастырь со мо нашками, были и Дунай - быстра река и Великий Устюг, Осмоловский сельсовет и колхозное правленьице. Расска зывалось в последовательном порядке, как приезжают сваха, и дружка, и жених, и свекор-батюшка, и свекровь-матушка, как они входят на мост - в сени, затем ступают за порог в избу, садятся за стол, требуют к себе невесту и как невеста дары раздает и просит благословенья у отца с матерью, которое "из синя моря вынесет, из темна лесу выведет, и от ветру - застиньице, и от дождя - притульице, от людей - оборонушка". Ведется песня от лица невесты, умоляющей защитить ее от чуж-чуженина - же ниха, от князьев и бояров, ступивших в сени: "И подруби-ко ты, батюшко, да мосты калиновы, да переводы малиновы", либо от лица девушек, высмеивающих сваху: "У вас сваха-то княжая, она три года не пряла, она три года не ткала, все на дары надеялась", а еще высмеиваю щих скупого дружку: "Что у дружки у нашего еще ноги лучинные, еще ноги лучинные да глаза заячинные..."
Наталья Семеновна увлеклась, распелась, а все нет-нет да пояснит что-нибудь: так мало, должно быть, ве рила она, что содержание старинного причета понятно всем нынешним, трясоголовым; нет-нет да и вставит какую-нибудь прозаическую фразу между строк. Кажется, свадьба эта воспринималась ею не всерьез, а лишь как игра, в которой ей, старой причитальнице и рассказчице, отведена главная роль.
- Это ничего, что про монастырь пою? - спрашивает она вдруг.- Нынче ведь нет монастырей-то. Или вдруг:
- Может, надоело кому? Укоротить, поди, надо? Раньше ведь подолгу пели да ревели, а нынче живо дело отвертят...
Спросит и, не дожидаясь ответа, продолжает петь. А однажды она приказала девушкам:
- Теперь переходите на другой голос, чтобы невесте еще тоскливее стало! - И сама изменила мотив.
Услышав эти слова, Галя, давно молчавшая в своем углу, заревела снова громко, надрывно, всерьез. Совсем свободно заплакалось ей, когда Наталья Семеновна по мянула в песне родимого батюшку: Галя осиротела рано и поныне тоскует по своем отце-солдате.
Жених, сваха, тысяцкий, дружка и все гости со сторо ны жениха приехали за невестой на самосвале: другой свободной машины на льнозаводе не оказалось. В кузове самосвала толстым слоем лежало свалявшееся за сорок километров желтое сено.
Ничего похожего на серого волка!
Раньше забирали невесту и справляли свадьбу снача ла в родном дому жениха, затем возвращались пировать к родителям невесты. От заведенного порядка пришлось отступить и сделать все наоборот: отпировать у невесты и лишь после этого везти ее "на чужую сторону". Такая перемена диктовалась отсутствием транспорта и слишком большими перегонами взад-вперед.
Как приложение к даровому самосвалу пировать к не весте прибыли несколько конторских работников с льно завода во главе с директором. Эти гости считались по четными.
Перед въездом в деревню гостей встретила бревенча тая баррикада - ее соорудили местные молодые ребята.
По обычаю, свадебный поезд следовало задерживать в пути и брать за невесту выкуп, а грузовик не тройка с колокольчиками, его живой людской цепочкой не оста новишь.
Стоял большой мороз, не меньше тридцати градусов, и, конечно, парни работали и топтались на холоду не из-за корысти, не из-за бутылки водки. Для них свадьба была чем-то вроде самодеятельного спектакля. В огром ной деревне Сушинове до сих пор нет ни электричества, ни радио, ни библиотеки, ни клуба. За два последние го да сюда не заглянула ни одна кинопередвижка. А моло дости праздники необходимы! Пожилые колхозники по вечерам дуются в карты, собираясь из года в год в избе Нестора Сергеевича, оплачивая этому добровольному му ченику за помещение, за грязь, за керосин с кона. А куда деться молодым? К тому же почти все они обременены семилетним и восьмилетним образованием. Раньше де вушки пряли лен, собирались на беседки к одной, к другой поочередно, туда же тянулись и парни. Теперь лен трестой сдают на завод. И вот каждая свадьба в деревне становится всеобщим праздником, всеобщей радостью. Не потому ли и сохраняются здесь почти в неприкосно венности все былые обычаи и обряды с волокнистыми песнями про князей и бояр?
Перекрытые полевые ворота зимой не объедешь и да же не обойдешь: снежные сугробы достигают здесь двух метровой глубины. Счастливые озорные парни торжество вали: гости, закоченев в самосвале, не торговались и дол го расхваливать невесту не пришлось. А главное, было весело.
Весело стало и в избе невесты, как только ворвался туда дружка Григорий Кириллович. Бывалый человек, с неуемным озорным характером, прошедший во время вой ны многие страны Западной Европы как освободитель и победитель, он сохранил в памяти бесчисленное количест во присловий и прибауток из старинного дружкиного ба гажа и не пренебрегал ими.
Сват да сватья,
Наехала сварьба,
Мне не верите
Сами увидите!
закричал он, стуча кнутовищем по крашеной лазоревой заборке, отделяющей горницу от кухни.
Невеста еще плакала, причитальница пела, девушки подпевали, как умели, но всем было уже не до того и не весте не до слез. Гриша завладел общим вниманием, властно подчинил все звуки своему немного охрипшему на морозе голосу.
Ворвался на кухню и жених. Он оказался и впрямь несообразно высоким и худосочным. Вспомнились слова Марии Герасимовны: "Какие нынче женихи пошли, в ар мии побывал - и ладно. Ничего парень! Брови белые!.." Звали его Петром Петровичем.
Чтобы довезти жениха до невесты живым, не заморо зить, ему разрешено было по дороге пить со всеми нарав не, и Петр Петрович ввалился на кухню пьяным и гор дым собою не в меру.
Галя сразу притихла, начала поспешно вытирать сле зы. Стало понятно, почему она так долго отказывалась выполнять старые обычаи на своей вечерине.
- Я тебе что сказал? - с ходу властно заорал Петр Петрович.- Я тебе сказал: не реветь! А ты что? Что, я тебя спрашиваю?
