— Пакость какая, — пробормотал я, когда тонкая игла вошла мне в основание шеи у самой ключицы. — И что за методы?!
— Кто из нас врач? Вы, капитан, или я?
Я вздохнул и сел, потирая место укола.
— Что у вас за привычка обращаться то на «Вы», когда что-то не нравится, то на «Ты»? Можно мне уже, наконец, пойти спать?
Змей ничего не сказал, исподлобья глядя на меня и был в его взгляде легкий упрек, может быть даже обида. Он потянул меня со стола, помогая встать, и я, обернув вокруг пояса простыню, медленно побрел к выходу.
— Шмотки не забудь, — напомнил врач, указывая на оставленную одежду. Помедлив с секунду, сам подхватил комбинезон и подал мне.
— Что, Антон, нормально? — спросил он глухо. — Потянешь?
— Неприятность эту мы переживем, — ответил я ему словами известной песенки. — Но ты прости меня за грубые слова. Завтра все изменится.
— Конечно, Антон, — тяжелая рука дяди легла мне на плечо.
Мы были сегодня неосторожны со словами, — устало подумал я и вышел из медицинского отсека.
Прежде чем уснуть, я положил ладонь на переборку корабля и попросил Ворона самого исправить неработающие системы. Ведь наши механики оказались совершенно бессильны! Тоже мне, механики! Вот тебе и технологии!
Глава 4. Экскурс памяти
Я проснулся в приятной прохладе. Воздух, по ночному холодный, казался немного спертым. Ворон ответил на мою обессиленную просьбу, и сам восстановил системы контроля температур. Откинутая в сторону перед сном простыня, теперь накрывала меня, лежать было хорошо и уютно.
В каюте царил полумрак, судя по табло над системным терминалом, я проспал часов двадцать и чувствовал себя значительно лучше. Как раз то, что было нужно моему организму, чтобы хоть немного восстановиться. Боль в голове стояла мутным, почти незаметным призраком.
В полутьме по черному потолку были рассыпаны десятки сотен маленьких звезд. Система жизнеоснащения корабля. Чтобы не сбивать временные циклы людей, разработчики Ворона предусмотрели механизм смены дня и ночи согласно времени года. На Земле мы оставили за собой середину февраля, потому на корабле темнело сейчас рано, и ночь была длинной. Светильники в коридорах разгорались медленно и неохотно, как и положено зимнему рассвету. Очень удобная система в переделах корабля. По голосовому приказу при необходимости интенсивность света всегда можно усилить, в аварийных ситуациях освещение тут же переключалось на резервное. Те, кто построил корабль много лет назад, предусмотрели почти все. Во всяком случае, очень многое.
Восемь с лишним лет назад, будучи многообещающим, талантливым студентом, я уехал учиться в Англию, и занимался научными трудами под руководством профессора социологии Родеррика Стерта. Он был великолепным руководителем, а я необузданным и вспыльчивым мальчишкой, которому собственные выводы казались гениальными и не беда, что все эти выводы уже давно написаны в книгах, которые я по молодости еще не успел прочитать!
Социологию я воспринимал как некую обязательную ширму, прикрывая ей свои истинные интересы, и Родеррик Стерт прекрасно это понимал. Думаю, он без запинки определил, чем я на самом деле занят. Не зная главного правила психологии: опыты надо ставить лишь на посторонних людях (нельзя применять работоспособные методы к близким и друзьям) я очень скоро избавился от всех своих приятелей, которые, чувствуя давление, отстранялись все дальше. Но это же было так интересно! Не изучение поведения толпы или страхов общества, этого сплоченного быдла, этих подражающих друг другу обезьян, ушедших в своем развитии вовсе не так далеко, как им верится, а понимание каждой души в отдельности. Управление массой мне казалось делом легким, примитивным, а ты попробуй понять и подчинить себе единичный ум!
Я постоянно напрашивался на драки, вызывая у окружающих раздражение и агрессию, посредством которой, как я думал, проще всего управлять людьми. Чтобы защищать себя от недовольных подопытных, мне пришлось научиться гораздо большему, чем я изначально хотел. В том числе и быстро бегать.
И вот наступил момент, когда Стерт нашел мне по-настоящему стоящее место, он словно выдал мне шанс реализовать все юношеские амбиции и желания, но много лет спустя я неоднократно проклял тот жаркий летний день, когда профессор отыскал меня в огромном здании Университета. Он был в белом костюме, подтянутый начинающий стареть мужчина, чье лицо исчерчено сетью морщин, а в голове столько знаний, что страшно о них подумать. Как всегда, он опирался на белую резную трость, смотрел прямо и приветливо, а говорил спокойно.
