Невядь вообще слыл в войсках большим стебком.
И еще шла о нем молва, что справедливый. Будто бы вел Невядь свой одному ему ведомый учет потерь, где по его справедливому понятию должно было соблюдаться обязательное соотношение "один к восьми". Потеряли наши при выходе на тропу двоих десантников – комбат тут же должен отчитаться ему шестнадцатью головами дохлых духов. Потеряли четверых – покажи ему тридцать два холодных моджахеда – и ни на одного меньше!
Невядь с Кондратьевым тогда вернулись одни. Потери при выходе на караван составили восемь десантников и двое вертолетчиков – экипаж сгоревшего "восьмого".
Комдива с разведчиком подбирал прикрывавший вылазку "крокодил"…
По принципу справедливости, Невядь поклялся перед знаменем дивизии, что за десять товарищей, духи не досчитаются восьмидесяти голов.
Такой вот был Невядь… Потом, стал он губернатором одного края. И погиб. По-дурацки.
В вертолете расшибся и не на войне, а так – на лыжах на горных собрался, а вертолет за провода зацепился и…
А Батов его любил. И во всем копировал. Хоть и не догадывался, что не окажись он тогда… Не окажись он – капитан Батов – тогда, когда летали на ТОТ караван – в госпитале со сломанной ключицей… То все равно Невядь пришел бы домой вдвоем с майором Кондратьевым. А потери десантуры составили бы не восемь человек, а девять…Вернее – десять, потому как тогда бы с Батовым и Леха Старцев бы непременно полетел, потому как "стебку" Невядю – лишние свидетели были не к чему.
Но Судьба сберегла Леху.
Ставший начальником разведки дивизии – подполковник Батов, послал прапорщика Старцева учиться.
И через четыре года Леха вернулся в Афган уже старшим лейтенантом ГРУ.
А тут и вывод войск.
И не суждено, вроде бы было Лешке с Вовой в Афгане встретиться, но впереди была Чеченская война.
А в нее они оба вступили уже в чинах. … ….
2.
Помощник генерала Старцева – Цугаринов тоже помнил и как первый раз Батова увидал.
Их батальон грузился на платформы ночью. На ярко освещенной прожекторами погрузочной площадке, порыкивая двигателями сгрудились ЗИЛы и "газоны" шестьдесят шестые. На железнодорожные платформы машины загоняли только офицеры и прапорщики. Солдат к рулю не пускали. Капитан Кедря сказал, что если какая машина вдруг с платформы упадет, да погрузка задержится, виновника будут по законам военного времени.
Витька Цугаринов – тогда еще юный литёха из двухгодичников, смотрел, как загнав громадного ЗИЛа – бензозаправщика, его дружок Вовка Грицай выскочил из кабины и тут же побежал к следующей машине… Солдаты суетились вокруг уже погруженных ЗИЛов, заводя проволочные стяжки, подбивая под колеса клинья…
– Пойдем, Карась, наш штабной вагон еще не скоро прицепят, – сказал Кедря, – пойдем от греха, не видишь, сам Батов за погрузкой приехал понаблюдать!
Витька уже и сам заметил высокую фигуру в новеньком полушубке.
– А когда он свалит? – спросил Виктор капитана.
– Никогда, Карась!
– Ну я не знаю, когда эта вся заваруха кончится? У меня дембель через год.
– Какой дембель, Карась? На войну едем. В Афганистан. …
Витька Цугаринов любил дорогу. В дороге можно мечтать о своем. Вообще, хорошо придумал кто то из начальства – "старший машины"… Это должность такая. И к ней даже удостоверение дается – "удостоверение старшего машины". Вот так.
Сидит старший машины справа от водителя на широком сиденье… и мечтает. А служба идет! А дорога набегает под капот… И мечтается о том, как приедет Витька в Питер, как купит себе стерео-магнитофон… Этот – "Юпитер" с колонками.
Как пригласит к себе Верочку – ту худенькую, рыженькую. Купит венгерского "Токая", поставит на новеньком "Юпитере" бобину с любимым альбомом "Квин" про ночь в опере, где "Богемская рапсодия", как сядет Верочка на диван, сняв туфельки, и поджав ножки по-домашнему. И как станут они целоваться.
И если бы не война!
Ефрейтор Назаров держит дистанцию сорок метров от идущего впереди ЗИЛа – водовозки. Скорость небольшая – километров тридцать – тридцать пять. Назаров не из тех досаафовских шоферов, что пришли в армию с липовыми правами… Он до призыва год водилой работал. Да в армии уже полтора года. С Назаровым не страшно.
И даже от того, что переехав МОСТ, они уже оказались НА ВОЙНЕ, Витьке почему то не страшно.
Колонна встала.
– Назаров, ты не глуши!
– Да знаю я, товарищ лейтенант.
