Черт его дернул там, у учителя, подкоротить бороду!
— Ночевал в пустой избе, ножницы нашел... — улыбнулся Самарин. — А то вырастет как у Льва Толстого.
— Лев Толстой!.. — рассмеялся молодой.
— А чего это ты говоришь не очень по-русски? — спросил него Самарин.
— Мобилизован из Латвии. В Красной Армии теперь как ноевом ковчеге!.. — все так же весело ответил молодой.
Теперь пожилой, слушая разговор, рассматривал Самарина как-то излишне пристально. Потом встал, взобрался на край воронки, посмотрел во все стороны и снова спустился на дно.
— Пойдем днем или будем ждать темноты?
— Лесом можно и днем, — ответил Самарин.
— А ты что же, безоружный? — спросил молодой.
— Какое у строителей оружие! Топор да лопата.
— А если напоремся?
— Ухожу без боя — такая моя тактика.
— Война без стрельбы... — покачал головой парень.
— Ничего... Вон сколько прошел.
— Откуда идешь?
— От самых Барановичей.
— Ого... — уважительно произнес пожилой. — А мы из клещей под Минском выскочили. Пятеро нас было. Один ночью отбился, пропал. Двое погибло. Мы-то стреляем, если что... — Он резко поднял голову, прислушался к грому, который на этот раз был посильнее.
Прислушался и молодой. Они переглянулись.
И снова в душе Самарина шевельнулась неосознанная тревога. Он пытался в ней разобраться, но никаких конкретных поводов для нее найти не мог. Решил, что она от его профессиональной, что ли, настороженности, которой его учили в спецшколе НКВД. В конце концов, во всех их вопросах был совершенно естественный интерес и своя, такая же, как и у него, настороженность — ведь им быть теперь вместе. Самарин подумал: в конце концов, они солдаты, и быть с ними — не то что с Карандовым. «Мы-то стреляем», — укорил его пожилой.
...Шли по лесу разрозненно, но так, чтобы все время видеть друг друга. Это предложил пожилой, сказал: любой из нас может нарваться на немца, тогда другие должны ему помочь.
Фронт был слышен почти непрерывно. Иногда у Самарина бывало такое ощущение, что стоит выйти из лесу — и они увидят поле сражения...
Внезапно лес кончился. А следующий, если не менять направление, виднелся километрах в пяти, и путь к нему был по совершенно открытой равнине, да к тому же и пересеченной шоссе, по которому мчались машины.
Они забрались в густой орешник и стали обсуждать, что делать.
— В этой ситуации лучше ждать темноты, — сказал пожилой. — До леса далеко. И вдобавок — активное шоссе.
Молодой молчал. Пожилой будто знал, что тот будет молчать, и смотрел на Виталия.
— Я тоже так думаю, — согласился Самарин.
— Фиксируем — идем с темнотой, — сказал пожилой. — И можно спокойно перекусить.
Молодой стащил со спины рюкзак и начал его развязывать. А Самарин в это время думал не о еде. Откуда у пожилого старослужащего рядового бойца такие словечки, как «ситуация», «фиксируем», «активное»?.. Это была первая причина для тревоги, а точнее сказать, для недоумения. Самарин подумал: не являются ли его спутники командирами, переодевшимися в форму бойцов? Он внутренне усмехнулся: мудрецы, одежду сменили, а словарь сменить забыли.
— Чего задумался? — спросил у него пожилой. — Нет еды? — И, не дожидаясь ответа, сказал молодому: — Дай ему. Мы — запасливые, и пища у нас компактная, но до черта калорийная.
«Опять не тот словарь», — отметил про себя Самарин, беря у молодого кусок шоколадной плитки. Спросил:
— Где запаслись таким добром?
Пожилой, а за ним и молодой засмеялись.
— Повезло, — сказал пожилой. — Еще под Минском — глядим, лежит в кювете грузовик опрокинутый, а вокруг весь луг покрыт плитками шоколада. Видно, какой-то любитель сладкого увозил от немцев, да попал под бомбу. На этом шоколаде мы теперь и держимся — крепкая еда.
— Только пить все время хочется, — добавил молодой.
— И от него сразу как-то оживляешься, — добавил пожилой.
Вкус у шоколада был какой-то странный, непривычный — сладко-горький. И действительно, у Самарина скоро появилось ощущение, похожее на легкое, приятное опьянение.
Меж тем солнце уже пошло к закату, его косые лучи, прорезавшие лес, становились все более пологими. Начали затихать птичьи голоса. Густой орешник, недавно шумевший листвой, умолк. И вдруг прямо у них над головой тревожно застрекотал дрозд. Перелетая по кустам, он кричал воинственно и тревожно. Самарин видел его, взъерошенного, смотрящего вниз черным блестящим глазком и дающего по ним короткими очередями тревожного стрекота.
— Отгони его к чертовой матери! — сказал пожилой.
Молодой встал и начал бить по кустам палкой. Дрозд сперва улетел, но вскоре снова появился — очевидно, где-то тут было гнездо, и близость к нему людей его не устраивала.
— Я его сниму с одного выстрела. — Молодой наклонился взять винтовку.
— Дурак! — остановил его пожилой и, помолчав, сказал: — Придется менять место... — Он встал, взял свой рюкзак и пошел по кустам, поглядывая на преследовавшего их дрозда и тихо его матеря.
Устроились шагах в ста от того места. Дрозд оставил их в покое. Здесь вообще было лучше — посреди густого орешника стояла старая ель с низкой разлапистой кроной, под которой в случае чего можно было хорошо спрятаться.
— Дрозд, сорока и синица — отличные наводчики. — сказал пожилой. — Однако следует поспать. — И обратился к молодому: — Подежурь... — Он лег ничком, положив голову на сцепленные руки, и затих.
— Засыпает как по свистку, — кивнул на него молодой.
Самарин привалился на бок и зажмурил глаза. И вдруг подумал: «Скоро сутки, как мы вместе, и ни разу не заговорили о войне. Даже о дроздах и синицах поговорили, а о том, что было и главной бедой, — ни слова...»
Чуть размежив ресницы, он смотрел на молодого, который выкладывал из рюкзака плитки шоколада без обертки и пересчитывал их. Снова уложив шоколад в мешок, он встал и прислушался к грому фронта, снова ставшему далеким.
— Вроде тише гремит? — спросил Самарин.
Молодой резко обернулся и сел:
— Разве поймешь!.. Может, ветром относит.
— Вдруг наши начали наступление...
— Не может быть, — с непонятной уверенностью сказал молодой и, усмехнувшись, добавил: — Телега-то без колес.
— Как это — без колес? — Самарин даже приподнялся: — Наша страна огромная, вся поднимется — силища...
— Сидеть в кустах и рассуждать о нашей силище! Смешнее не придумать... — отвернулся молодой.
Самарин вспомнил: очень похожее он слышал и от Карандова, даже интонация, с какой это сказано, тоже карандовская.
— Не пришлось бы нам фронт переходить в Москве, — сказал молодой, не поворачиваясь к Самарину.
