Пытался представить, как Фабьен идет по деревне, но у него ничего не получалось. Он почти не помнил ее лица. Перед его глазами всплывали Сильвия и Надя, учительница с большой грудью и, когда он на мгновение приоткрыл глаза, Дельфина — она склонилась над книгой, медленно и скрупулезно складывая немецкие предложения, из которых сама понимала едва ли половину. Он подумал о первых уроках в учебнике немецкого, о прилагавшихся кассетах, на которых безучастно-дружелюбные голоса произносили фразы: Трава зеленая. Небо голубое. Сосна высокая. А потом эта томительная тишина, превращающая их в вопросы. Зеленая ли трава? Небо голубое ли? И наконец, снова голос, повторявший фразу. Трава зеленая, а мир такой, каким он был и будет всегда.
Андреас вспомнил, как он познакомился с Фабьен. Это произошло на двадцатилетии Беатрис, сестры Мануэля, с которой он потом встречался. Они с Беатрис были едва знакомы. Он видел ее несколько раз, когда вместе с Мануэлем делал домашние задания. Вероятно, она пригласила его ради своего брата, у которого почти не было друзей. Фабьен тогда только появилась в деревне. Он не мог вспомнить, как Беатрис с ней познакомилась.
Празднование проходило в лесном домике. Лес граничил с промышленной зоной и гравийным карьером, но домик располагался на другом его конце, около речки. Когда Андреас приехал, там уже разожгли большой костер. Дюжина парней и девушек стояли вокруг и разговаривали. Он прислонил велосипед к дереву и смотрел, как другие заканчивают приготовления. Большинство гостей он раньше только видел, а знаком с ними не был. Двое парней принесли из лесу огромные вязанки хвороста и бросили их у костра. Беатрис сняла пленки с салатных мисок, а Мануэль нарезал сосиски. Андреас сразу обратил внимание на Фабьен. Та ни на минуту не отходила от Беатрис.
Когда все поели, Беатрис стала распаковывать подарки, каждый раз спрашивала от кого и благодарила, толком ничего не рассмотрев. Андреас подарил ей книгу Альбера Камю, которую прочел незадолго до этого. Двое парней, набравших хворост, жгли на костре бумажные тарелки и салфетки. Андреас смотрел, как чернели и загибались раскрашенные края тарелки, прежде чем вся она начинала полыхать и в считаные секунды сгорала зеленым пламенем.
Был торт, Беатрис и Фабьен разливали кофе из большого термоса. Какой-то парень взял с собой гитару, и все пели неизвестные Андреасу протестантские песни.
Торопит время свой полет,не удержать никак.И лет твоих поспешный ходмелькнет, как крыльев взмах.
При свете костра Фабьен была еще прекрасней. Когда их взгляды встретились, она улыбнулась. Похоже, и ей эти песни были неизвестны.
Кто-то начал рассказывать анекдоты. Беатрис предложила поиграть в прятки. Образовались пары, и поскольку многие были знакомы по воскресной школе, а некоторые уже долго встречались, то в итоге остались только Фабьен и Андреас. Беатрис объяснила правила — и попросила далеко не расходиться. Она со своим парнем осталась у костра и начала громко считать.
В лесу было светло, на небе взошла почти полная луна, но ориентироваться удавалось с трудом. Со всех сторон доносились шум и смех спотыкавшихся парочек. Андреас шел по узенькой тропинке. Фабьен следовала за ним на некотором расстоянии. Они не обменялись ни единым словом. Метров через пятьдесят они сошли с тропинки и вскоре оказались у небольшой лощины.
— Давай здесь остановимся, — шепотом предложил Андреас.
Он присел на корточки и посмотрел в ту сторону, откуда они пришли, но увидел лишь слабые отсветы почти догоревшего костра. Потом услышал, как Беатрис крикнула: «Мы идем искать!»
Фабьен прислонилась к дереву, казалось, ей было все равно, найдут ее или нет. Они ждали. Из леса доносились крики и хохот. Первую пару уже нашли, и теперь она тоже принимала участие в поисках. Ищущие, судя по всему, шли по краю леса, сначала их голоса стали слышнее, потом тише. Костер снова вспыхнул и потух окончательно. Воцарилась кромешная тьма.
— В темноте они нас никогда не найдут, — сказала Фабьен.
Это была первая фраза, которую Андреас услышал из ее уст. Говорила она по-французски. Он спросил, откуда она приехала. Из Парижа, ответила Фабьен, ее родители живут в парижском пригороде.
