В «Преступлении и наказании» Достоевского содержится несколько снов Раскольникова, и каждый из них несет в себе определенную смысловую нагрузку. В страшном сне, приснившемся Раскольникову до свершения им преступления (убийства старухипроцентщицы), воспроизводится картина детства, когда семилетний мальчик, гуляя в праздничный день со своим отцом, стал свидетелем зверского избиения пьяным мужиком тощей крестьянской клячи и ее гибели. Во сне, приснившемся какое-то время спустя после убийства, Раскольников как бы повторяет свершившееся ранее преступление с той лишь разницей, что, несмотря на его многочисленные удары топором по голове старушонки, она не только не испустила дух, но, напротив, заливалась тихим смехом, все больше и больше заходясь от хохота. И наконец, будучи в остроге в Сибири спустя почти полтора года со дня преступления, ссыльнокаторжный Родион Раскольников припоминает свой сон, приснившийся ему в больнице, когда он лежал в бреду. Ему грезилось в болезни, будто весь мир подвергся невиданной моровой язве, появившиеся неизвестно откуда трихины (микроскопические существа) вселились в людей, делая их бесноватыми, сумасшедшими, убивающими друг друга в какой-то бессмысленной злобе.
Какой из этих снов Раскольникова мог привлечь внимание Фрейда? К сожалению, в своих воспоминаниях Панкеев ничего не сообщает ни о конкретном сне из «Преступления и наказания», ставшем объектом пристального внимания основоположника психоанализа, ни о его трактовке. Однако, зная основные идеи психоанализа, нетрудно сделать предположение о сне Раскольникова, упомянутом Панкеевым. В курсе психоаналитического лечения русского пациента Фрейд вряд ли мог обратиться ко сну, приснившемуся Раскольникову в остроге. И не потому, что данный сон имеет меньшее значение для понимания психологии личности в романе Достоевского по сравнению с другими снами, введенными русским писателем в канву «Преступления и наказания». Напротив, сон ссыльнокаторжного Раскольникова, приведенный Достоевским на последних страницах романа, чрезвычайно важен для целостного восприятия судьбы героя. И не только его индивидуально-личностной судьбы, но и судьбы человечества. Этот сон Раскольникова как бы обращен в будущее, и сегодня, столетие с лишним спустя после написания «Преступления и наказания» (1866), он воспринимается как кошмарная реальность, ибо Достоевский провидчески писал о том, что люди «соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, – но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались.
…Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше» (Достоевский, 1973, т. 6, c. 420).
С точки зрения современности сон ссыльнокаторжного Раскольникова является, пожалуй, наиболее значимым. Да и в то время, когда Фрейд обратился к роману Достоевского «Преступление и наказание», он мог привлечь внимание исследователя своей актуальностью, связанной с острой социально-экономической и политической ситуацией в Европе, предшествующей развязыванию Первой мировой войны. Однако этот сон Раскольникова символизировал будущее человечества. Представляющий интерес сам по себе, он утрачивает ценность в глазах психоаналитика, занятого археологическими раскопками потаенных слоев психики, погребенных под толщей социокультурных напластований.
Психоаналитик стремится вскрыть символический язык сновидения, указывающий на события прошлого как на источник возникновения и обострения психических расстройств личности в настоящем. Специфика метода психоаналитического лечения как раз и заключается в том, чтобы за спонтанной речью пациента или его рассказом о собственных сновидениях усмотреть скрытые механизмы формирования болезненных симптомов, уходящих своими корнями в детство, воспроизвести в сознании некогда вытесненные бессознательные желания и, вновь пережив патогенную ситуацию, тем самым освободиться от укоров совести, вины и страха, терзающих душу человека, не понимающего истинных причин своих страданий. Вот почему психоаналитическое толкование сновидения всегда нацелено на выявление событийной канвы прошлого. В этом смысле обращенный в будущее сон ссыльнокаторжного Раскольникова не мог стать предметом обсуждения со стороны Фрейда в то время, когда русский пациент проходил у него курс психоаналитического лечения.
Другой сон Раскольникова, воспроизводящий картину убийства старухи-процентщицы, тоже вряд ли мог быть объектом интерпретации Фрейда, упомянутой Панкеевым. Правда, он обращен в прошлое, вызывает повторные переживания, связанные с ощущениями страха перед свершением преступления и возможностью последующего разоблачения, когда сердце бешено бьется, а ноги будто приросли, хотя надо бежать подальше от места убийства. И это может заинтересовать психоаналитика, но только как промежуточное звено в цепи, уходящей в более отдаленное прошлое. Поэтому следует обратить внимание на глубинные переживания личности, относящиеся прежде всего к воспоминаниям далеких сцен и картин детства. В этом отношении психоаналитика, несомненно, привлечет сон Раскольникова, приснившийся ему до свершения преступления. Сон, в котором воспроизводятся переживания семилетнего мальчика. Тем более, что аранжировка этого сна включает такие, на первый взгляд, второстепенные детали, которые едва ли бросятся в глаза исследователю, не знакомому с теорией психоанализа, но которые, безусловно, привлекут к себе внимание психоаналитика-профессионала.
