«Вот как. Реквизит у него, значит», — понятливо ухмыльнулся я. — «Вот сучонок. Ну ладно, раз реквизит, значит, реквизит. Пусть будет так».
Пока никого в сельсовете не было, я окинул взглядом заваленные бумагами два стола, полупустой шкаф и засиженное мухами окно. В шкафу я нашел сломанный барометр, какие-то древние агитационные брошюрки, пресс-папье в виде бюстика неизвестного античного мужика с крылышками и прочую дрянь.
Я вытащил всю снедь из саквояжа, отломал хороший такой шмат колбасы и немного хлеба и принялся торопливо уплетать. Вкус был изумительный. Это немного примирило меня с суровой действительностью. Если тут все продукты такого качества — то жить вполне можно.
Доев, я переложил оставшиеся продукты в найденную в том же шкафу рваную то ли занавеску, то ли кусок скатерти, которую завязал на три узла, чтобы не вывалилось. В саквояж же педантично сложил барометр, пресс-папье и все найденные брошюрки. Так как реквизита получилось маловато, то я заодно снял один из портретов вождей Революции, которые густо висели на стенах, и тоже добавил их туда, в коллекцию. Ах да, выбрал я, естественно, портрет Сталина.
И только я уже намылился обратно, как в сенях затопали и дверь распахнулась. Не то, чтобы я испугался, что меня засекут (вряд ли за сломанный барометр меня посадят, но разборок бы не хотелось).
— Милок, ты, что ль, будешь начальник новый? — с места в карьер требовательно спросила меня молодая бабёнка с рябым лицом.
— Нет, я из агитбригады, — вежливо ответил я, надеясь, что на лице не осталось крошек от хлеба, — сам вот тоже жду председателя.
— Ох ты ж божечки мои, — скривилась бабёнка и, шаркая ногами, ссутулившись, вышла вон.
А я добавил в саквояж еще найденный под шкафом дырявый ботинок и тоже заторопился обратно. Рабочий день у меня ещё не закончился.
На обратной дороге, я подвесил свёрток со снедью в ветвях старой липы так, чтобы и собаки не сожрали, и в густой кроне его не было видно. Насвистывая легкомысленную мелодию из Шнура, я неторопливо пошел на агитбригаду.
Во дворе промеж фургончиков на этот раз царила суета. Большинство членов агитбригады были в сборе и занимались каждый своими делами.
— Капустин, ты где там ходишь⁈ — сердито закричала на меня остроносая Клара. — Мне Макар сказал, что ты мне помогать будешь! Вот иди и помогай!
— Мне он ничего такого не говорил, — равнодушно пожал плечами я, — наоборот, они с Зубатовым отправили меня в сельсовет забрать саквояж.
— Принёс? — из фургона высунулась сердитая голова Зубатова, — тащи бегом сюда! Сколько тебя ждать можно⁈
— Я возле входа в дом поставил, — сказал я, — можешь забрать.
— Так принеси сюда! — потребовал Зубатов.
— Э нет, я к тебе в прислуги не нанимался, — хмыкнул я и язвительно добавил, — видать, не всех мироедов и эксплуататоров в семнадцатом расстреляли.
Зубатов налился краской, но я не стал ждать его ответа и опять вошел в дом. В избе вкусно пахло топлённым молоком и жаренной картошкой.
— Товарищ Гудков, — сказал я, — имею к вам два вопроса.
Макар сидел над шахматной доской и грустно смотрел на фигурки.
— Ты в шахматы умеешь? — рассеянно спросил он, наморщив лоб.
— Не умею.
— Эх, где нам шахматиста взять? Даже сражнуться не с кем, — посетовал Гудков и добавил, — какие вопросы?
— Первый вопрос — когда будет обед?
— Обед? — растерянно переспросил Гудков и посмотрел на меня тихими глазами.
— Ну да, дело уже к вечеру, а нас ещё и не кормили.
— Вроде как сегодня Нюрка дежурит, — пробормотал Гудков, правда неуверенно.
— А что же, никто не ел ещё?
— Ну, у нас тут многие сами для себя готовят, раздельно питаются.
— А я?
— А ты найди Нюрку и спроси.
Поняв, что с продовольствием здесь нелады, я продолжил:
— И второй вопрос — я что, в услужение сюда нанялся? То Зубатову сумки подносить, то Кларе что-то помогать. Мы с вами вроде обсудили перечень моих обязанностей.
