Когда механизмы выгрузили из телеги и принесли в сад, паша осмотрел эти странные предметы с неприятной холодностью старика, не расположенного смеяться над шутками. Ходжа тут же произнес свою вытверженную наизусть речь, а паша вспомнил обо мне и изрек слова, которые через несколько лет скажет султан: «Это он тебя всему научил?» – и только. «Кто?» – ответил Ходжа, чем сильно удивил пашу, но тут же сообразил, что речь идет обо мне. Паша назвал меня ученым дураком. Пересказывая все это, Ходжа думал не обо мне – мыслями он был еще в доме паши. Он упрямо повторил, что все это его собственные открытия, но паша ему не поверил; паше словно бы хотелось изобличить преступника, и он никак не желал согласиться с тем, что преступник – его любимец Ходжа.
Итак, вместо того чтобы повести беседу о звездах, они говорили обо мне. Разумеется, подобный оборот дела Ходже никак не мог понравиться. Он замолчал, паша отвлекся, заговорил с другими гостями. За ужином, когда Ходжа снова попытался рассказать о звездах и своих открытиях, паша сказал, что пытается вспомнить мое лицо, но в памяти всплывает только лицо Ходжи. В разговор вступили другие гости и пошли болтать о том, что у каждого человека есть двойник. Приводили самые разные, порой неправдоподобные примеры, вспоминали о близнецах, которых путали их собственные матери; о людях, до того похожих друг на друга, что при встрече их охватывал страх, но они, словно околдованные, уже не могли друг с другом расстаться; о разбойниках, которые занимали место порядочных людей. После ужина, когда гости стали расходиться, паша велел Ходже задержаться.
Ходжа снова заговорил о своем, паша поначалу скучал и даже, казалось, был недоволен тем, что его пичкают какими-то непонятными и запутанными сведениями, но потом, выслушав речь Ходжи в третий раз и понаблюдав, как стремительно вращаются Земля и звезды в нашей модели, он вроде бы что-то понял – по крайней мере, принял немного более благосклонный вид и сделался внимательнее. Тогда Ходжа в очередной раз с жаром повторил, что звезды вращаются не так, как все думают, а вот так – как показано в модели. «Ну и хорошо, – в конце концов промолвил паша, – я понял. Очень может быть, что так оно и есть. Почему бы и нет?» Ходжа замолк.
Я подумал, что они, должно быть, долго молчали. «Почему он остановился, почему не продолжил?» – пробормотал Ходжа, глядя в окно на погруженный во тьму Золотой Рог. Если это был вопрос ко мне, то ответа на него у меня тоже не имелось. Я, правда, подозревал, что у Ходжи есть соображения насчет того, каким могло быть продолжение беседы, но вслух он ничего не сказал.
Потом паша проявил интерес к часам, попросил открыть их и стал расспрашивать о назначении зубчатых колесиков, механизмов и гирек. Затем он опасливо, словно в темную и страшную змеиную нору, сунул палец в тикающее нутро часов и сразу его отдернул. Ходжа тем временем говорил об особых башнях для часов и о том, какой силой будет обладать намаз, совершаемый всеми в одно и то же безупречно отмеренное время. И тут паша вдруг выпалил: «Избавься от него! Хочешь – отрави, хочешь – отпусти на волю. Тебе же легче будет!» Должно быть, я бросил на Ходжу исполненный страха и надежды взгляд, поскольку он сказал, что не освободит меня, пока «они» кое-чего не поймут.
Я не стал спрашивать, чтó он подразумевал, может быть, боялся убедиться, что он и сам этого не знает. Затем они заговорили о других вещах, паша хмурился и презрительно посматривал на стоящие перед ним механизмы. Ходжа, продолжавший надеяться, что в паше снова проснется интерес, засиделся до позднего вечера, хотя и понимал уже, что его не очень рады видеть. Наконец он сложил механизмы в телегу. Воображение нарисовало мне человека, ворочающегося с боку на бок в своей постели в одном из домов на темных безмолвных улицах, по которым возвращался Ходжа: как человек этот, должно быть, дивился, слушая тиканье огромных часов, пробивающееся сквозь скрип телеги.
