– Чего ее искать-то? – подал он голос с высоты. – Вон ваша перчатка валяется.
Матвиенко чертыхнулся, шагнул в кусты и поднял находку.
– Понятые! Сюда!
– Я ж тебе говорил, что чудеса случаются, – подмигнул Степанов Кравцу. – А ты не верил.
– Просто чудакам везет. Что и обидно.
35.
Бочарников поморщился. Комната для допросов в ИВС Приреченского ГОВД провоняла перегаром паршивого табака и немытым человеческим телом.
Сержант ввел арестованного и удалился. Лицо у Кислицына окончательно почернело, щеки ввалились, а глаза оставались стеклянными и пустыми. Его приходилось содержать в отдельной камере, потому что другие арестованные, прослышав по «тюремному радио» о том, за что закрыли нового сидельца, орали, не переставая: «Дай его нам, начальник! Дай!»
Кислицын, как сомнамбула, опустился на привинченный к полу табурет и погрузился в привычный транс. На все разговоры следователя у него теперь был один ответ – мертвое молчание.
Бочарников постучал ладонью по столу.
– Кислицын! Очнитесь. Можете и дальше изображать немого. Но меня-то послушайте. Вот протокол опознания. Вашей жене предъявлены три мужские перчатки, в том числе обнаруженная на месте, где был найден труп девочки. Вы меня слышите? Жена перчатку опознала. А также ее опознали ваши знакомые и сын. Перчатка, Кислицын, принадлежит вам. Как же она оказалась поблизости от трупа, если вы утверждаете, что в том месте никогда – ни до, ни после – не бывали?
Арестованный молчал. Но отрешенное выражение на его лице начало меняться. Сквозь окаменевшую маску вдруг отчетливо проступило смятенье.
– Отчего же после не съездили за пропажей? – Бочарников навалился на стол. – Могли ведь догадаться, где обронили. Побоялись? Или решили, что мы перчатку нашли, и затаились? А когда поняли, что вас не подозревают, успокоились. Или все-таки ездили, да тоже в снегу не отыскали?
Тишина длилась несколько минут, и следователь не спешил ее нарушать. Кислицын согнулся на стуле, будто сдерживая рвоту. Мерзость, сжигающая его изнутри, рвалась наружу. Но торопить ее не стоило.
– Побоялся… – Голос обвиняемого впервые за много дней обрел живую интонацию. – Я к тому месту приближаться не могу… когда оно не черное.
– Черное? В каком смысле?
– Там, на дороге… в кустах… Оно иногда становится черным. Я три года назад проезжал мимо и увидел. Сперва ничего не было, а потом чернота... А когда оно черное, я не могу на них смотреть… на женщин. На девочек особенно… Потом все проходит. Но я помню...
– И что же это такое, в кустах?
– Не знаю. Но я всегда чувствую, когда оно появляется, где бы ни был…
– Послушайте, Кислицын, – сказал следователь. – Возможно, вы сейчас валяете дурака. Но, если нет, вас не только судить, вас лечить надо. Когда оно не черное, самому разве не страшно?
– Мне… да, страшно… очень! – Обвиняемый впервые взглянул следователю в глаза. – Я хотел повеситься, но не смог.
– Сейчас оно не черное?
– Нет. Сейчас нет. Поэтому я могу рассказать… Я все расскажу.
– У вас были сексуальные проблемы? Почему не удался половой акт с девочкой в машине?
– Она кричала. Она все время так кричала – я чуть не оглох. Я не смог… Меня не расстреляют?
Бочарников откинулся на спинку стула. Как все просто, оказывается.
– Нет, не расстреляют. Это я могу вам гарантировать. У нас мораторий на смертную казнь.
36.
Среди ночи Бочарникова разбудил телефонный звонок. Он, стараясь не потревожить жену, сполз с постели и поспешил в прихожую, где стоял аппарат.
– Слушаю.
– Андрей Александрович, это дежурный по ГОВД. Извините, что в такое время. Но тут чепэ с вашим подследственным из Индустриального.
– Что стряслось?
– Он повесился.
– Черт! – Бочарников окончательно проснулся. – Прошляпили?
– Он ведь один в камере. Дежурный в ноль часов пошел с проверкой – все, вроде, в норме, сидит на нарах. Попросил сигарет, дежурный ему дал своих. Зверюга, а как-то жалко. После вашего ухода слезы лил. Минут через сорок опять проверили, глянули в глазок, а он на своем трико висит. Завязал за решетку, за которой лампочка, и удавился.
– Я сейчас. – Бочарников положил трубку, молча постоял в темноте. Ну вот и все. Никаких экспертиз и обвинительных заключений. Приговор вынесен и приведен в исполнение. Смертной казни у нас теперь нет. Но твое черное место забрало тебя, Кислицын. Его не обойдешь, от него не спрячешься. Будь ты отморозком, за баксы отстреливающим свои жертвы, махнуть бы рукой – собаке собачья смерть! Но ты был… Бог знает, кем ты был до того, как тебя подкараулило твое Черное место. Но раз у тебя хватило духа самому свершить над собой суд… что ж, так даже лучше. Для всех.
Бочарников вернулся в комнату и, не зажигая света, начал одеваться.
37.
Выйдя из отделения, Степанов, Кравец и Матвиенко задержались на автостоянке. По-весеннему непроглядную темноту, окутавшую поселок, с трудом разреживали освещенные окна домов и нечастые фонари.
Кравец, зажмурившись, втянул ноздрями прохладный воздух.
– У-у, как первой зеленью пахнет!
– Так я не понял, ты чего сегодня приезжал? – спросил Степанов.
– А ты когда в управу возвращаешься?
– Денек еще поторчу и айда.
Кравец вздохнул.
– А у нас в Приреченске наколки сразу по двум мокрухам. С утра и закручусь. Глядишь, премия отломится. За маньяка-то нашего нам теперь, кроме плюх, ждать нечего. Недоглядели, не обеспечили…
– По-дурному как-то получилось, – согласился Степанов. – Я не в смысле премии, я вообще.
– Хорошо хоть доказуха есть, – поддакнул Матвиенко. – А то на нас бы еще и наехали – загнобили невиновного!
– Где твоя машина? – спросил Степанов Кравца.
– Я ее отпустил.
– В Приреченск не едешь?
– Говорю же, с утра.
– Да чего там неясного?! – Матвиенко хохотнул. – Как ни крути – гора с плеч! Завтра снова запрягаться, а сейчас категорически предлагаю расслабиться. Когда еще вот так вместе соберемся? Товарищ начальник криминальной милиции меня в основном будет на ковер к себе вызывать. Ты, Костя, из управы своей станешь понужать: раскрываемость давай! А у меня дома спирт имеется. Медицинский.
– Зайдемте, господа, в круглосуточный, – предложил Кравец. – Культурно отоваримся «Гжелкой».
– У нас тут не «Гжелка», а одна подделка, – отмахнулся Игорь.
– А куда же вы, товарищ начальник отделения, смотрите?! – возмутился Кравец. – С вами, понимаешь, два ваших куратора, а кругом паленка!
– Так я и говорю: спирт у меня. От него утром никакого бодуна.
– Ну, ладно. Спирт – это вещь.
– Только, чур, песен не орать, – сказал Степанов. – А то кто-то в прошлый раз полковнику настучал. Игорек, как это мы в своих рядах суку проглядели?
– Это не наши. Это из поселковой администрации один. У него на меня зуб… Да пошел он!
Компания дружно запрыгала через лужи.
