— Возможно, все это следует сделать тебе, — отозвался Кристиан. — Мне скоро стукнет пятьдесят. В таком возрасте люди не меняют своих занятий.
— Тогда почему ты жалуешься?
— А кто не жалуется?
Исмаэль пожал плечами. Оба вновь сосредоточились на водяном насосе.
— Ну и ладно. Больше ни слова тебе не скажу, — пробормотал Исмаэль.
— Мы не можем себе позволить такой роскоши. Подкрути-ка натяжное устройство.
— Оно безнадежно. Нужно менять насос. Однажды он нас угробит.
Юпер изобразил сладчайшую улыбку, обычно предназначавшуюся служащим таможни, портовым властям и прочей разномастной чиновничьей братии.
— Помпа принадлежала моему отцу. А до него — деду. А еще раньше…
— О чем я и говорю, — перебил Исмаэль. — От нее было бы больше толка в музее, чем здесь.
— Аминь.
— Я прав. И ты это знаешь.
Исмаэль умел выводить дядю из себя и делал это с удовольствием. С большим удовольствием он, пожалуй, только ходил на своей яхте.
— Я не собираюсь спорить дальше. Точка. Конец. Хватит.
На случай если остались неясности, Юпер наглядно подтвердил свои слова, энергично повернув гаечный ключ.
Внезапно в кишках насоса раздался подозрительный скрежет. Юпер широко улыбнулся юноше. Через две секунды крышка шкива натяжного устройства, которую они только что приладили, сорвалась с места и, описав параболу, просвистела у них над головой. За крышкой по той же траектории отправилась на высокой скорости деталь, напоминавшая поршень, затем полный комплект гаек и неопознанные железяки. Дядя с племянником следили за полетом металлолома, пока он не приземлился довольно неделикатно — на палубу соседнего судна, барку Жерара Пико, бывшего боксера с торсом быка и мозгами планктона. Пико обозрел обломки и с недоумением уставился на небо. Юпер с Исмаэлем переглянулись.
— Сомневаюсь, что мы заметим разницу, — высказался Исмаэль.
— Когда мне понадобится твое мнение…
— Ты спросишь. Договорились. Кстати, ты не возражаешь, если в субботу я возьму выходной? Я собирался кое-что отремонтировать на яхте.
— Твой ремонт, случайно, не белокурый с зелеными глазами и ростом метр семьдесят? — поинтересовался Юпер и посмотрел на племянника с хитрой улыбкой.
— Новости разносятся быстро, — пробормотал Исмаэль.
— Когда речь идет о твоей кузине, они летят на крыльях, дорогой племянничек. Как зовут даму?
— Ирен.
— Понятно.
— Нечего и понимать.
— Посмотрим.
— Она симпатичная, вот и все.
— «Симпатичная, вот и все», — повторил Юпер, передразнивая равнодушный тон племянника.
— Забудь. Это была плохая идея. Я поработаю в субботу, — оборвал его Исмаэль.
— Тем более что нужно почистить трюм. Там давно завалялась протухшая рыба, и воняет она адски.
— Прекрасно.
Юпер расхохотался:
— Такой же упрямец, как и твой отец. Нравится тебе девушка или нет?
— Еще чего.
— Нечего мне грубить, Ромео. Я втрое тебя старше. Так нравится или нет?
Юноша пожал плечами. Его щеки наливались розовым цветом, как спелые персики. Наконец он пробормотал что-то нечленораздельное.
— Переведи, — потребовал дядя.
— Я сказал — да. Наверное. Я ее почти не знаю.
— Сойдет. Это намного больше, чем я мог сказать о твоей тетке, когда увидел ее в первый раз. А Бог свидетель, что она святая.
— Когда была девушкой?
— Лучше не начинай, а то проведешь субботу в трюме, — пригрозил Юпер.
Исмаэль кивнул и принялся собирать инструменты. Дядя вытирал испачканные машинным маслом руки, искоса поглядывая на племянника. В последний раз тот проявил интерес к девушке довольно давно. Ее звали Лаура, и она была дочерью коммивояжера из Бордо. С тех пор прошло почти два года. Насколько можно было судить, не пытаясь проникнуть в его сокровенные мысли, единственной любовью племянника было море и, пожалуй, одиночество. Наверное, это какая-то особенная девушка.
— До пятницы я вычищу трюм, — объявил Исмаэль.
Вечером, когда дядя с племянником сошли на пристань, собравшись идти домой, их сосед Пико все еще изучал загадочные обломки, решая вопрос, что они означают. Неужто тем летом пошли гаечные дожди? А может, небо посылало ему какой-то знак?