Ходжа шагал из угла в угол до самого рассвета. Свеча догорела, и я хотел зажечь новую, но он не разрешил. Я понимал, что он ожидает какого-то отклика от меня, и проговорил:
– Паша поймет!
Было еще темно, но Ходжа, наверное, понял, что я сам себе не верю. Немного погодя он все же ответил:
– Главное – понять, почему паша тогда замолчал.
И при первой же возможности он снова отправился к паше, желая разгадать эту тайну. На сей раз паша встретил его в хорошем расположении духа, сказал, что понимает, к чему он стремится. Обрадовав Ходжу такими словами, паша посоветовал ему заняться изготовлением оружия: «Такого, что сможет превратить весь мир в зиндан для наших врагов!» Каким должно быть это оружие, паша, правда, не сказал. Если Ходжа направит свои ученые занятия в этом направлении, паша ему поможет. Конечно же, он и словом не обмолвился о вознаграждении, на которое мы надеялись, – только дал Ходже мешочек с акче[12]. Дома Ходжа развязал мешочек и пересчитал монеты: семнадцать, какая странная цифра! Вручив мешочек, паша пообещал уговорить султана принять Ходжу и выслушать его. Мальчик, сказал он, интересуется «подобными вещами». Ни я, ни даже обычно легко загоравшийся надеждой Ходжа не приняли эти слова всерьез, но уже через неделю нам передали, что паша представит нас – да-да, и меня тоже! – султану после ифтара[13].
Готовясь к приему, Ходжа переделал речь, написанную для паши, так, чтобы она была понятна девятилетнему мальчику, и выучил ее наизусть. Но мысли его были заняты почему-то не султаном, а пашой, то есть все тем же вопросом: почему паша тогда замолчал? Когда-нибудь он раскроет эту тайну! Каким может быть оружие, которое поручил ему сделать паша? Ничего нового я об этом сказать не мог, да Ходжа меня и не просил. До поздней ночи он работал, закрывшись в своей комнате, а я, уже и не думая о том, когда вернусь в родные края, сидел без дела, смотрел в окно, словно глупый ребенок, и мечтал: человек, работающий за столом, – не Ходжа, а я, и в любое время я могу встать и пойти куда захочу!
Под вечер мы сложили механизмы в телегу и отправились во дворец. Я уже успел полюбить стамбульские улицы и мечтал стать невидимкой, чтобы гулять по ним никем не замеченным, проникать, словно призрак, в сады и бродить среди огромных чинар, каштанов и багрянников. Механизмы наши мы сгрузили с телеги с помощью дворцовых слуг и установили там, где нам сказали, – во втором дворе.
Султан оказался миловидным румяным мальчиком, невысоким даже для своего возраста. Он трогал механизмы, словно свои игрушки. Сейчас я уже не могу точно вспомнить, тогда ли мне захотелось быть его сверстником и другом или много позже, через пятнадцать лет, когда мы встретились снова, но, во всяком случае, я сразу почувствовал, что он заслуживает хорошего отношения. Тем временем Ходжа от волнения никак не мог начать свою речь, а султан и столпившиеся вокруг придворные с любопытством ждали. Наконец Ходжа заговорил. В свой рассказ он вставил кое-что совершенно новое: говорил о звездах как о живых существах, разумных и прекрасных, которые знают геометрию и арифметику и, пользуясь этими знаниями, вращаются в гармонии друг с другом. Видя, что мальчик увлеченно слушает, время от времени бросая восхищенный взгляд на небо, Ходжа все больше воодушевлялся. Вот, говорил он, указывая на модель Вселенной, вращающиеся прозрачные сферы, на которых расположены звезды; вот Венера, вот так она вращается, а эта огромная штука – Луна, которая движется иначе. Ходжа вращал звезды; колокольчики, подвешенные к модели, мелодично звенели; маленький султан опасливо отступал на шаг назад, потом, собравшись с духом, снова подходил к позвякивающей модели, заглядывал в нее, словно в волшебный ящик фокусника, и старался понять, что там к чему.
