– Так когда ты прилетела?
– Вчера вечером.
– Значит, еще страдаешь от разницы во времени?
– На самом деле я неплохо выспалась. Хотя да. Такое чувство, будто я под водой. И голова раскалывается.
– Подожди до вечера. Вторая ночь – худшая из всех. В три часа утра ты распахнешь глаза и будешь думать о всяких странностях, лишь бы было чем занять мысли. Я однажды залез на дерево.
– Зачем?
– У меня сломался ноутбук, и я не знал, чем себя занять, разве что сложить пасьянс, а в этом я не мастер.
– Я хороша в пасьянсах.
– А я отлично лазаю по деревьям. Вот только я тебе не верю. В пасьянсе хороши только те, кто жульничает.
– Нет, правда. Со мной больше никто не играет со второго класса, и я научилась складывать пасьянс, чтобы самой себя развлекать. Я могу с ним управиться минут за шесть, если настрой подходящий.
– Почему с тобой перестали играть?
– Я всегда побеждаю.
Рен остановился и ухмыльнулся:
– То есть любишь побеждать?
– Нет. Просто всегда побеждаю.
– Ну да! И ты ни во что не играла лет так с семи?
– Только в пасьянс.
– Квартет? Уно? Покер?
– Ни во что.
– Любопытно. Смотри, вон мой дом! Наперегонки до ворот? – Он бросился бежать.
– Эй! – Я помчалась за ним, быстро его обогнала и, не замедляясь, ударила ладонью по воротам. И гордо развернулась. – Продул!
Он стоял в паре ярдов от меня, все с той же глупой ухмылкой на лице.
– Ты права. Совсем не любишь побеждать.
Я бросила на него сердитый взгляд:
– Заткнись.
– Давай поиграем в квартет.
– Нет.
– Маджонг? Бридж?
– Ты что, старушка?
– Как скажешь, Каролина, – засмеялся Рен. – Кстати, это не мой дом. Мой дом вон там. – Он показал на въездную дорожку чуть подальше от нас. – Но наперегонки мы бежать не будем. Я уже знаю, что ты победишь.
– Вот видишь!
Мы пошли дальше. Только теперь я чувствовала себя глупо.
– Так что там с твоим папой? – спросил Рен. – Разве он не вечность уже присматривает за кладбищем?
– Да, он сказал, что семнадцать лет. Моя мама умерла, вот почему я приехала сюда жить. – Ой! Я мысленно захлопнула рот рукой. Лина, молчи! Упомянуть маму – отличный способ поставить собеседника в неудобное положение. Взрослые начинают меня жалеть. Подросткам становится неуютно.
Рен повернулся ко мне, и прядь волос упала ему на глаз.
– От чего она умерла?
– Рак поджелудочной железы.
– Она долго прожила?
– Нет. Четыре месяца, после того как его обнаружили.
– Ничего себе… Мне жаль.
– Спасибо.
Мы умолкли, а потом Рен снова заговорил:
– Странно мы об этом говорим. Я извиняюсь, ты благодаришь.
Мне сотни раз приходила в голову эта мысль.
– Согласна. Но так принято. Люди ожидают именно таких слов.
– И каково это?
– Что?
– Потерять маму.
Я остановилась. Мало того что меня впервые об этом спрашивают, да еще и вид у него искренне заинтересованный. Я уже собиралась сказать, что чувствую себя островом – даже в большой толпе я одинока, а океан горя бросает на меня волны со всех сторон. Но я поскорее проглотила эти слова. Да, он сам спросил, но вряд ли ему захочется выслушивать мои чудные горькие метафоры. В конце концов я пожала плечами:
– Полный отстой.
– Так я и думал. Прости.
– Спасибо. – Я улыбнулась. – Эй, вот опять!
– Прости.
– Спасибо.
Рен остановился у ворот с причудливым орнаментом. Мы вместе толкнули их, и они открылись с громким скрипом.
– Ты не шутил, твой дом и правда недалеко от мемориала.
– Знаю. Я всегда думал, что странно жить так близко к кладбищу. А сегодня встретил человека, который живет на кладбище.
– Не могла же я позволить тебе победить. Это все мой дух соперничества.
Он засмеялся:
– Пойдем.
Мы поднялись по узкой, обрамленной деревьями дорожке, и Рен вытянул руки в сторону дома:
– Та-да! Casa mia[6].
Я замерла:
– Здесь ты живешь?
Рен печально покачал головой:
– К сожалению. Смейся, если хочешь. Я не обижусь.
– Я и не собиралась. Просто он довольно… любопытный.
Он хрюкнул и бросил на меня взгляд, разбивший вдребезги мое самообладание.
– Да не стесняйся, говори все, что думаешь! Хотя жителям кладбища не следовало бы забрасывать других камнями… или как там говорится.
Я громко засмеялась и долго не могла успокоиться.