С наступлением августа у членов семейства Совель появилось стойкое ощущение, будто они прожили в Голубой лагуне не меньше года. Те, кто еще не был знаком с новоселами лично, знали всю их подноготную благодаря ораторскому искусству Ханны и Элизабет Юпер, ее матери. Имело место удивительное явление на грани сверхъестественной пронырливости и волшебства: новости достигали пекарни, где работала женщина, раньше, чем они успевали произойти. Ни радио, ни газеты не могли соперничать с заведением Элизабет Юпер. Горячие, с пылу с жару круассаны и новости предлагались от рассвета до заката. Таким образом, к пятнице о внезапно вспыхнувшей любви между Исмаэлем Юпером и приезжей Ирен Совель не знали только рыбы и сами «влюбленные». Не имело значения, что уже было и что еще будет. Коротенькое плавание на яхте от Английского пляжа до Дома-на-Мысе прочно заняло свое место в анналах лета 1937 года.
В действительности же первые недели августа в Голубой лагуне пролетели как одно мгновение. Симона наконец составила себе полное представление о Кравенморе. Список неотложных дел по хозяйству не имел конца. Одних только переговоров с местными поставщиками, проверки счетов, сведения баланса и переписки Лазаруса хватило бы на целые сутки, не считая времени, необходимого, чтобы спать и дышать. Дориан, оседлав велосипед, который Лазарус соблаговолил преподнести ему в качестве подарка на новоселье, превратился в почтового голубя Симоны. Не прошло и нескольких дней, как мальчик досконально изучил каждый камень и рытвину на дороге, огибавшей Английский пляж.
Симона начинала рабочий день, отсылая корреспонденцию, которую следовало отправить. Также она педантично рассортировывала полученные письма — в строгом соответствии с указаниями Лазаруса. На четвертушке листа она составила для себя памятку, позволявшую быстро и безболезненно уточнить тот или иной пункт чудаческих требований патрона. Симона хорошо помнила свою оплошность на третий день пребывания в Кравенморе. Тогда она случайно чуть не вскрыла одно из писем из Берлина от Даниэля Хоффмана. Выручила ее в последнюю секунду память.
Послания от Хоффмана приходили раз в девять дней с математической точностью. Пергаментные конверты всегда были запечатаны сургучом с оттиском герба в форме латинской буквы «О». Очень быстро Симона привыкла выбирать их из общей массы почты и перестала задумываться о специфических условиях. В начале августа, однако, произошло некое событие, вновь возбудившее ее любопытство относительно загадочной корреспонденции герра Хоффмана.
Однажды утром Симона явилась в кабинет Лазаруса, чтобы оставить на письменном столе пачку счетов и расходных ордеров, которые прислали по почте. Она предпочитала заносить хозяину бумаги спозаранок, раньше, чем кукольник спускался в кабинет. Зато потом ей не приходилось его беспокоить, мешая работать. Покойный Арман имел привычку начинать день с ревизии счетов. Пока болезнь его не подкосила.
Итак, утром Симона вошла, как обычно, в кабинет и почувствовала в воздухе запах табака. Это означало, что Лазарус засиделся прошлой ночью допоздна. Симона положила документы на стол и вдруг заметила, что в топке камина, среди остывших углей, дымится какой-то предмет. Заинтригованная, женщина приблизилась к камину и поворошила угли кочергой. Приглядевшись, она решила будто в топке лежит кипа бумаги, с которой пламя не сумело расправиться. В последний момент, уже собравшись покинуть кабинет, Симона отчетливо различила на связке бумаг в куче пепла сургучный герб. Письма! Лазарус уничтожал письма Даниэля Хоффмана, отправляя их в огонь. Симона твердо сказала себе, что мотивы действий патрона ее совершенно не касались, какими бы они ни были. Женщина положила кочергу и вышла из комнаты, дав себе зарок больше никогда не совать нос в личные дела Лазаруса.
Ханну разбудил дождь, барабанивший в окна. Стояла полночь. Комната купалась в голубоватых сумерках, и зарницы грозы, гремевшей где-то далеко над морем, рисовали призрачные тени. На стене механически тикали ходики — экземпляр из серии говорящих часов Лазаруса. Глаза на улыбавшейся физиономии циферблата неустанно двигались слева-направо. Ханна тяжело вздохнула. Она терпеть не могла ночевать в Кравенморе.
В дневном свете дом Лазаруса Жана казался девочке музеем диковин и чудес. Но с наступлением ночи сотни механических существ, маски и роботы превращались в некую потустороннюю фауну, которая всегда бодрствовала, пристально наблюдая в темноте за происходящим, не переставая улыбаться и таращить стеклянные глаза.
