Интересно, думал я, на что рассчитывал Сысоев, уверивший ее, что его легенда лучше?..
Хельга Мюллер, казалось, прочла мои мысли.
— А Сысоева вы не возьмете, — сказала она, не скрывая, однако, своего безразличия к его участи.
— Возьмем, — впервые улыбнулся Югов. — Пусть это вас не беспокоит.
— Меня сейчас ничто не беспокоит, пока я уверена в конечной победе немцев.
— Сысоев тоже немец? — вдруг спросил Югов.
— Нет, — с ноткой презрения ответила Хельга. — Он, вероятно, русский, и если и немец, то одесский или прибалтийский. Наверно, старый абверовец… Я должна была во всем подчиняться ему…
— Сысоев — это его настоящая фамилия? — рискнул спросить я, и рискнул небезрезультатно, потому что ответ ее кое-что прояснил.
— У него десяток таких фамилий, а подлинной я не знаю. Он заслан сюда для убийства и диверсий. Я же никого не убила. Не из жалости, конечно, а потому, что убийства не входили в мое задание. Мой выстрел в патрульного был единственным, да и то я его только ранила.
— А почему вы так уверены, что мы не возьмем Сысоева? — продолжал я. — Адрес его известен…
— Он больше не вернется домой.
— Почему?
— Потому что у нас была договоренность: каждую ночь после тревоги мы должны были встречаться у памятника Пушкину. Если кто из нас не пришел на встречу, другой обязан немедленно сменить крышу. Сысоев связан с крупной воровской шайкой, действующей по его приказам.
— Каким? — спросил Югов.
— Убивать, взрывать, поджигать… Сообщникам предоставлялась возможность обогащаться. А что будет со мной? — спросила Хельга Мюллер.
— Дело ваше пойдет в трибунал, — ответил Югов и вызвал конвойных. — Уведите, — распорядился он и, когда ее увели, обратился ко мне. — Чему она радуется?
— Надеется, что немцы возьмут Москву, а мы расстрелять ее к этому времени еще не успеем.
— В трибунале будут решать, — сказал Югов. — А падения Москвы не одна она ждет. Вот прочти.
Это был приказ верховного командования немецкой армии Восточного фронта:
«Солдаты! Перед вами Москва! За годы войны многие столицы пали под вашими грозными ударами, знамена многих армий склонились у ваших ног. Вы, доблестные сыны Германской империи, с победой прошагали по площадям побежденных городов. Вам осталось захватить Москву. Заставьте ее покориться, покажите ей силу вашего непобедимого оружия, и вы также пойдете по ее площадям. Москва — это конец войне. Москва — это отдых и возвращение на родину. Вперед! И только вперед!»
Я молча возвращаю приказ Югову.
— Среди захваченных ими европейских столиц Москвы не будет, — говорит он. — Немецко-фашистское наступление на Москву остановлено в пределах восьмидесяти — ста километров. Но они готовятся к новому. Для него и выпущено это пышное обращение к солдатам. А в переводе на цифры оно означает свыше пятидесяти дивизий, в том числе восемнадцать танковых и моторизованных, и тридцать три пехотных.
— А у нас?
— Ежедневно подбрасываются подкрепления из резерва. Не только выстоим, но и разгромим. В общем, считай, что ты уже работаешь у нас. Тоже на фронте. Понятно? Удостоверение твое уже готово: с сегодняшнего дня ты — наш сотрудник… Кстати, потому я тебе и разрешил на допросе присутствовать… А сейчас — на обыск к Сысоевым. Напарника я тебе дам, а понятых подберешь на месте. Все ясно?
— Все.
— Ну а потом займемся Сысоевым. Если эта стерва говорит правду, я думаю, что он прочно залег в подполье. При его связях с воровской бандой сделать это ему нетрудно В таком случае объединимся с угрозыском. Там — подходящие ребята…
10. На Петровке, 38
Я проспал два часа после разговора с Юговым. Меня разбудили три звонка — мои «позывные» в коммунальной квартире. Вошел человек в свитере под горло, в старенькой кожанке, чуть постарше меня.
— Безруков Павел, — представился он, — оперуполномоченный из МУРа.
Я провел его в свою комнату.
— Извините, если я оденусь при вас, — сказал я.
— Мне Стрельцов приказал: так, мол, и так, пойдешь напарником к Глотову… И давай бросим это «вы». Никто никому не начальство.
— Ладно, — согласился я. — Пошли будить понятых.
Я постучал к Мельникову. Оба они с женой уже встали. Я представился им — в новой уже роли, показал удостоверение.
Замок у Сысоевых пришлось взломать: ключей у нас не было. В комнате чисто. Мебель стояла, как прежде у Пахомовых. Прибавилась только пишущая машинка. В ящике письменного стола нашли патроны к нагану Сысоева. И никаких бумаг, даже записей в блокноте не было… Словом, обыск ничего не дал, кроме пачки отпечатанных и где-то размноженных на стеклографе листовок…
Результаты обыска, как я и предполагал, Югова не обрадовали.
