— Ну им-то нет.
— Вот видите, а говорите я от своих отбился! — уже совсем весело сказал Самарин. У него и в самом деле на душе сейчас стало радостно. Вот же, за все скитания заговорил с первым человеком — и он наш, советский! — Вы кто?
— Был тут учителем. Ну а вы кто?
— Могу сказать одно — тоже советский человек.
— А у вас вид бандита с большой дороги, — улыбнулся мужчина.
— Я же сказал, не в одежде дело. Как вас зовут?
— Семен Игнатьевич. А вас?
— Виталий Сергеевич... Виталий.
— Теперь, Виталий Сергеевич, разрешите и мне спросить: в помощи нуждаетесь?
...Остаток дня Самарин провел в своем убежище в можжевельнике, а когда стемнело, Семен Игнатьевич пришел за ним и отвел к себе.
Одноэтажная школа, где он жил, стояла на отлете сгоревшей дотла деревни. Там остались только черные печи с трубами.
Они вошли в комнату. Семен Игнатьевич занавесил окно одеялом и зажег висевшую под потолком керосиновую лампу.
— Поглядите-ка на себя, — сказал он, кивнув на зеркало в дверце шкафа.
Виталий посмотрел и замер. На него смотрел старик с клочковатой грязной бородой.
— Ужас! — вырвалось у него.
— А может, наоборот — ваше спасение, — сказал Семен Игнатьевич и вдруг спросил: — Какие у вас намерения?
— Пробиться через фронт к своим, — ответил Самарин, не чувствуя уже никакой опасности и уверенный, что он встретил настоящего советского человека, на которого он может положиться.
— Тогда бороду лучше оставить, разве укоротить немного, — сказал Семен Игнатьевич. — А вот помыться вам следует, от вас, извините, дух того-с...
Самарин вымылся в железной бочке с дождевой водой. Семен Игнатьевич дал ему свои брюки и суконную куртку,
— Малость франтовато, — сказал он, оглядев Виталия. — Снимите куртку, я ее немного измажу.
Заговорили о том, как Самарину идти дальше. Отсюда до Орши было пятьдесят километров с небольшим.
— Там идут бои, — сказал Семен Игнатьевич. — Еще позавчера даже здесь было слышно, и ночью в небе полыхало. Но сегодня что-то тихо. Наверное, фронт покатился дальше на восток. — Он вздохнул и произнес тоскливо: — Не пойму, как это все случилось? Почему бежим?
Он смотрел на Самарина, но тот молчал. Сказать, как, бывало, Карандову, что все равно нас победить нельзя, он почему-то не мог...
— У нас тут немцы были всего один день, вернее, вечер ночь, — стал рассказывать учитель. — Два грузовика с солдатне В школе у меня ночевали офицеры. Трое. Один кое-как говорил по-русски. Он сказал мне: учи, учитель, немецкий язык. Русский теперь будет не нужен. Кончилась ваша Россия. Будет новый германский порядок. А утром они обнаружили убитым одного своего солдата, который сторожил лесную дорогу. Поди узнай, кто его убил. Они и узнавать не стали. Согнали всех жителей в большой сарай и подожгли. А потом еще из пулемета и автоматов... Затем подожгли всю деревню, дом за домом. И уехали. И снова тот офицер сказал мне: учи, учитель, немецкий язык, чтобы уметь сказать немецкой армии спасибо за то, что не зажарили мы тебя сегодня вместе с мужиками.
— И никого в живых не осталось? — потрясенно спросил Самарин.
— Всех. И детей тоже. Всех моих учеников... — Лицо у Семена Игнатьевича перекосилось, и он надолго замолчал. Потом тихо спросил: — Неужели правда — конец России?
— Нельзя так думать... нельзя, — еле слышно отозвался Самарин.
Около полуночи Виталий отправился в путь. Они вышли из школы, и вдруг Семен Игнатьевич схватил его за руку:
— Стойте! Опять слышно... бой слышен...
Действительно, Самарин услышал что-то похожее на дальний-дальний гром. Он заторопился, стал благодарить учителя, но тот остановил его.
— Не надо... Стыдно за это благодарить.
Виталий сжал руку учителя и порывисто обнял его за плечи.
Это была ночь на 6 июля 1941 года, когда 20-я армия генерала Курочкина начала у Орши наносить контрудары по наступавшим гитлеровским войскам.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Самарин решил идти и днем. Но днем — только по лесу. Однако большого лесного массива здесь не было, все больше перелески, и не всякий раз можно было скрытно перебраться из одного в другой. Отыскивая лучший путь, он часто менял направление и делал немалые крюки. Напрямую он шел только ночью.
Голос войны то был слышен, то надолго умолкал. Потом появлялся опять, и не понять, отдалился или приблизился. Во всяком случае, фронт был где-то неподалеку, и это прибавляло сил.
Перед рассветом он вошел в лес и решил передохнуть. Нашел яму — наверно, воронку от крупной бомбы. Сел на ее край, скользнул вниз и уперся ногами во что-то мягкое и живое. Кто-то хрипло выругался и начал из-под него выбираться. Разглядеть, на кого он свалился, Виталий не мог — было еще темно.
— Кто такой? — спросил другой, молодой голос.
Так... тут двое, значит...
— Свой, — ответил Самарин и сунул руку в карман, где был наган. — А вы кто?
— Окруженцы, кто ж еще! — ответил молодой.
— Значит, товарищи по несчастью, — сказал Самарин.
— Не из нашей шестнадцатой? — спросил хриплый,
— Нет. Я из строительного батальона, — ответил Самарин, сам не зная, почему он вдруг зачислил себя в строители. Во всяком случае, правды о себе он пока решил не говорить. Как не говорил полной правды и Карандову.
Летний рассвет скорый. Он начался вместе с птичьим пересвистом и мерным шумом просыпающегося леса. Самарин разглядел окруженцев. Тот, что с хриплым голосом, уже в летах — сорок ему, не меньше. А другой мог быть Виталию ровесником — коренастый парень с удлиненным лицом, несколько отяжеленным выдвинутым вперед подбородком. А у пожилого лицо было простецкое, русское — нос лепехой, серые глаза, густые темно-русые волосы. На обоих — заношенная пехотная одежда рядовых, лица заросшие, грязные. У пожилого на коленях лежал незнакомый Самарину автомат. Заметив, что он смотрит на автомат, пожилой шевельнул им и сказал:
— Личный трофей...
У молодого была винтовка без штыка, он держал ее торчком, зажав между коленями.
В это время явственно донесся далекий артиллерийский гром.
— Неужто фронт уже близко? — спросил пожилой.
— Весь день слышно было, — ответил Самарин.
— Будешь пробиваться?
— Надо...
— Мы тоже... А только тут, близ фронта, немцев густо. Пробьемся?
— Надо... — Самарин отвечал односложно и уклончиво — что-то его неосознанно тревожило. Может, то, с каким любопытством разглядывал его молодой. Или что-то еще...
— Где бороду подправлял? Вроде парикмахерских для окруженцев еще не открыли! — вдруг весело и с каким-то неуловимым акцентом спросил молодой.
