его слышит и Лела.
– Мама, это я, – говорит Ираклий.
– А-а, Ираклий… Как ты? – растерянно и чуть удивленно произносит женщина. – Не могла к тебе приехать, столько дел навалилось… Вышла на новую работу, вот надеюсь, повысят. А ты что делаешь?
– У меня все в порядке. Когда ты приедешь? – Ираклий держит трубку одной рукой, другой облокотился о коленку, так и отвечает, и вопрос задает сухо и коротко, будто у него нет времени на долгие разговоры.
– На той неделе. Я же говорила, что заеду на той неделе.
– На которой? На неделе, которая начинается?
– Да, разве ты не помнишь?
– Да, помню, – замявшись, отвечает Ираклий. – Я думал, ты эту неделю имела в виду…
– Откуда ты звонишь?
– От соседей.
– Как ты себя чувствуешь? Ты жаловался, что у тебя иногда голова болит, не болит больше?
– Нет.
Какое-то время они молчат.
– Помнишь Серго?
– Какого Серго?
– Был у нас один. Он умер.
– Что ты говоришь! Что случилось?
– Машина его сбила.
– Вайме, бедный-несчастный. Как это случилось?
– Переходил дорогу.
– Бедняжка.
Молчат. Лела смотрит на подавшегося вперед Ираклия, на его бледное худое лицо. Мальчик хмуро глядит в пол.
– Учителей слушаешься?
– Да.
– Ладно, я пойду, у меня дела.
– Ладно.
– Будь умницей, слушайся учителей. Не выходи на улицу.
– Ладно.
Из трубки раздаются короткие гудки. Ираклий вешает трубку.
– Уходим? – Лела поднимается.
– Уходим, – отвечает Ираклий.
Они направляются к дверям, но тут из кухни появляется Мзия и вручает им по два куска горячего лобиани, завернутых в газету, чтобы ребята не обожглись.
Лела и Ираклий благодарят ее. Дверь закрывается. Они медленно и бесшумно спускаются по лестнице. Аппетит, проснувшийся от головокружительных ароматов выпечки в солнечном доме, куда-то исчез.
– Подержи, – Лела отдает Ираклию лобиани, хотя освобождать руки ей незачем.
Они выходят на улицу. Солнечный жаркий день. Годердзи, сын Венеры, моет перед подъездом машину, и на асфальте стоят лужи.
– Ты что, не помнишь толком, про прошлую неделю она тебе говорила или про следующую? – Лела перепрыгивает через струйку воды, а следом за ней и Ираклий.
– Не помню…
Ираклий и Лела поднимаются по дороге, у Лелы есть мелочь, и она хочет купить несколько сигарет. По дороге им встречается Марика из соседнего корпуса, в детстве они играли с Лелой.
Марика на несколько месяцев старше Лелы. В детстве эта разница ощущалась сильнее. Марика изредка приглашала Лелу домой, когда никого не было, и они играли вместе. Была у них и такая игра: Марика снимала с Лелы трусы, раздевалась сама, и они ложились рядышком. Марика клала Леле руку в промежность и просила Лелу сделать то же самое. Леле нравилось, когда Марика трогала ее между ног. Сама Лела так делать не особенно любила, но ради Марики соглашалась, несмотря на то что потом от ладони неприятно пахло. Так они лежали довольно долго, не шевелясь и не произнося ни слова. Марика говорила Леле, чтобы та закрыла глаза и заснула, но Леле не спалось, да и Марика не засыпала. В конце концов Марика командовала: пора вставать. Отца у нее не было, только мать, которую Марика очень боялась.
Когда они подросли, Марика сменила правила игры. Отвела Лелу в подвал и показала ей свои гениталии. Тогда Лела решила, что существует третий пол. Об этом свидетельствовал выросший между ног у Марики непонятный орган, похожий на петушиный гребешок. Кожу внизу живота Марики, прежде гладкую и упругую, покрывали густые черные волосы. Лела тоже спустила трусы и по просьбе Марики приложила свой половой орган к ее; так они стояли какое-то время. Марика строго-настрого приказала Леле никому ничего не рассказывать, пояснив, что они не сделали ничего плохого и так играют все девочки ее класса. Позже, через несколько месяцев, когда и у Лелы там все поменялось, девочка пришла к мысли, что на свете все-таки два пола, а не три.
Потом игра прекратилась. И вообще все прекратилось. Марика больше не приглашала Лелу домой, да и во двор она теперь выходила нечасто. Из этого Лела заключила, что Марика в конце концов поняла: Лела дебилка, а с дебилками не играют. С тех пор они видятся разве что мельком, столкнувшись на улице, и здороваются при встрече. Когда Лела глядит на Марику, подросшую, красиво причесанную, похожую на других соседских девушек, у которых есть родители и дом, ей в душу закрадывается сомнение, правда ли то, что она помнит, или выдумка и не приснилось ли ей все это.
Поравнявшись с идущей навстречу Марикой, Лела и Ираклий здороваются с ней.
– Куда идешь? – спрашивает Лела.
– На английский, – отвечает Марика и застенчиво улыбается.
У Марики каштановые волосы до плеч и длинный тонкий нос. Они с ребятами расходятся в разные стороны.
– Ешь.
Ираклий протягивает Леле лобиани, и Лела берет кусок. Ираклий, видно, проголодался, набросился на пирог. Они молча шагают по солнечной улице.
Лела вспоминает, как однажды пришла к Марике. Они были одни. Лела втихаря дала Марике покурить, потом они ободрали хлеб и съели только корки. Потом расставили стулья и устроили театр. За этим их застала вернувшаяся с работы мама Марики. Выражение лица у нее было строгое и хмурое. Женщина поздоровалась с Лелой и сделала выговор дочери за то, что она не занимается. Марика извинилась перед Лелой, сказала, что ей нужно заняться английским, и села за письменный стол. Мама Марики вызвалась проводить Лелу, вышла за ней в прихожую и открыла дверь. Лела случайно оперлась о дверной косяк, а мама Марики, не заметив, захлопнула дверь и прищемила ей пальцы. Лела взвыла от боли. Мама Марики тут же распахнула дверь, схватила Лелу за руку и стала дуть ей на пальцы. У Лелы от боли брызнули слезы, мама Марики пошла было за мокрым полотенцем, но Лела отказалась и стала спускаться по лестнице. Мама Марики, явно расстроенная из-за случившегося, вышла в подъезд и провожала Лелу глазами, пока та не скрылась из виду.
– И чего, что она в итоге тебе сказала? – спрашивает Лела Ираклия.
– На той неделе приедет, сказала. На той неделе.
Лела жует лобиани. Стряхивает с пирога клочок газеты, точно назойливое насекомое. Обрывок газеты летит на дорогу.
– Что ты к ней пристал? Ты же знаешь, что она не любит сюда приезжать. А ты все донимаешь ее, звонишь, унижаешься.
Ираклий уплетает пирог.
– Делай как знаешь, я бы ей не звонила, – говорит Лела.
Лела и Ираклий не заходят в интернат, а идут прямиком к ларьку по соседству с киоском Заиры, который закрыт уже несколько дней, потому что Заира болеет.
Их улица на самой окраине города. Интернат – последняя пятиэтажка на ней: за ним начинаются частные дома с садами и незамысловатыми оградами. Порой дома не разглядеть за разросшимися садами. Деревьев на улице нет, словно хозяева держат их за забором, как непослушных детей, а выходить на улицу не разрешают.
Солнце печет. Все вокруг окутано сиянием. Лишь