На инструктаже майор Батов говорил строго-настрого… И вообще, все эти последние сумасшедшие дни стали какой то цепью сплошных запугиваний. Начальство все какое то нервное. Неужели мы, самая сильная армия в мире, будем все время так нервничать? Так никакого валидола в аптечках не хватит. И чего они все время и сами боятся и нас запугивают? Чуть что – под суд! Неужели мы – самые сильные в мире нервничаем из за какого то Афганистана? Мы, которые в Великой Отечественной Европу победили, мы которые готовы воевать Америкой, мы, что? Афганистана бояться будем? Да Витька в школе и в институте даже и не знал – где он этот Афганистан? В Африке ли? Или в Индонезии?
– Вон дежурный бежит…
– Вижу…
Назаров высунулся из кабины,
– Че там, товарищ прапорщик? – 25-39 Мухтазарова танкисты зацепили.
– И че?
– Комбат приказал ее с дороги в овраг… Танк – то машина дурная, железная, он Мухтазарову колесо с полуосью вместе выдрал. С мясом.
– Ну и че?
– Да в кузове то у него две палатки – мы ж не можем без палаток, вот сейчас на 25-42 к Куладину хотябы только палатки перебросим, и дальше двинемся…
Витька усмехнулся, "В ОВРАГ"… – во дает этот Колобаев, как был деревня, так и остался деревней, какой тут овраг! Тут горы. Тут перевал… Саланг.
Когда проезжали то место, где танкисты протаранили нашего ЗИЛа, Витьке не было видно, он даже привстал в кабине, но ничего кроме осыпи камней, скрывающейся за крутым уклоном, не увидал.
– Вон, вон лежит наш ЗИЛок, на боку… Жалко, денег стоит, наверное.
– Назаров, ты на дорогу гляди, а то и мы там окажемся.
– Да вы не волнуйтесь, товарищ лейтенант.
Вот тоже, не признает меня Назаров старшим лейтенантом. Это что за мода, что за форс такой стариковский! Замечание ему делать не охота… Но понятно. Они – шофера, только своих ротных командиров признают, а штабных – любят не шибко.
– Бензин, товарищ лейтенант, скоро весь сожжем уже.
– Конечно, сколько в горку ехали…Почти сутки.
– А вы не знаете, куда мы едем?
– Этого никто не знает, разве что Батов, да Чернов.
– А говорят, мы в Кабул едем, там парк оборудуем.
– Кто говорит?
– А ребята трепались.
Колонна снова встала. Над дорогой, почти задевая скалы мельницами лопастей, с глухим гулом прошли два пятнистых вертолета.
– Не нравится мне это, – сказал Назаров.
Снова по колонне побежал Колобаев, смешно прихрамывая, и придерживая отяжелевший от "Макарова" кобур.
– Цугаринов! У тебя в машине место одно есть? Возьмешь к себе лейтенанта Долгова. Он старшим с Мухтазаровым ехал… Теперь с тобой поедет.
– Че, старшим?
– Да нет, старшим ты будешь, как и был, а он у тебя пассажиром.
– А Батов на инструктаже говорил, в кабине только водитель и старший.
– А куда я теперь этого лейтенанта посажу? Бери и все!
– Ну ладно, давай.
Особенно не поспешая к машине подошел лейтенант в новеньком бушлате с овчинным воротником и в шапке – новехонькой – аж с голубизной.
– Вы старший лейтенант Цугаринов?
– Ну я.
– Майор Батов сказал, что я с вами поеду.
– Ну тогда залезай.
Молодой оказался длинным. Его шапка почти касалась потолка, а ноги в новеньких хромачах, даже в сложенном виде едва помещались в ограниченном пространстве кабины. В ЗИЛу сразу стало тесно. Витька не любил сидеть посередине. Уж лучше быть прижатым к холодной дверце. Водила все время переключает передачи, за коленку задевает… Но просить новенького пересесть, Витька не решился.
– А вы, товарищ лейтенант, к нам в батальон? – по простому полез знакомиться Назаров.
– К вам, – ответил новенький.
– А кем служить у нас будете?
– Переводчиком.
– А-а-а-а!
Назаров удовлетворенно замолчал.
– А че, ты по-афгански шпаришь? – в свою очередь поинтересовался Витька.
– Афганского такого языка нет. Есть Пушту и фарси. Я фарси в университете изучал.
– В каком?
– В Ленинградском.
– Так ты из Питера? – Витька чуть не подпрыгнул.
– Да, а вы?
– Да ты чего меня "на вы"! Меня Витей зовут, это ты для Назарова "на вы", а меня "на ты", сразу давай. Тебя как?
– Миша.
– Ты че, двухгодичник?
– Да, не кадровый я.
– А где в Ленинграде живешь?
– На Петроградской стороне – набережная реки Карповки.
– А я в Дачном, на Трамвайном.
– Да вот…
– А давно из Ленинграда то сам?
– Неделю назад. Я пять дней в Душанбе назначения ждал, пока к вам не попал.
– А беломора питерского нет?
