Нина какими-то непривычными для нее мелкими шажками прошла к столу инспекторши и села на хлипкий офисный стул. Документы положила на край стола.
Вблизи инспекторша выглядела старше, чем казалось издалека. Эффект свежести достигался макияжем и белым цветом крахмального халата, который, как известно, молодит.
На столе появились бланки.
– Только есть маленькое «но». Медсестер в нашей больнице хватает своих, у нас ведь кафедра, и они проходят практику от мединститута, а вот с нянечками – беда. Если две недели нянечкой отработаешь, то переведем в медсестры. Согласна?
– А сколько платят? – несмело спросила Нина. Услышав сумму, в три раза превышающую ее зарплату в Кашниково, тут же кивнула головой. – Согласна.
– Вот, заполняй, – преувеличенно душевно инспекторша глянула Нине в глаза и спросила тоном давней подружки: – Пьешь, много куришь?
– Не-ет, – убежденно ответила Нина. – У нас даже когда вся деревня запивает, так я держусь и спирт из аптеки не продаю и не обмениваю. Не положено. И не курю совсем, не люблю.
В тот же день Нину устроили в общежитие, и она поселилась в комнате с тремя соседками-туркменками. Женщины тоже работали нянечками и по-русски говорили плохо. На Нину они смотрели с неприязнью. Девушка была слишком крупной, белокожей, и на ее лице не было вечного беспокойства о прописке.
Туркменки безостановочно щебетали на своем языке, по общежитию ходили гуртом, в длинных платьях, в расшитых теплых тапках и шароварах. От них пахло пловом и нестираным бельем.
Нина сразу поняла, что общих интересов у нее с этими женщинами не возникнет. Но выхода не было, снять даже комнату деревенскому жителю, недавно появившемуся в столице, было под силу только в компании из трех-пяти человек, отдающих за скромный угол половину своей зарплаты.
Нину определили в хирургию. Работы в отделении оказалось много, и была она самой грязной, какую только можно придумать, – выносить из операционной перевязочные материалы и «биологические отходы», состоящие из отрезанных поврежденных тканей, а иногда и из органов, еще три раза в день убирать за больными судна.
Входило в ее обязанности мыть туалеты и унитазы, в которых и воду-то, по слабости или из-за вредности, не всегда спускали. На мытье полов в палатах и в коридоре Нина отдыхала. Мыть приходилось тщательно – больница сверкала чистотой после серьезного ремонта.
В первую ночь в общаге, перед выходом на работу, Нина заснуть не могла. Лежала, смотрела в потолок, прислушивалась к дыханию туркменок. Одна из них храпела, другая сопела, третья часто пукала. «Не уживусь», – подумала тогда она.
После первого же дня работы проблем со сном у нее больше не возникало.
Появление Нины, на полголовы выше большинства медсестер, произвело сильное впечатление на мужскую часть медперсонала.
Заслуженный хирург Степан Васильевич и его ассистент Армен проводили взглядом новенькую, переглянулись. Степан Васильевич высказался первым:
– Ты глянь, какая аппетитная, свеженькая.
– И обратите внимание, абсолютно здоровая. Сразу хочется… поставить диагноз. Но боязно.
– Да уж, если такая вломит, то мало не покажется.
И все-таки в очередное ночное дежурство Армен Вазгенович, тридцати лет от роду, избалованный женщинами с четырнадцати лет, пробрался из ординаторской в комнату сестры-хозяйки, где спала Нина. Предложил попить чайку. Нина, имея печальный опыт общения в комнате сестры-хозяйки, взяла врача за руку, вывела в коридор и спокойно пообещала:
– Полезешь – огрею судном по голове, а что будет в судне, так это дело случая. Мало ли, может, у больного понос окажется.
Армен предупреждению поверил.
Глафира Ивановна, старшая медсестра отделения, день и ночь пропадающая на работе, заметила аккуратность и работоспособность Нины и поощрила ее оригинальным способом. Она разрешила Нине задерживаться после смены на два часа и помогать медсестрам.
Глафиру Ивановну можно было понять. Врачи и медсестры в больнице работали на совесть. Конечно, никто не отказывался от подношений, но по сравнению с тем, что делали врачи и весь медперсонал для пациентов, часто вытаскивая их с того света, любая плата не окупала и третьей части их трудозатрат.
Своих, то есть штатный медперсонал, Глафира Ивановна жалела. А тут пришла деревенская девка. Здоровая, во всех смыслах слова, безотказная да к тому же зависимая от нее полностью. Как не воспользоваться лишней рабсилой?
