— Я могу разобраться с этим, сэр, — произносит Норман у меня за спиной. — У вас есть более важные дела.
Я игнорирую его слова, на четвёртом из двенадцати экранов появляются чёрно-белые линии из-за перемотки видео.
— Я знаю, как такое поведение угнетает Вас, — ворчит Картер, включая повтор.
— Вы говорите, что это не единственный случай?
— Иногда она выходит из-под контроля. Но это происходит только тогда, когда Вас нет в поместье.
— Она должна быть благодарна за то, что находится здесь.
— Дайте ей время, — говорит Норман. — Придётся потерпеть, пока она не смирится.
Я поворачиваюсь к нему, приподнимая бровь:
— Меня беспокоит вовсе не ожидание. Это неуважение к твоей власти и нехватка обычной терпимости. Мы не просим у неё чего-то сверхъестественного. Привыкнуть не так уж и сложно.
— Поставьте себя на её место, — едва слышно произносит Норман. — Прошла всего лишь неделя.
— Пришло время показать, кто здесь Хозяин. В нашем мире мы не имеем права на ошибку, и ты знаешь это. Даже малейшая погрешность может изменить всё. Если я пропущу сквозь пальцы её выходки, это и будет той самой ошибкой. Мне абсолютно наплевать, чем она занимается целыми днями. Но непослушание должно быть пресечено на корню.
— Я понимаю это, но предлагаю ещё немного потерпеть. Может, я могу дать ей что-нибудь, что заставит её чувствовать себя как дома. В её квартире есть что-нибудь такое, что можно привезти сюда?
— У меня нет времени пробираться в её квартиру. Кажется, ей нравится мексиканская кухня. Почему бы не предложить Майклу приготовить для неё тако с курицей? — Норман хмурится, а я хохочу. — Хватит сюсюкаться с ней как с ребёнком, Норман. Она привыкнет. Если нет, я дам ей понять, кто я такой. Как тебе такая идея?
— Не очень хорошая, Хозяин.
— Если она будет вести себя так же, пока я здесь, то я воплощу эту идею в жизнь. Как только она поймёт, что её вспышкам гнева не потакают, у неё не останется другого выхода, кроме как смириться со своим нынешним положением. Но если она сунет нос в чужие дела или дальше будет создавать проблемы, то сама того не зная, может ступить в мир, о котором даже не предполагала. Мир, в котором есть я, — отвечаю низким голосом, сжимая кулаки. — Я и то, что она никогда не должна узнать.
— Сэр?
Я смотрю на Картера, а потом перевожу взгляд на экран. Кейтлин сидит на высоком стуле в столовой. Она сидит так спокойно, что я ловлю себя на мысли, что изучаю её лицо. Камера превращает её синие глаза в серую тень. Её щёки, скорее всего, такие же розовые, как и её губы, — идеал женственности. Она берёт розу из вазы и притрагивается ею к своей белой коже на щеке. Её белокурые волосы собраны в чёрную сетку, напоминающую паутину, которая желает свою добычу. Желает меня.
— Всё в порядке. Сэр? — спрашивает Норман.
— А что?
— Вы издали какой-то звук.
Я приподнимаю бровь, когда Кейтлин делает резкое движение. Она тянется через весь стол, что-то хватает, и нет ни малейшего намёка на то, что собирается делать дальше.
— Начинается, — слышу я от Картера.
ГЛАВА 7.
Кейтлин.
Я плохо себя вела. Меня заперли в спальне на пять дней из-за того, что я хотела разбить окно подсвечником. А потом я заметила в комнате большое количество камер и разбила их все до единой. На следующее утро их заменили, но с тех самых пор меня посадили под замок.
Сейчас все дни для меня сливаются в одно большое пятно. Считать их мне помогает календарь, который я украла из библиотеки и принесла в свою комнату. Каждый день я отрываю листочек, радуясь тому, что это не детский календарь с мишками и анекдотами. Я знаю, что сижу взаперти уже почти две недели, потому что ориентируюсь по красным пометкам на календаре (прим. пер.: красным цветом отмечается воскресенье в отрывных календарях).
Норман не нарушает своего слова и ничего мне не рассказывает. Видимо, Гай хорошо ему платит, и у меня не получается привлечь Нормана на свою сторону. Мысль об этом тяжёлым грузом ложится на мои плечи, и я ко всему прочему худею на глазах.
Норман приносит мне всё, о чём я прошу, и периодически приходит проверить моё состояние. Благодаря моему хорошему поведению он заставил Картера снять наручник с моей лодыжки уже через пару дней после выходки с камерами, но до сих пор так и не заговорил со мной. Перед тем, как меня изолировали в комнате, общение с шеф-поваром Майклом было лёгким и непринуждённым. Но после инцидента в нашем разговоре появилась неловкость, преодолеть которую мы не можем.