— Самого главного, мужички, не нашли — ниточки, которая привела бы нас к Сысоеву.
— А листовки? — спросил я. — Прямая улика для Хельги Мюллер. На допросе же она об этом ничего не сказала.
— Улик против нее и так достаточно, дело уже в трибунале. А листовки эти я передам прокурору. Они, кстати, так же пахнут, как и та, которую ты приносил мне…
У нас в квартире после обыска у Сысоевых все жутко перепугались. Пустить в дом фашистских разведчиков — все равно что кобру откуда-нибудь из Каракумов. Да и ко мне отношение соседей несколько изменилось. Не то чтобы меня стали бояться, но вели себя более осторожно и сдержанно. Разговоры о положении на фронтах при моем появлении на кухне или в «курилке» вдруг смолкали, или говорившие меняли тему разговора. Наш понятой Мельников даже сказал мне наедине:
— Послушай, Вадик, а зачем ты переменил профессию? Я понимаю, что это почетно, но страшновато все-таки.
— А я рад, Михаил Михалыч. В газете я работал не по специальности. Ведь я юрист по образованию, вы знаете. Кончил юридический. Естественно, что работа следователя НКВД меня больше устраивает.
Одна Лейда восторженно оценила мою новую роль. Она даже обняла меня и поцеловала в щеку.
— Поздравляю, Вадим. Теперь у тебя настоящая профессия — героическая и романтичная.
Глаза ее при этом лучились нескрываемым ликованием…
…Стрельцов принял нас сразу.
— Забавная вещь получается: ваши дела к нам идут, наши — к вам… Наверно, сейчас так и должно быть. Значит, и силы нужно объединять… С Безруковым тебе хорошо работаться будет, — сказал он. — В Москве сейчас воровское отребье оживилось. Некоторых мы расстреливаем на месте, если ловим с поличным. А некоторых сами ищем… Так вот, есть у нас свой человек, он нам сообщил: готовится ограбление районного отделения Госбанка. Да то ли сам он не поспешил, то ли узнал поздно, но к ограблению мы не успели. Водитель и кассир застрелены, машина с деньгами исчезла…
— С концами? — спросил Безруков.
— Один кончик есть. Кассир сумел, пока жив был, одного из бандитов подстрелить. Не насмерть. Ну, разговорился, когда в себя пришел. Клянется, что в банду случайно попал, дружок его затащил.
— Какой дружок?
— Некий Сидоров Иван по кличке «Тьма». Личность нам и до войны знакомая. Карманник. А вот теперь, как видите, бандитизмом занялся. Наш подстреленный с этим Сидоровым примерно с полгода в одном лагере провел, пока того не перевели А здесь, говорит, встретились как раз накануне налета. Тыла и уговорил его…
— Врет, — убежденно заявил Павел.
— Может, и врет, — легко согласился Стрельцов. — Да не в том суть. А суть, братцы мои, в том, что этот врун, как ты. Паша, считаешь, кончик нам и дал. Сообщил, что бандиты встретятся в субботу для дележа госбанковской выручки. И адресок не скрыл. Там мы их и постараемся взять.
— Можно мне участвовать в операции? — спросил я. Спросил и подумал: а что скажет Югов? Еще одна мальчишеская выходка…
А Стрельцов словно подслушал мои мысли.
— Я-то не против, — сказал, — да только у тебя другое начальство. Я ему, конечно, доложу о твоем рвении, а уж он пусть решает. Уяснил?.. Лады… А вот насчет Паши Безрукова есть у меня иной план. Вот какой, слушай, Паша, внимательно. Орудует в Москве одна банда — специалисты по квартирам эвакуированных. Есть шанс внедрить в нее своего человека. Ну а Безруков, во-первых, человек с большим розыскным опытом, а во-вторых, его в воровском мире никто не знает. У нас есть один бывший дезертир на примете. Он хочет вернуться на фронт, но мы пока его задерживаем. Он и введет в банду нашего человека. А им может быть и Паша Безруков.
Безруков с места подал реплику — всерьез, без улыбки:
— Значит, я должен стать штрафником-дезертиром?
— А что, трудна роль? — усмехнулся Стрельцов.
— Я не о трудностях роли, а об ее подготовке. Во-первых, почему штрафник? Ну, скажем, к началу войны сидел в предварилке, как соучастник кражи. Придумать здесь можно. Затем — воевал в штрафной роте, и, мол, осточертела мне эта война. Во-вторых, я должен знать, кто был и кто сейчас комполка, кто кого сменил в штабе, кто политрук. Все это надо обдумать до мелочей.