– Извини, мне не стоило смеяться. Просто это так неожиданно.
Мы оба подняли взгляд на дом, и Рен тяжело вздохнул. Я еле сдерживалась, чтобы не съязвить. Сегодня утром я думала, что живу в самом странном месте на свете. А сейчас встретила жителя пряничного домика. И нет, я говорю не про дом, при строительстве которого вдохновлялись пряничным. Я имею в виду дом, от которого хочется отломить кусочек и обмакнуть в стакан молока. Высотой он был в два этажа, снаружи каменный, тростниковая крыша словно покрыта замысловатыми узорами из глазури. В саду пестрели цветы, похожие на конфеты, а по бокам от дома в ярко-синих горшках росли маленькие лимонные деревья. Большинство окон первого этажа были витражными, с закрученными мятными узорами, а во входной двери была вырезана огромная карамельная тросточка. Другими словами, представьте самый смешной дом, какой только можете, и добавьте в него леденцов.
– Откуда он такой?
– Должна же быть причина, да? – покачал головой Рен. – Эксцентричный американец из Нью-Йорка сколотил состояние на рецепте помадки своей бабушки. Он назвался Сладким Бароном.
– И решил построить себе настоящий пряничный дом?
– Точно. В подарок своей новой жене. Кажется, она была лет на тридцать его моложе и в итоге влюбилась в парня, которого встретила на фестивале трюфелей в Пьемонте. Когда жена ушла, Барон продал дом. Как раз тогда моя семья искала себе жилище. Конечно, необычный пряничный дом пришелся им по душе.
– Вам пришлось выгнать ведьму-каннибала? – Он посмотрел на меня с недоумением. – Ну, как в сказке про Гензеля и Гретель?
– А-а. – Рен засмеялся. – Нет, она все еще приезжает на праздники. Ты ведь про мою бабушку?
– Обязательно ей это передам.
– Удачи! Бабушка и слова не поймет по-английски. И мама всегда забывает итальянский как раз к ее приезду.
– Откуда твоя мама родом?
– Из Техаса. Обычно мы проводим лето в Штатах с ее семьей, но в этом году у папы слишком много работы.
– Так вот почему ты говоришь как американец?
– Да. Каждое лето им притворяюсь.
– И верят?
– Обычно да, – улыбнулся Рен. – Ты же поверила?
– Только когда ты заговорил.
– Но это же главное, разве нет?
– Наверное.
Он провел меня к двери, и мы вошли в дом.
– Добро пожаловать на «Villa Caramella». «Caramella» значит «конфета».
– Ох ты… книги!
Я увидела перед собой кошмар библиотекаря. Вся комната была укрыта книгами, от пола до потолка, и сотни, а может, тысячи книг были небрежно разбросаны по полкам.
– Мои родители обожают читать, – объяснил Рен. – К тому же хотят быть готовыми к нашествию роботов. Здесь мы сможем прятаться и топить камин книгами.
– Я это запомню.
– Пойдем, она должна быть в мастерской.
Мы пробрались через горы книг к двойным дверям, которые вели на застекленную террасу. На полу валялись холсты, а на винтажном столе лежали тюбики с краской и разномастные керамические плитки.
– Мам?
Женская копия Рена лежала, свернувшись на тахте, на волосах налипла желтая краска. На вид ей было лет двадцать. В крайнем случае тридцать.
– Мам. – Рен потряс ее за плечо. – Mamma[7]. Она крепко спит, но ты смотри. – Он прошептал ей в самое ухо: – Я только что видел Боно в Таварнуцце.
Женщина распахнула глаза и резко села. Рен засмеялся.
– Лоренцо Феррара! Не смей так делать!
– Каролина, это моя мама, Одетта. Она была фанаткой группы U2. Когда в начале девяностых они устроили тур по Европе, она ездила на каждый их концерт. Очевидно, она сильно к ним привязана.
– Я тебе покажу «сильно привязана»! – Она потянулась за очками, надвинула их на нос и оглядела меня: – Ох, Лоренцо, где ты ее нашел?
– Мы только что встретились на холме за кладбищем. Она приехала туда к отцу на лето.
– Ты одна из нас!
– Американка? – уточнила я.
– Эмигрантка.
Скорее «заложница». Но об этом лучше не говорить первому встречному.
– Погоди-ка. – Одетта придвинулась поближе. – Я слышала, что ты приедешь. Ты дочка Говарда Мерсера?
– Да, Лина.
– Ее полное имя – Каролина, – добавил Рен.
– Зовите меня просто Лина.
– Слава богу, что ты приехала! Нам тут не хватает американцев. Особенно живых, – добавила она, махнув рукой в сторону кладбища. – Я так рада тебя видеть. Ты уже знаешь итальянский?
– Выучила фраз пять.
– Каких? – поинтересовался Рен.
– При тебе говорить не буду. Не хочу показаться идиоткой.
