После выстрела, выбившего поручика из седла, позади затрещал пулемет. Ехавшие сзади обозники с криком врезались в роту, разметав ее, как вихрь листья.
— Красные!
Обезумевшие люди метались по дороге, пока один за другим не попадали на землю...
Первые выстрелы еще были редкими. Стрельба возрастала вместе с паникой. Вскоре стреляли все, втянув голову в плечи, припав плотнее к земле, — патрон за патроном. Пулеметы работали без остановки, рвались гранаты, разбрасывая осколки над метальщиками. .. И трудно было понять — стреляет ли невидимый противник или это свои пули резко свистят над стреляющими.
Лес — еще недавно тихий — шумел, словно огромный кипящий котел.
Выстрелы отдавались в лесу. Десятки отголосков, слившись вместе, катились по верхушкам в оглушительном концерте. И все-таки в этом концерте каждый выстрел был слышен отдельно — твердый, как удар молотка о железный болт... Казалось, в лес налетели сотни дятлов и звонко стучали твердыми клювами по стволам деревьев.
Лежавшим вдоль дороги казалось: каждое дерево, каждый куст — смерть, ужас. У людей глаза как у испуганной лошади, которой камень кажется живым.
Никандров, усталый, задыхающийся, ползал между стрелявшими. Рыжая борода на кирпично-красном лице казалась поблекшей. Голос от крика охрип.
— Черти! Целиться надо! Целиться! По одному патрону! Залп! Черти, слышите? Залп!
Залпа не получалось.
Не помогали и такие убедительные средства, как пинок ногой. Никандров, ползая между стреляющими, пылал гневом.
Выстрелы смолкли один за другим только тогда, когда патроны совершенно иссякли.
Никандрову удалось наконец водворить кое-какой порядок в роте, и лес снова стоял вокруг жутко тихий. Люди, припав к земле, слышали только быстрый взволнованный стук крови в висках.
Минуты ползли медленно, как улитки.
— Надо беречь патроны. Они притаились здесь где-нибудь, говорил Никандров, — эту хитрость я хорошо знаю. Когда под Варшавой немцы окружили наш батальон, так же было. Сразу смолкла стрельба немцев. Как ножом отрезало. Мы думали, немцы отступили. А только попробовали подняться — целый ад... Так до вечера и пролежали. Голову боялись поднять с земли. Вот и теперь так. Ведь немец помогает красным. Мы окружены!
Лес, притаившись, следил за людьми, точно зверь, готовый к прыжку.
Прохоров лежал на дороге навзничь, широко разметав руки. Над ртом, вокруг которого черным пятном застыла кровь, отчего рот казался широко открытым, точно поручик кричал что-то, над белками широко открытых глаз вились мухи и комары в веселой жужжащей пляске.
— Ой!.. Больно!.. Кровь! вскрикнул кто-то, катаясь в конвульсии, как подстреленный заяц. — Ой! Умираю!
— Федя ранен!
— Федя умирает!
— Фельдшера скорей, фельдшера!
— Замолчите, черти, — шипел Никандров, — воткните ему дуло в зубы, пусть сосет и не орет!
Кричавший замолк: тихо стонал сквозь стиснутые зубы... Оказалось, что ранение не тяжелое: пуля попала в мякоть руки.
...Тишина была такая, что слышно было, как капает с деревьев смола.
— Сдавайтесь! — закричал кто-то из лесу.
— Сдавайтесь! — откликнулся лес.
— Ну? — Никандров посмотрел вокруг злыми вопрошающими глазами. — Будем сражаться или?..
— Патронов у нас мало, — робко отозвался кто-то.
— Знать бы, что оставят в живых...
Лес, тихий, выжидающий, теснился вокруг дороги. Раздался выстрел. Один из гимназистов подпрыгнул кверху, упал без стона, свернувшись комочком (привык, должно быть, дома так спать).
— Петров?
— Петров убит.
Тишина...
— Сдавайтесь! — кричало из лесу.