Итак, надо полагать, что в процессе психоаналитического лечения русского пациента Фрейд продемонстрировал перед ним свое толкование сна Раскольникова, имевшего место после того, как герой, выпив в харчевне рюмку водки и съев пирог, по дороге домой почувствовал неимоверную усталость, пал на траву в изнеможении и сразу же уснул. Родиону приснилось его детство: городок, в котором он жил, кабак, производивший на него неприятное впечатление и даже вызывавший страх, городское кладбище и каменная церковь, куда он ходил раза два в год с отцом и матерью к обедне, чтобы отслужить панихиду по бабушке и меньшему брату, умершему шести месяцев от роду. Приснилось ему и то страшное событие, когда молодой с мясистым и красным, как морковь, лицом мужик Миколка в пьяном кураже решил прокатить в большой телеге, но запряженной маленькой, тощей кобыленкой своих собутыльников по трактиру. Кобыленка дергает изо всех сил, семенит ногами, задыхается, а Миколка нещадно сечет ее кнутом, в ярости выхватывает со дна телеги толстую оглоблю и под звуки разгульной песни и подбадривающие крики других мужиков со всего размаху несколько раз подряд обрушивает ее на спину несчастной клячи.
– Живуча! – кричат кругом.
– Сейчас беспременно падет, братцы, тут ей и конец! – кричит из толпы один любитель.
– Топором ее, чего! Покончить с ней разом, – кричит третий.
– Эх, ешь те комары! Расступись! – неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом. – Берегись! – кричит он и что есть силы огорошивает с размаху свою бедную лошаденку. Удар рухнул; кобыленка зашаталась, осела, хотела было дернуться, но лом снова со всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом.
– Добивай! – кричит Миколка и вскакивает, словно себя не помня, с телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало – кнуты, палки, оглоблю – и бегут к издыхающей кобыленке. Миколка становится сбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает.
Вся эта сцена производит столь сильное впечатление на маленького Родиона, что он с криком подбегает к рухнувшей на землю кобыленке, охватывает руками ее окровавленную морду, целует ее в глаза, в губы, потом бросается с кулачонками на Миколку и через некоторое время, всхлипывая, обращается к отцу: «Папочка! За что они бедную лошадку убили!» Он хочет перевести дыхание и… просыпается весь в поту, задыхаясь и приподнимаясь в ужасе.
Таково основное содержание сна Раскольникова. Сна, имеющего определенный смысл для понимания мотивов еще не совершенного, но, судя по некоторым высказываниям, исходящим из уст героя романа, уже неизбежного преступления. Но на что конкретно указывает этот сон? Что означает дикая сцена у трактира, завершившаяся гибелью несчастной лошаденки? Какая тут связь между смертью крестьянской савраски и предстоящим убийством старухи-процентщицы? Какой смысл имеет данное сновидение в контексте романа «Преступление и наказание»? И наконец, что конкретно могло привлечь внимание Фрейда в сне Раскольникова, помимо общего его сюжета, обращенного к детству героя романа?
Очевидно, что читатель, пытающийся понять мотивы поведения Раскольникова и сопоставляющий картину убийства старухи с предшествующим сновидением главного действующего лица романа, обнаружит в описании ужасной сцены у трактира некие знаки, прямо указывающие на связь прошлого с будущим. Это, прежде всего, испытываемое Раскольниковым чувство страха, которое охватывало его в детстве и которое наблюдалось у него в момент совершения преступления. Кроме того, и в сновидении, переносящем Раскольникова в детство, и наяву, во время убийства старухи, фигурирует одно и то же орудие преступления – топор. Правда, в сцене гибели маленькой клячи топор не является реальным орудием убийства, а только называется одним из наблюдателей за пьяной выходкой Миколки. Но слово, произнесенное, казалось бы, совершенно случайно, оказывается вещим, ибо Раскольников уже замыслил преступление, реализация которого на деле должна осуществиться с помощью топора. Не случайно, проснувшись, он приходит в ужас, потом благодарит Бога за то, что это только сон, но тут же восклицает: «Боже!.. да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп… буду скользить в липкой теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью… с топором… Господи, неужели?»