Сегодня я лежу в своей кровати, разглядывая балдахин надо мной. Чем больше я думаю о сне и желании сбежать, тем сложнее мне уснуть. Каждую ночь я пытаюсь осознать свою новую реальность. Если меня собираются продать и заставить заниматься проституцией, то почему я до сих пор здесь? Разве я не должна быть заперта в комнате с другими девочками? Или есть ещё что-то, что я не учитываю, о чём забываю подумать?
Мой мозг постоянно прокручивает сценарии, в которых всё могло бы быть по-другому. Я представляю, что было бы, если бы я не увидела Гая в ресторане и не предложила ему присоединиться к нам. Приглашение сесть за мой столик было опасным и глупым. Я анализирую сложившуюся ситуацию и пытаюсь найти выход. Ежедневно я ощупываю стены моей комнаты, ища потайной выход.
До инцидента в столовой я часами сидела в библиотеке и читала книги. Обнаружив комнату с затемнёнными окнами, я попросила у Нормана фотоаппарат, и он пообещал мне, что обсудит это с Хозяином Дома.
Но после моей выходки чтение книг также оказалось под запретом. Дни, проведённые в комнате в ожидании наказания, буквально пропитаны скукой. Я так сильно хочу выбраться из заточения и узнать о планах Гая, что готова подняться на запретный четвёртый этаж. Мрачные мысли подпитывают мою тоску, усиливая страх и паранойю. Мне становится интересно, транслируется ли запись с камер на весь мир. Возможно, обычные люди лежат в своих кроватях и наблюдают за мной, словно смотрят реалити-шоу.
В какой-то момент я уснула, но меня разбудили громкие крики. Несмотря на то, что мысли в моей голове превратились в один большой спутанный клубок, я понимаю, что крики принадлежат мне. В моём кошмаре камеры передавали изображение на экраны телевизоров всех людей. Они просто сидели и обедали в тот момент, когда я пыталась разбить камеры в комнате.
«Такая красивая девочка, как ты, должна быть осторожной», — говорили они, игнорируя все мои крики о помощи.
Сон медленно выпускает меня из своих объятий, и, тяжело дыша, я фокусируюсь на темноте в комнате. Окно открыто, и ветер колышет невесомую белую ткань балдахина над кроватью. Короткие вдохи пронзают мою грудь словно кинжалы, а бисеринки пота скатываются по моим вискам. Я стягиваю с себя одеяло и делаю пару шагов к окну, моей единственной незримой связи с реальным миром.
Встаю на колени на мягкую подушку и ложусь верхней частью своего тела на подоконник. Сегодня темно. Зловещий полумесяц словно изогнутый остроконечный портал в неизвестность. Ночной воздух ласкает мою кожу, и я закрываю глаза. Если бы у меня была возможность выпрыгнуть из окна, то смогла бы я допрыгнуть до этого полумесяца? Повисеть на нём, пока не взойдёт солнце? А будет ли от этого польза, если даже при дневном свете я не могу избавиться от демонов и теней, преследующих меня?
Тьма поглощает всё пространство подо мной, и мне приходится всматриваться вниз пристальнее. Но я знаю, что кусты роз всё там же, под моим окном. Если бы я упала и разбилась на тысячу осколков, цвет моей крови идеально совпал бы с цветом их лепестков.
Я покидаю подоконник и направляюсь к стене, на которой каждый день делаю отметки о количестве дней, проведённых в этом месте. Они сливаются в бесконечную цепь, и я кричу. Ногтями я сдираю обои, прокладывая дорожку к нанесённым отметкам.
Я подхожу к кровати, сминаю лёгкую ткань в кулаке и пытаюсь сорвать её с балдахина до тех пор, пока мои руки не начинают гореть. Балдахин похож на невесомое облако, но мой пронзительный крик его абсолютно не пугает. Он продолжает приглашать меня, обманом завлекая лечь спать под его лёгкой пеленой и снова проснуться в окружении красного бархата и солнечной позолоты.
Мне всё же удаётся сорвать непослушную ткань, после этого я мчусь к двери и со всей силы стучу по ней кулаками. Упираясь всем телом, я тяну дверную ручку. Она со скрипом проворачивается, но не поддаётся. Я не могу остановить крики, содержимое желудка грозится вырваться наружу. Я хочу выбраться. Я хочу на свободу.
Наконец я слышу скрежет металла о металл и выдыхаю с облегчением. Кто-то вставляет ключ в замок. Старик решил прийти и успокоить меня. Несмотря на першение и сухость в моём горле, мне удаётся выдохнуть:
— Пожалуйста, Норман. Выпустите меня.
Но в ответ звучат бескомпромиссные, лишённые моего доверия слова:
