Таня облегченно вздыхает:
— И слава богу!
— Ну, подруга, ты даешь! — нервно смеется Аня. — Ты что, застеснялась, да? Она же моя сестра, никогда не сдаст! А ты? Развела ромашку, то надо, то не надо! Ну, так чего делать будем? Кому бы сказать? Сами-то мы вряд ли что придумаем… Хотя слушай, говорят, если что-нибудь тяжелое поднять, то поможет. Или, например, если много прыгать или там бегать, то есть физически напрягаться…
— Точно? — с сомнением спрашивает Таня.
Аня пожимает плечами.
— Ну, наверное… Я точно не знаю.
Таня машет рукой:
— А, все равно других вариантов нет. Давай!
Пустырь. Девочки бегают по кругу.
— Ой, я больше не могу, — запыхавшись, говорит Таня. — Боже мой, какой ужас. Меня сейчас вырвет. Мама!
— Вот, действует! — радуется Аня. — Что я говорила?
— А может, хватит бегать? Меня ведь уже тошнит!
Таня останавливается, но Аня подбадривает подругу:
— Ты что! Нет, только-только действовать начало. Надо еще добавить кружок! Вот видишь, чуть-чуть осталось, ты только потерпи.
Но Таня, охнув, садится на землю.
— Ой, я не смогу. Ань, ты только не оставляй меня!
Аня садится рядом, девочки обнимаются.
— Ты что? Мы же свои люди! Ты давай, беги!
Таня пытается встать, но не может. Слишком устала. Она еще крепче обнимает Аню. Мимо них куда-то бредет грязная бездомная собака. Она смотрит на девочек с немым ожиданием, вдруг дадут поесть… Потом псина понимает, что ждать нечего, еще ниже опускает голову и бежит дальше.
— Ань, знаешь, — шепчет Таня.
— Что?
— Я никогда никого не полюблю!
Они продолжают бег. Темнеет.
Вечером другого дня Аня и Таня сидят в Таниной квартире. Прячась за неплотно сдвинутыми шторами, они тайком смотрят в щелочку.
— Ну, что там? — с нетерпением спрашивает Таня, и Аня радостно отвечает:
— Я его вижу. Идет к твоему подъезду… Хорошо, что твоих дома нет. А то мало ли, вдруг пришел бы, разговоры завел бы, и твоя мама узнала бы все. Ты ведь точно не беременна?
Таня глубоко вздыхает:
— Нет, слава богу, у меня месячные вчера пошли. Я уже думала, если не пойдут, все маме расскажу, пусть делает со мной, что хочет…
Танин рассказ прерывает звонок ее мобильника. Помедлив, она берет трубку:
— Алло!
— Это он? Да? — шепотом спрашивает Аня.
Кивнув, Таня говорит в телефон:
— Нет, я не дома. А вот я не знаю, хочу ли я тебя видеть. Да! Ты то вдруг исчезаешь, то появляешься, как будто так и надо. Мне вот так не надо. Все, я не хочу с тобой говорить! — выкрикивает она и нажимает кнопку отбоя.
— Ага, конечно, он тебя не стоит, — говорит Аня и с любопытством добавляет: — А что он говорил-то?
— Да ничего особенного, — пожав плечами, отвечает Таня.
Мобильник опять звонит.
— Достал! — в сердцах выкрикивает Таня, но вдруг задумывается. — О! А что, если я ему скажу, что была от него беременна и сделала аборт? Пусть он чувствует себя виноватым, пусть ему будет стыдно. Ты знаешь, как делают аборты?
— Ну, — морщит лоб Аня, — ложатся на кушетку, ну, наркоз там колют, ну тошнит после этого. Мне сестра рассказывала. Она делала.
— А больно? — спрашивает Таня.
— Не помню, — говорит Аня, — она давно рассказывала. Хочешь, позвоню, спрошу?
— Позвони! — решительно отвечает Таня. — И пусть он мне часы купит или там еще что, потому что виноват.
— Ну, так я звоню? — спрашивает Аня, доставая свой мобильник.
Таня еще раз смотрит вниз, на сутулую, озябшую фигуру у подъезда. Ей вдруг становится жаль Тему. «Все-таки он неплохой парень», — думает она.
— Нет, не звони. Я передумала.
Пока они испуганно шепчутся, Танин мобильник продолжает звонить.
— Настырный, — тянет Аня, а Таня говорит:
— Ну и пусть.
— Слушай, а скажи, тебе с ним было хорошо? — спрашивает Аня. — Ну, ты понимаешь, про что я… Мне сестра толком и не говорила. И мама никогда. Ну скажи, а?
— Честно? Ничего особенного, — говорит Таня. — Ну это как на физре упражнения делать, только вместе.
Аня теряется:
— Что, совсем никак?.. А в кино как-то даже очень… ну просто да!
— Размечталась, — Таня прищуривается, вдруг хватает трубку и кричит в нее: — Никогда! НИКОГДА, ты меня понял, НИКОГДА! — А потом, отшвырнув мобильник, садится на пол, обхватывает колени руками и плачет.
Аня бросается к ней, обнимает:
— Ну что ты! Ну не плачь…
Снова раздается телефонный звонок.