Никандров, опираясь на руки, поднял голову.
— Кто ты таков?
.— Свистун... Сдавайтесь!
— Какие условия?
— Сдайте оружие. Выдайте офицеров. Сами можете идти.
— Офицеров нет... Есть только фельдфебель...
— Фельдфебель может идти.
— Перекрестись, что не врешь!
Лес с минуту молчал (вероятно, улыбался). Никандров снова припал к земле.
— Хорошо... Перекрестился...
— Дай пять минут на обсуждение.
— Даю пять минут.
Какие могут быть возражения против сдачи? Патронов мало. Горсточка людей не может пробиться обратно из лесу. Надо сдаваться, чтобы напрасно не проливать кровь.
Снова прогремел выстрел. Пуля на этот раз ударилась в пень недалеко от Никандрова.
— Жду ответа! — кричало из лесу.
— Условия принимаем! Сдаемся!
— Выстроить роту на дороге! Оружие сложить в два* дцати шагах от правого фланга! Понял? Двадцать шагов направо.
— Понял.
— Полчаса.
— Будет сделано.
Лес снова затих.
Никандров сорвал с плеч погоны, с груди кресты. Заботливо завязал их в платочек, спрятал в карман брюк.
— Снимите погоны. Красные их ненавидят.
Рота была выстроена. Никандров отсчитал двадцать шагов — оказалось, рядом с Прохоровым.
— Оружие сюда!
Гимназисты один за другим бросали винтовки, боясь взглянуть на потемневшее, вспухшее, усеянное насекомыми лицо.
К винтовкам присоединились три легких и два тяжелых пулемета.
— Мы готовы.
— Я иду. Не шевелись!
Сто пятнадцать пар глаз уставились в лес. Ждали чего-то сверхъестественного, необычного, но вышел — человек. Под незастегнутым пиджаком синяя — такая привычная, такая обыкновенная — рубаха. Подошел к Никандрову, остановился, поймал неспокойные, бегающие глаза Ни-кандрова.
— Ты фельдфебель?
У пришедшего в глазах такой покой, что Никандров, вытянувшись, приложил руку к фуражке.
— Так точно, ваше...
— Не надо! Напрасно я тебя, сволочь, пощадил!
Отошел, сел на груду оружия. Сто пятнадцать пар глаз
следили за каждым его движением.
— Выходите!
. Пришедший кричал лесу в рог из березовой коры.
— Выходите! — откликнулся лес.
Пришли еще двое, каждый со своей стороны; один из них с ручным пулеметом.
— Только? — спросил Никандров, покусывая губы.
— Разве недостаточно? — зажмурив глаза, улыбнулся человек с березовым рогом. — Где другие, спрашиваю я!
Свистун засмеялся, помахал рогом в сторону сосен.
— Тьфу, дьявол! — Никандров перекрестился. — Только трое вас было?
— Трое, — еще улыбался рот, а ручной пулемет зорко следил за Никандровым.
— Посмотрите сами, что это за солдаты. Разве с такими воевать можно? — пытался оправдаться задетый за живое Никандров.
Свистун засмеялся.
— Ишь какой злой старик!
Никандров замолчал, ворча что-то непонятное в бороду.
— Этот тоже убит? — указал Свистун рукой на гимназиста.
— Убит...— проворчал Никандров.
Свистун встал, пошевелил каблуком голову Прохорова.
— Их надо похоронить. Шевелись, старина, вечер близится. Только сапоги с убитых снимите... Пригодятся.
Похороны шли медленно: пришлось рубить корни, рыть короткими ручными лопатками. Партизаны тем временем складывали оружие на телегу. Когда убитых зарыли, начало уже смеркаться.
— Ну, старик, можешь со своими мальчишками шагать назад,— сказал Свистун. — Впрочем... Нет, нет, подождите!.. Я еще хочу вам кое-что сказать. Вы еще молоды. Может быть, ваши сердца еще не обросли жиром. Слушайте.