Через три дня Нине, помимо помывочных работ, поручили делать сложные перевязки после автомобильных или производственных травм.
Первыми почувствовали особые способности Нины женщины. И уколы она делала безболезненно, и раны под ее перевязками заживали быстрее.
Новость тут же стала легендой отделения. Люди, следящие за своим здоровьем, просили лечащих врачей, чтобы за ними посмотрела Нина. Старшая сестра брала деньги и подношения. Нине доставались крохи, и не деньги, а мелкие подарки.
В общежитие, в комнату, где с недовольным видом сидели замолкавшие при ее появлении туркменки, Нина возвращалась донельзя усталая и, сходив в общий душ, бессильно падала на кровать. Засыпала она, пока снимала халат.
Из-за бытовой неустроенности почти не отдыхала. Нагрузки не снижалась, а только увеличивались, и Нина оформилась на полторы ставки.
Врачи-женщины мало замечали нянечку, хватало возни с больными и постоянно сменяющимся сестринским персоналом, приходящим на практику. Армен быстро утешился с очередной медсестричкой, а Степан Васильевич, услышав от Армена обещание Нины защищаться, решил не рисковать. Хотя откровенно облизывался, когда Нина оказывалась рядом.
Глафире Ивановне иногда было жаль Нину, но при отчаянной текучести кадров невозможно было привыкнуть к новым лицам. Больные, занятые собственными болячками, тоже особой гуманности к нянечке-медсестре из провинции не проявляли.
Вот кто не доставал Нину и остальных нянечек, так это люди, любящие выпить. Особую касту составляли мужики, получившие травмы по пьяни. День у них начинался с обзвона знакомых, которые могли бы принести в больницу не баловство, типа соков и апельсинов, а «конкретную» водку. Вечером они кучковались в туалете или под лестницей, рассказывая друг другу, у кого что болит и сколько, чего и когда было выпито в их жизни. Зато когда Нина шикала на них: «И так с ног валюсь, а вы тут еще бычки роняете», они по собственному графику подметали за собой и даже иногда протирали лестницу.
Через неделю работы по двенадцать часов в сутки Нина почувствовала изнеможение всех своих сил – и физических, и моральных. Она решила бросить «Склиф» и вернуться или в Боровичи, или в Кашниково.
Позвонив маме с жалобой на усталость, услышала в ответ, что пора бы поставить на их участке еще одну теплицу и отремонтировать подпол, в котором подмыты кирпичи с северной стороны.
– Мама, если я столько буду работать, то тебе придется не кирпичи покупать, а надгробную плиту для меня.
– Шутки у тебя, Нина, медицинские.
– На что способна, мама, на то и шучу. Как Сашенька?
– Сашенька – хорошо. Толстеет, вопит с утра до вечера, то конфет, то телевизора требует. Ему тоже, между прочим, денюшки для еды нужны.
– Поняла, мама, поняла.
Переложив телефон в карман халата, Нина с тоской смотрела в окно, на соседние корпуса больницы, на скудную зелень больничной территории.
– Господи, как же мне нужен отдых. Но если возвращусь в Кашниково – засмеют.
В первый выходной Нина решила выйти в город. В Москве она была один раз в третьем классе. Тогда половину сельской школы рассадили в большой и непривычный «Икарус» и отвезли прямо на Красную площадь, в Исторический музей.
Дети ходили по залам пришибленные, тихие. Ничего из того, что говорила экскурсовод, Нина не запомнила, но осталось сильное впечатление другой, ненастоящей жизни, которая бывает только по телевизору.
Идти далеко от больницы не было сил, не было и желания тратиться на транспорт. Еду Нина не покупала, благо кормили в «Склифе» неплохо и обильно. На полученный аванс она решила купить новые босоножки и зонт.
Для выхода Нина надела почти новые джинсы, собственноручно связанную ажурную кофточку и не привычные кроссовки, а выходные туфли.
Выйдя на Садовое кольцо, Нина стояла минут пять, наблюдая за бесконечным потоком автомобилей. В минуту мимо нее по восьми полосам проезжали сотни машин. И все как одна страшно дорогие.
Людей на улице было столько, сколько Нина не видела за всю жизнь. Великий Новгород, казавшийся ей огромным, теперь вспомнился провинциальным городком.
Нина постаралась чуть улыбаться и идти, повыше подняв голову, легче ступая в своих слегка ободранных туфлях.
Сестра-хозяйка, которую и в пятьдесят с хвостиком все звали Лариса и с которой Нина пила чай три раза в день, советовала ей ехать в Люблино или на Тушинскую, на вещевой рынок.
