Елена влетела в подземелье файзабадского морга с ввалившимися черными глазами, растрепанная, дрожащая, опустошенная. И когда горящий взгляд ее наткнулся на груды собранных шульгинских ребят, неловко прикрытые медсанбатовскими простынями, липкая хватка животного ужаса сжала ее остановившееся сердце. Белые стены качнулись и поплыли, меняя свой цвет на туманный сгущающийся мрак.
Она очнулась от резкого неприятного запаха нашатыря. Где-то рядом мальчишеский голос твердил упрямо и громко.
— Только вы их не перепутайте. Мы их еле опознали. Лейтенант велел мне лично за всем тут проследить. Сказал, голову снимет, если перепутают. Лейтенанта нашего все знают…
— Какого лейтенанта? — еле слышно прошептала слабая Елена, поднимаясь на колени и отталкиваясь от испуганного начальника медслужбы, нависшего над ней с нашатырем.
— Как это, какого лейтенанта? Нашего… Шульгина Андрея Николаевича. Он знаете, какой страшный, если что не так.
— Андрюша живой… Он живой, — жалобно всхлипнула Елена, не веря еще своему нежданному счастью.
— Ну, голубушка, — густым басом заворчал начальник медслужбы, лысоватый пожилой майор. — Да твой Шульгин с того света к тебе вернется. Приползет на одном характере. Это же гусар. Крепкий мужик. Добрая стена для любимой женщины. Повезло тебе с ним, Елена. Поднимайся, поднимайся. Нашла время в обмороки падать. Вон уже вертушки с ранеными садятся одна за другой, а у тебя еще инструмент не готов. Беги, беги, голубушка…
Он улыбался в рыжие пшеничные усы, глядя, как жизнь возвращается на мраморное, прекрасное лицо Елены, как наливаются упругой силой безжизненные, вялые руки.
— Я сейчас буду, готова, — тихо сказала Елена.
Поднялась, слегка пошатнувшись. Потерла виски и побежала к выходу, боясь оглядываться на ужасные окровавленные плащпалатки.
Следующие семнадцать часов Елена провела в страшном напряжении беспрерывных операций. Пять раз она ложилась сдавать кровь для ослабевших раненых. Пять раз вставала, и, отклоняя предложение хирургов идти отдыхать, вновь становилась к операционному столу. Врачи поглядывали на ее побелевшее как мел лицо с тревогой, но руки старшей операционной сестры двигались с такой отточенной быстротой, что хирурги только пожимали плечами и продолжали свое важное врачебное дело.
К вечеру даже у них, сильных мужиков, дрожали ноги, и когда последнего раненого переложили на носилки, один из хирургов сел прямо на кафельный пол, не в силах дойти до кушетки.
Аккуратная Елена спокойно прибрала операционную, сложила в боксы инструмент, и тихо спросила у мужчин, задремавших в приемной, сидящих на стульях, подобно расквашенному расползающемуся тесту:
— Кто знает, как можно связаться с ребятами в горах?
— Да что вы, Елена Сергеевна, — вяло ответил один из хирургов, — как с ними теперь свяжешься? Если только к оперативному дежурному обратиться. Но там сейчас генерал возле станции неотлучно пасется. Гиблое это дело. Совсем пропащее…
— Дежурный не поможет. Можно не обращаться. Он за связь головой отвечает. Ему за это по звездочке с каждого плеча могут оторвать.
— Игорь Иванович, — обратилась Елена к начальнику, — проводите меня к дежурному, я вас просто умоляю.
Голос ее задрожал.
— Что только для вас не сделаем, — сквозь дрему откликнулся начальник. — Золотая вы наша Елена Сергеевна. Поднимаюсь, иду, иду…
Но поднялся он не сразу, хотя и казалось ему самому, что он страшно спешит. С трудом оторвался он от кресла, медленно выпрямился, покачнулся и неуверенными шагами направился к выходу, часто и глубоко зевая. Елена отправилась за ним, сбросив на кушетку халат в брызгах потемневшей крови.
Они прошли через весь полк, притихший в темноте, мимо каменной громады клуба под черным металлическим шарообразным сводом, мимо спортивного городка с качающимися на ветру черными покрышками, мимо ангара солдатской столовой к штабному деревянному модулю. Перед модулем шумели на ветру зеленые кусты огромных роз, шуршал под ногами просеянный песок. Дежурный курил возле входа. Он тоже качался от усталости после этого горячего денька, страшной суматохи штабной оперативной работы.
— Здорово, капитан, — бодрым и немного фальшивым голосом сказал начальник медицинской службы. — Как там генерал дивизионный, всех довел до дрожи?