— Знаешь что, Аня, — всхлипнув, говорит Таня, — ты вот спрашивала, ну как это, когда с парнем… Хочешь, расскажу?
Боясь, что Таня передумает, Аня торопливо, испуганно кивает.
— Я когда к Теме пришла, — начинает Таня, — его мамы не было. Мы с ним пиво пили. Целовались. А его бабушка глухая совсем, она такая родилась, в соседней комнате спала. А он меня за грудь рукой, мне даже горячо стало. Все внутри как перевернулось. А потом он меня в койку потащил, говорит, давай, ну, это самое… а потом будем математику делать, завтра на контрольную.
— И что ты? — сглотнув, спрашивает Аня.
— А что, ну какая ты наивная, ну, Аня! Ну, вот лежим мы в койке. И это самое… А тут у меня в сумке на мобильнике игра. Котенок, ну помнишь, я еще за платную СМС-ку его купила. Котенок пикает, значит, кушать хочет. Мой котик, мой Васечка. Если не покормить вовремя, умрет же. Я Теме по-человечески — ну подожди, ну постой! Он же умирает! Мой Васечка. Котик. А Тема мне: «Ты что, больная! Из-за какой-то игрушки так паришься», — и не стал с меня слезать. И умер мой Васечка! И ничего не поделать. Я так плакала, я так любила его, а Тема, козел, ржал. Поссорились, короче. Ну и пусть, не очень-то и хотелось. Я взяла и убежала. А бабушка его так ничего и не узнала, она совсем глухая и спит крепко. У меня всегда так, вот хомяк был — помер, котенок был — помер, попугай был — помер. Я даже боюсь, не к добру все это.
— А у меня тоже было, — говорит вдруг Аня. — У моего отца есть друг, взрослый дядька, папин ровесник, даже старше, наверное, не знаю точно. Дядя Саша. Он мой крестный. И знает меня вот с каких лет, он мою маму вместе с папой из роддома встречал. Всегда меня баловал. А когда я в больницу попала, он кровь сдавал, не спал ночами, сидел и ждал, что будет.
Он сам сирота, так мама говорит. Никого у него нет, мама сказала, что он к нам прирос, а я знаю, что она его любит, безответно. Она смотрит на него так! Она на папу так не смотрит давно уже. А он, он знаешь, какой! У него, правда, шрам на лице, небольшой. На щеке, ожог. Это у него еще от брака осталось, он потом развелся и никогда больше не встречался с женщинами, не мог, у него в душе что-то сломалось. Он однажды ночью спал, а жена его взяла и ему в лицо брызнула кислоту. Она психически больная была, недавно умерла в психушке. Дядя Саша ездил, хоронил, плакал. Но шрам ничего, даже украшает.
— Боже мой, — перебивает вдруг Таня, — а я вспомнила. Это тот мужик, который тебя из школы привозил на машине? Шикарная тачка.
— Ну да, он самый, — кивает Аня. — Так вот, мы как-то едем, молчим, друг на друга не смотрим. И вдруг я заметила, что он глядит на меня украдкой, глазами раздевает, будто я больше не ребенок. А что: грудь у меня уже вон какая выросла, лифчик ношу, и ноги длинные, бедра узкие. Жарко стало ему. Он даже окошко открыл, и снег в машину летел. Зима. Вот зуб даю, я перчатку сняла, к его руке прикоснулась, и он задрожал, его как током…
— Ух ты! А потом? — Таня подается вперед.
— Потом я к нему приехала однажды, захожу в квартиру. А у него все белое, все чистое, как в больнице. Я ему говорю, знаешь, меня тут машина облила, можно, я у тебя одежду почищу? И голову помою. Я мобильник уронила; стала поднимать, а меня машина — грязью, всю. Сволочи! Дело было ближе к весне, все тает, лужи. И пальто, и брюки, и волосы — все в грязюке. Дядя Саша пальто с меня снял. Стал чистить. Молчит, а напряжение такое, что вот-вот искры полетят. Я из ванной выходила, в халате его, он большой, сползает с меня. Ничем не привязать. А дядя Саша уже все мое постирал. Стоит и смотрит на меня, в руке мой сапог, чистит его. А глазами ест, вот правду говорю, ест меня.
Я тогда, не сводя с него глаз, просто снимаю халат, и все. Стою перед ним без халата. Он подходит ко мне, в руке мой сапог, и руки дрожат. Сказать ничего не может, отвести глаза тоже не может. Я счастливая была, представляешь, вот! Я, как женщина, разделась, а ему на меня хочется смотреть и вообще, он меня хочет, я же чувствую. Это женская власть называется, да? Я вот в журналах читала. Я все время их читаю.
— Ух ты! — выдыхает Таня.
— Да. Дядя Саша тогда отвернулся от меня и сказал: «Девочка моя, я ведь тебя столько лет знаю, ты оденься. Я тебя из соски кормил, учил ходить, ты как котенок в моей ладони вся помещалась. Я же отец крестный тебе. Не надо так со мной, не дразни. Я и так еле-еле держусь… Я ведь мужчина, господи, столько лет никого у меня не было, я ведь оледенел после той истории… Неужели я еще могу что-то чувствовать, я думал, что все умерло внутри, как пожар прошел. Как огнем… А вот теперь ты выросла и…»