— Ну ты понимаешь, братец, — с обезоруживающей улыбкой развёл руками Макар, — мы же одну работу делаем с товарищами — культурно боремся с мракобесием. Можно сказать, ведём беспощадную идеологическую войну против суеверий и религиозных предрассудков у селян. И поэтому мы должны быть как единый кулак, действовать единым фронтом! А если каждый начнёт тянуть одеяло на себя — то идеологические враги нас одолеют. Ты понимаешь?
«Вот же сука», — восхищённо подумал я, но достойно ответить не успел, так как снаружи раздался истошный, полный ярости крик и в избу ввалился Зубатов, потрясая раскрытым саквояжем.
— Вор! — дико вращая глазами, заорал Зубатов.
«Не везёт мне в этом мире что-то на Викторов», — с оттенком легкой грусти подумал я, вспомнив второго Виктора из СТК.
— Что стряслось, Витя? — спросил Гудков, поморщившись, — зачем так орать?
— Он украл!
— Кто?
— Вот он! — указательный палец Зубатова осуждающе уставился на меня.
— Это серьёзное обвинение, товарищ Зубатов, — нахмурился Гудков, — если это так, то будем разбираться. Случаев воровства у нас в коллективе ещё не было.
Он повернулся ко мне:
— Ты действительно украл, Геннадий?
— Нет, — с подчёркнутым изумлением покачал головой я, — товарищ Зубатов гонял меня по личным делам, как прислугу, а когда я не поднёс саквояж к нему прямо в фургон, а поставил во дворе, — он решил отомстить мне.
— Лжец! — заверещал Зубатов.
— А что он украл? — спросил Гудков.
— Р-р-реквизит, — уши у Зубатова заалели.
— Но там разве не реквизит? — наивно удивился я и теперь уже мой указательный палец уставился по направлению в тёмный зев саквояжа.
— А что там? — заинтересовался Гудков. — Вытаскивай.
Зубков скрипнул зубами и принялся доставать пресс-папье, барометр, макулатуру. Последним был извлечён портрет Сталина и дырявый ботинок.
— Ну и что у тебя пропало? — удивился Гудков, — второй дырявый ботинок? И почему ты портрет Секретаря ЦК вместе с этим хламом хранишь, Виктор? Хочешь, чтобы проблемы у нас всех были?
Зубатов побледнел и посмотрел полным ненависти взглядом на меня. Проблем он не хотел. Гудков отобрал портрет и любовно пристроил его на стене избы, там, где раньше была икона, в красном углу.
— В общем, если сказать нечего, выметайтесь оба, — проворчал Гудков, — нам ещё репетировать. А ты, Капустин, ноги в руки и марш к Кларе, помоги ей с декорациями.
«То есть обед отменяется?», — подумал я злобно. Нет, в школе я пообедал, в сельсовете перекусил, кроме того, у меня в кармане был хлеб, который сунул мне Кузька и была заначка с экспроприированным у Зубатова продуктовым «реквизитом», так что дня два-три я точно не пропаду. Но это сейчас так, а вот что будет в последующие дни? Умирать с голоду я не намерен. Да и питаться всухомятку для желудка вредно.
Мы с Зубатовым вышли во двор.
— Я это так не оставлю, — зло прошипел он. Крыть ему было явно нечем.
— Всегда рад помочь товарищу, — бодро отсалютовал я, — Если ещё нужно будет принести какой реквизит, или отнести — обращайся, товарищ! Одну же работу делаем!
Зубатов зашипел что-то ругательное, а я отправился искать сперва Нюрку.
Нюрка нашлась на заднем дворике. Вместе с Люсей Пересветовой они выполняли танцевальный номер, который состоял из частых подпрыгивающих элементов с высоким поднятием коленок. На Люсины коленки, обтянутые трикотажными рейтузами, я аж залюбовался. Зёзик лихо аккомпанировал им на скрипке что-то дробно-цыганское.
— Чего тебе, мальчик? — спросила Нюра, когда они закончили танец и остановились отдышаться.
— Я насчёт обеда, — сказал я.
— Что? — вытерла пот со лба Нюра.
— Товарищ Гудков сказал, что ты дежурная и к тебе нужно обращаться насчёт обеда, — повторил я, — хотя скоро уже ужин.
— Я разве? — растерянно переглянулась Нюра с Люсей.
— Ну да, — задумчиво попыталась вспомнить Люся, обмахивая раскрасневшееся лицо платочком, — Клава же позавчера дежурила… вроде.
