Так вчетвером они спели такой вот псалом:
Деревян гроб сосновенРади меня строен.Буду в нем лежати,Трубна гласа ждати.
Вериги железныКо спасенью полезны.Буду их носити,Исуса хвалити.
Исус вседержительПервый в раю житель:Праведным мирволит,Диавола гонит.
Диавол искусительДуше погубитель,Учит нас блудити,Христа не любити.
Никон патриархСуть ересиарх:Христиан смущает,Души уловляет.
И еще много чего пели соколы вслед за старцем. Потом все утомились и охрипли. Старец встал и начал кружиться по горнице, взметая воздух белыми портами и приговаривая непонятные слова. Соколы стояли на коленях и едва успевали поворачивать головы за шустрым старцем. Вахрамевна сидела в уголку и любовалась праведником, подперев щеку пальчиком.
– Ух, ух, – приговаривал старец. Потом вскочил на стол и ловко запрыгал между посудинами. Со стола поманил соколов корявым перстом к себе.
Воробьи пророкиШли по дороге.Нашли они книгу.Что писано тамо?Ух, ух.Накати, дух!
Соколы тоже впали в просветление, ухали вслед за старцем. И хорошо им стало, и легко.
– За тремя лесами, за пятью волоками, за семью мстёрами, девятью озерами, за сельцом, за дворцом, меж двумя ложками источник дивен. Ступайте омойтесь. Подойдет муж телом дороден на сатанинскую потеху, Бейте того мужа даже до смерти, кровь отворите, где антихристова кровь прольется, вырастет богун-трава, на богун-траве – жар-цвет… Сейчас прямо и ступайте.
– Это куда, отче? – спросил Мымрин. – На кой нам жар-цвет?
– Жар-цвет клад укажет, лихо избудет. А идти вам за город, в Калинкин ложок, на Телятину речку. Узрите заводь, схоронитесь и терпите до утра, утром он и объявится.
Старец полез за образа, достал оттуда пистолю и протянул Мымрину. Мымрин испугался оружия и замотал головой.
– Воорузись на антихриста, – уговаривал старец. – А пульку я святить буду…
Старец долго-долго святил пулю, прыскал на нее слюнями и вырезал крестики. Потом подал пистолю Авдею, покружился по комнате и сгинул.
– Куда он, Вахрамевна? – удивился Авдей.
– Известно куда, голубь: во Горний Ерусалим.
Мымрин старцу не верил. Что за старец такой? Зачем это идти неведомо куда, стрелять в кого-то? Это баловство.
– Баловство это, Авдей, – сказал он напарнику.
– Молчай, умной! – озлился Петраго-Соловаго. – Может, ты что надумаешь? Головы надо спасать. И души, – добавил он, подумав. – Жар-цвет нам и клад откроет, и вора объявит.
– Нет никакого жар-цвета, – застонал Мымрин.
– Окстись, поганец! – зашумела и Вахрамевна. – Старцу верить надо! Он чудесен, старец тот! Он стены узилища своего разомкнул молитвой и ушел беззаказно! Старец древлей верой силен. Бога на меня еще молить будете, что привела к вам Мелентия-праведника…
– Господи Боже, – снова запричитал Мымрин. – Это же ведомый еретический старец, что у патриарха полбороды вырвал! Совсем пропали наши головы!
И заплакал горько.
Глава 8
Туман уж начало помаленьку растаскивать ветром: появлялись из белой мути кусты, деревья, малая речушка. День собирался быть ясным. Вдоль речки двигались конные, один за другим. Все были одеты в одинаковые серого с зеленым цветом кафтаны, на правой руке у каждого сидела птица и напрасно таращила на подмосковную природу зоркие свои глаза: головка у каждой была в особом клобучке, ничегошеньки птица не видела.
Годы царские были уже не те: раньше, бывало, взвалив государственные дела на Леонтия Плещеева, покойника, можно было день-деньской заниматься любимым делом, соколиной охотой, а в ненастье писать «Книгу, глаголемую Урядник новое уложение и устроения чину сокольничья пути». Теперь надошел возраст, водянка, страхи за каждым углом. Только в такие вот ясные дни и позволял себе Алексей Михайлович выезды в Семеновское либо Коломенское.
Сегодня хотел опробовать новенького, но крепко уже любимого Мурата: по всем статьям птица была выдающейся. Мурата вез новенький же сокольник Афонька Кельин и очень от этого волновался. Тем более что намедни Мурат был скучен и плохо ел. Афонька молился на птицу с басурманским именем, как на Иверскую или Казанскую Богоматерь. Рука сокольника затекла, а он все равно не смел потревожить Мурата шевелением. Драгоценная птица переступала лапками в кожаных портяночках, и Афонька боялся, что Мурат запутает должик – золотой шнурок, каким привязан к рукавице, и, вместо того чтобы стрелой взмыть в небо, позорно повиснет на шнурке, напоминая казненного шиша.
Хлопотна и ответственна была сокольничья должность. По «Уряднику» сокольник должен был «тешить государя до кончины живота своего». За иную птицу можно было не сносить головы. Любая государева потеха была делом государственным. Соколы и кречеты были капризны, в неволе могли зачахнуть, а сокольников можно набрать новых сколько угодно.
Афонька вспоминал все приметы по пути. Когда выходил на улицу, навстречу, из кружала, должно быть, шел безместный поп Моисеище. Примета нехорошая, надо было бы дать Моисеищу по сусалам, чтобы не шлялся с ранья где попало, но уж больно был силен безместный поп. Вчера Афонька долго толковал с Муратом, как с разумным: наставлял, как и что завтра делать. Мурат кивал страшным клювом, согласно моргал, а под конец начал даже зевать от скуки, и сокольник обрадовался: понял! А третьеводни еще всполошили птицу набатом…
Алексей Михайлович вылез из кареты и перешел в специальное кресло. Подсокольничий Петр Хомяков ждал указаний. Царь малость поигрался с кречетом, потом вернул его Афоньке и стал глядеть в небо, не летит ли достойная птица, потому что на кого попало посылать Мурата не хотелось.
Вверху никаких облаков не было. Никто не летел. Все помалкивали и прислушивались к природе. Алексей Михайлович утерся вышитой ширинкой. Афонька приводил Мурата в боевую готовность: смотал с лапок портяночки, отвязал должик.
– Пущай, – сказал государь Хомякову. Видно, заметил что-нибудь в небе.
– Пущай! – заорал Хомяков, и Афонька сорвал с головы кречета бархатный клобучок. Мурат обрадовался свету и пошел вверх. Зазвенел серебряный колокольчик на лапке. Звон тоже ушел вверх.
…Авдей Петраго-Соловаго с шумом выплюнул из камышинки воду.
– Тихо! – булькнул на него Мымрин.
Оба скрывались под речной гладью, выставив наружу камышинки для дыхания, на запорожский манер. Было мелко, и приходилось стоять на карачках. Стояли уже не час и не два. Сверху нагребли речной травы, чтобы не видно было. Мелкие рыбки тыкались носами в соколиные тела. Время от времени Мымрин высовывал из воды голову и с помощью долгой шеи озирал окрестности. Обзор был хороший. Авдей тоже высовывался и часто дышал полной грудью. Ивана Щура нигде не было видно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