Через некоторое время Андреас поднялся, и они медленно вернулись обратно к домику. Там был только Мануэль. Он взял ветку и разгребал угли. Остальные пошли на карьер, сказал он. Фабьен и Андреас присели отдохнуть, и Мануэль сразу засыпал Фабьен вопросами. Под конец они договорились пойти в воскресенье купаться.
Когда Андреас проснулся, в комнате было темно. Дельфина все еще сидела в кресле. Она положила ноги на ночной столик и задремала. На коленях у нее лежала книжка.
Андреас задумался, что ей от него нужно. Он был почти вдвое старше ее и не мог себе представить, что интересного она находила в том, чтобы делать чай больному мужчине и читать вслух детские истории. Они ведь были едва знакомы.
Он расстегнул верхнюю пуговицу пижамы и нащупал пластырь, приклеенный поверх ранки. Боли он не чувствовал, но мысли о разрезе под пластырем вызывали тошноту и слабость. Он встал и отправился в туалет. Когда он вернулся, Дельфина уже проснулась. Он спросил, не нужно ли ей идти. Она ответила, что у нее нет никаких планов.
— Если хочешь, я останусь на ночь.
— Сегодня я никуда не гожусь, — ответил Андреас.
Дельфина выругалась и сказала, что дело не в сексе. Спросила, не хочет ли он поесть. Он покачал головой.
— Тебе нужно чем-нибудь подкрепиться.
Она пошла на кухню. Андреас слышал, как она открыла и закрыла холодильник. Крикнула, что ей надо кое-что прикупить, есть ли здесь поблизости магазин, который сейчас работает? Андреас ответил, овощной на углу закрывается в двенадцать. Она сказала, что скоро будет. Он решил дать ей денег, но, когда выглянул в коридор, Дельфина уже ушла. Андреас никогда не жил с женщинами. Ему было странно, что кто-то распоряжается в его квартире, приносит покупки, готовит.
Он вернулся в гостиную. Остановился перед камином, его взгляд упал на снимок в маленькой рамке. Эту фотографию отец сделал еще до отъезда Андреаса в Париж. Она была среди тех немногочисленных вещей, которые Андреасу захотелось сохранить после смерти отца. Он взял ее в руки, рассмотрел, потом взглянул в зеркало над камином. Его поразило, что он почти не изменился. Черты лица сделались резче, но само выражение осталось прежним — выражением равнодушного дружелюбия.
Андреас смотрел в это отталкивающее лицо, которое сейчас казалось ему ничуть не менее чужим, чем прежде. Когда в учительской вывешивали фотографии с вечеринок или выпускных, он часто с трудом узнавал себя и, приглядываясь, не мог вспомнить, что он чувствовал в ту минуту, когда их делали. Он помнил, как его фотографировал отец. Они вместе вышли в сад. Отец поставил Андреаса под уксусным деревом, в тени, и скромно щелкнул несколько раз. То была бессмысленная попытка удержать сына. Возможно, тогда Андреас подумал именно об этом и улыбнулся — отчасти с состраданием, отчасти с издевкой. Лишь много лет спустя он понял, насколько нежным, насколько беспомощным был отцовский порыв.
Через несколько дней Андреас уехал. Он до сих пор помнил молчаливое прощание с отцом. Была суббота, и на местном поезде ехало множество людей — кто-то в ближайшую деревню, кто-то в город, кто в кино, а кто в театр. Андреас чувствовал себя неловко, отправляясь в дальнюю дорогу с большим чемоданом. Когда состав тронулся, отец замахал рукой. Уголки его рта дрогнули. Андреас лишь на мгновение поднял руку. Ему все это было неприятно. Только потом он понял, что больше никогда не сможет вернуться в деревню. Когда спустя несколько месяцев он приехал домой на праздники, все уже переменилось. Он реже и реже бывал в деревне, а потом и вовсе перестал приезжать.
Андреас снова поставил снимок на каминную полку. У него никогда не было большого количества семейных фотографий. Те несколько штук, которые ему подарили, валялись в каком-нибудь ящике. Он задумался, почему ему пришло в голову достать именно эту, свою собственную.
Было десять вечера. Дельфина стояла на кухне и нарезала овощи. Андреас смотрел на нее. Она попросила его еще полежать, суп будет готов минут через пятнадцать.
— Зачем ты это делаешь?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты могла бы пойти в кино, или встретиться с друзьями, или придумать еще что-нибудь.
— А что тут такого? Если друг заболел… А в кино я вчера была.
— Суп я могу и сам сварить, — сказал Андреас. — К тому же никакие мы не друзья. Мы едва знакомы.
Дельфина отложила нож и грустно взглянула на Андреаса. Сказала, если ему неприятно ее присутствие, то пусть скажет об этом напрямую. Андреас извинился. Ответил, что не хотел обидеть ее.