Я сидел в классе, избавившись от рубашки, потому что было до невозможного жарко. Цифры бесконечной статистики плыли перед глазами, подернутые дневным маревом, и я никак не мог сосредоточиться. Нужно было довести свои расчеты до конца (терпеть не могу бросать недоделанной работу, которая мне интересна), потому упорно вглядывался в разрозненные листки расчетов и формулировок ответов, выискивая классовое разделение или схожесть. Университетские экзамены уже перешептывались за спиной, и мне жизненно необходимо было в ближайшее время разделаться с этой не относящейся к учебе работой, чтобы вплотную приступить к написанию курсовой. Увидев господина Стерта, входящего в класс, я испытал настоящий стыд и стал поспешно натягивать рубаху, но он махнул рукой, приветливо улыбаясь. Похоже, профессора не волновало, что студент нарушает все правила приличия, принятые не только в Университете, но и в самой Англии. Очень воспитанная страна, не терпящая нарушение привычного поведения. По-началу, это меня угнетало, потом выучило должной дисциплине, но нет-нет, мои прихоти все же прорывались наружу.
Впрочем, я тут же вспомнил, что под моим правым глазом налит чернотой синяк — результат вчерашнего разговора с подвыпившими байкерами, и успокоился. Какое дело профессору до моих голых плеч и синяков, он небось хочет узнать, на какой стадии находится курсовая работа…
Стерт тем временем повернулся, и с громким стуком закрыл дверь, показывая, что разговор будет серьезным, положил на преподавательский стол свой небольшой кейс и трость.
— И как дела у русского студента? — поинтересовался он невинно, глядя на бумаги, которыми я обложился.
— Продвигаюсь, — ответил я, настороженно поглядев на профессора. Этот старикашка не поленился выискать меня среди множества пустых переходов и галерей, наполненных духотой и дневным зноем, что не могло не удивлять. Я обратил внимание на его непринужденность, на то, как Стерт положил трость и кейс. Его взгляд тоже о многом сказал: профессор собирался говорить о чем-то серьезном, о том, что произвело на него самого немалое впечатление. Именно потрясение, пусть и давнее, успевшее улечься, вот, что сегодня пряталось за его доброжелательным спокойствием.
Все это я отметил для себя за долю секунды, быстро, но без спешки, собрал листы бумаги, на которых стояли столбцы цифр, перемежающиеся короткими фразами человеческих характеристик и описанием поступков.
Собрав бумаги, я отложил их в сторону и встал, запоздало приветствуя социолога.
— Здравствуйте, профессор. Я понимаю, вы пришли поговорить…
— А где же вы получили столь прекрасный синяк, Антон? — все тем же невинным голосом спросил Стерт. Мне сразу не понравилось, что он переводит тему и юлит, будто нащупывая что-то.
— Русские студенты любят в неурочное время крепко выпить, — улыбнулся я, выдерживая ставший вдруг необычайно тяжелым взгляд профессора. — А в состоянии опьянения человек часто натыкается на различные предметы. Да, такое бывает.
Судя по всему, это был правильный ход, социолог едва заметно пожал плечами и совсем фамильярно присел на край стола.
— Что же, Антон, — он расстегнул ворот рубашки, — вы уже поняли, что я пришел не интересоваться продвижением заданной мною работы.
Я кивнул, давая возможность Стерту продолжать.
— Скажите, Антон, — социолог на мгновение задумался, словно вопрос у него еще не был готов. Это было не так. — Скажите, вы любите риск?
Дурацкий вопрос, — подумал я, пытаясь понять, что хочет от меня этот пройдоха. — Все любят и ненавидят риск. Эти чувства равнозначны, потому что риск всегда грозит что-то отнять, но помогает почувствовать себя живым.
— Риск, это то, что делает наше существование интереснее, — наконец ответил я.
— Ваше?
— Мое, — согласился я. — Но, профессор, я также люблю уверенность в том, что рискую не зря.
— Скажите, Антон, вы не боитесь умереть? — быстро спросил Родеррик.
— У меня еще не тот возраст, — так же поспешно ответил я, — в котором начинаешь бояться смерти. Но я бы не хотел.
— Тогда, — социолог помедлил и продолжал, — я открою вам все карты. Но разговор будет длинным, не хотелось бы вести его здесь. Не согласитесь ли вы прервать на некоторое время свою… несомненно важную работу и отправиться со мной в кофе, чтобы выпить чего-нибудь холодного и поговорить.