— Довел, как же, — отозвался оперативный. — В советской армии, что ни генерал, то зверь. Нечеловеческая какая-то порода. Крикнет, кровь леденеет. Хорошо, что наш командир — всего навсего подполковник. Замордовались бы мы с этими генералами…
— Вот что, товарищ капитан, — осторожно начал Игорь Иванович, — Помог бы ты нашей сестричке.
Дежурный расплылся в улыбке:
— Что за проблемы. Сейчас все порешаем. Я ее хорошо помню. На операции у ней лежал… В лучшем виде меня обработала…
Елена выступила вперед и сказала зазвеневшим в тишине, напряженным голосом:
— Товарищ капитан, я вас очень прошу… Вызовите для меня по связи Метель-один…
Она качнулась, когда дежурный раздраженно замахал руками.
— Да вы с ума сошли. Вы что… Это же оперативная связь…
Дежурный даже затряс головой, так что шапка съехала на плечо.
— Там же Сидоров-зверь на прямом проводе! Здесь генерал, понимаешь, бдит! Съедят нас сразу! Без закуси! Что вы, не понимаете?.. Вы в своем уме?..
Он махнул рукой и хотел было уже отвернуться от Елены, как она с силой вцепилась в его рукав.
— Это я не в своем уме? Забыли уже, совсем забыли… Вы сейчас, конечно, при своем уме и здоровыми ручищами на меня машете, а кто вас, бессознательного, с вертолета снимал? Кто тащил вас на операционный стол? Кто пулю из руки вырезал? Забыли, при своем-то уме… Это я вот, дура, артерии ваши нежные спасала, чтобы не одеревенела рука, не стала парализованной. А вы сейчас очень здорово машете… Своими здоровыми руками… Невозможно, нельзя… Съедят нас…
Елена захлебнулась от слез.
— Игорь Иванович, если этот болван бесчувственный еще раз на операционный стол попадет…
— Ну, Елена Сергеевна, — взмолился оперативный, — что вы сразу-то… Да я что? Да я то ничего… Мне себя не жаль… Честное слово! Пусть меня хоть десять раз снимают. Ради вас готов хоть к расстрелу через повешание…
Оперативный решительно развернулся в сторону штаба.
— Только тихо, на цыпочках и говорить шепотом. Может, генерал и не проснется. Спит, прямо, как медведь в лежке…
Они на цыпочках зашли в дежурную комнату. Елена села на перекошенный стул перед большим корпусом радиостанции. Взяла в руки нагретую коробочку с микрофоном. И зазвенел в эфире ее слабый печальный голосок:
— Метелюшка…
Заворочался в кресле тучный генерал. Заулыбался во сне. Видно женский голос направил его дрему прямо в домашние стены, к зеленому бархату штор, крахмальной чистоте скатертей, золотым абажурам с дрожащей бахромой… Эх-эх…
И ничто не нарушило краткий минутный разговор Елены с Андреем. Весь эфир замер в смущении. Только после их разговора, спустя минуту, раздался в наушниках голос командира полка:
— Капитан Черненко, я тебя за это хулиганство в эфире с дежурства должен снять. Но не снимаю… Объявляю выговор. Понял… А Елене Сергеевне передай мое личное извинение. За мою самонадеянность… За то, что я ее чуть было не оставил соломенной вдовой… Конец связи…
10.
Кому-то коньячок и осетринкаИ пива запотевшего бокал.А в речке Кокча водится маринка.Костлявей рыбы в жизни не едал.
Тихие голоса еле слышно клокотали на дне окопа. Голоса не оперные, не манерные. Скрипучие, прокуренные.
А где-то даже женщин обнимают,
Которые не стоят ничего, ну, ни чека…
А в Файзабаде по ночам стреляют,
И пули пролетают сквозь окно…
Временами раздавался приглушенный смех. Кашель, а не смех. Шульгин, согревшийся, укрытый плащ-накидкой, не мог заснуть. Черное звездное небо давило своим ковшом. Но стоило отвернуться от звезд и закрыть глаза, как медленно наваливался ужас. Тот ужас, бояться которого раньше не хватало времени.
Шульгин с товарищами лежал на недавнем костровище. На теплой земле, где только что горел костер, на котором грели консервы и кипятили чай в металлических фляжках. Угли были выметены. Наброшена палатка. И лежали на горячем пятачке многоопытные солдаты, разметавшись под бушлатами, зная, что теплая от костра земля не скоро остынет под их телами. И Андрей ворочался с боку на бок, мучаясь и представляя, что какой-нибудь забытый уголек сейчас прожжет сухую ткань, и вновь вспыхнет и заискрится бушующий вездесущий огонь, подобный тому, пожравшему вертолет беспощадному пламени.
Шульгин отмахивался от этой совершенной глупости, беспокойно ворочался, но взгляд неожиданно натыкался на черные глинистые стены окопа, и перед глазами вставали обгоревшие и смрадно пахнущие останки погибших солдат в черных потеках свернувшейся крови.
