Другие письма со всей простотой рассказывают о мелких событиях, отмечающих бег времени. Это розы, которые сорвали в сумерках, неприкаянность дождливого воскресенья, ребенок, который плачет перед сном. Схваченные живьем, эти картины жизни, эти дуновения счастья волнуют меня больше всего. И неважно, состоят письма из трех строчек или восьми страниц и откуда они, из далекого Леванта или из Леваллуа-Перре, — все эти письма я храню как сокровище. Мне хотелось бы склеить их однажды, одно с другим, чтобы получилась лента длиною в километр, которая развевалась бы на ветру, словно знамя во славу дружбы.
Это прогонит стервятников.
Прогулка
Гнетущая жара. Но мне хочется все-таки выйти. Вот уже несколько недель, а может, и месяцев я не покидал территорию госпиталя, чтобы совершить ритуальную прогулку на эспланаду, идущую вдоль моря. В последний раз это было еще зимой. Ледяные вихри поднимали тучи песка, и редкие гуляющие, кутаясь в плотную одежду, шагали боком навстречу ветру. Сегодня мне захотелось увидеть Берк в летнем одеянии, его пляж, который я помнил пустынным, а теперь, как говорят, битком набитый, беззаботную июльскую толпу. Чтобы попасть на улицу, выйдя из флигеля «Соррель», надо пересечь три автостоянки, неровное, шероховатое покрытие которых подвергает ягодицы суровому испытанию. Я позабыл этот боевой прогулочный путь с лужами нечистот, выбоинами на дороге и стоящими на тротуаре автомобилями.
Но вот и море. Пляжные зонты, сёрфинг и барьер купальщиков дополняют картину. Это море каникул, ласковое и добродушное. Ничего похожего на бесконечное пространство со стальными отблесками, которое видишь с террас госпиталя. А между тем это те же взлеты и падения волн, тот же туманный горизонт.
Мы катили по эспланаде среди непрерывного мелькания рожков с мороженым и побагровевших бедер. Я вполне могу вообразить себя слизывающим ванильный шарик с молодой, покрасневшей от солнца кожи. По правде говоря, никто не обращает на меня внимания. В Берке инвалидное кресло не менее привычно, чем «феррари» в Монте-Карло, — всюду встречаются несчастные горемыки вроде меня, разбитые и булькающие. Сегодня меня сопровождают Клод и Брис. Ее я знаю всего две недели, его — двадцать пять лет, и до чего странно слушать, как мой давнишний единомышленник рассказывает обо мне молодой женщине, которая ежедневно приходит записывать под диктовку эту книгу. Моя вспыльчивость, моя страсть к книгам, неумеренное влечение к хорошей кухне, мой красный автомобиль с откидным верхом — тут все вперемешку. Словом, это сказитель, который воскрешает легенды исчезнувшего мира, да и только.
— Я не таким вас себе представляла, — говорит Клод.
Отныне мой мир разделен на тех, кто знал меня до этого, и всех остальных. Каким, думают они, я мог бы быть? А у меня в палате даже нет моей фотографии, чтобы показать им.
Мы останавливаемся наверху широкой лестницы, ведущей из пляжного бара к красивому ряду купальных кабин в пастельных тонах. Лестница напоминает мне просторный вход в метро «Порт-д’Отей», куда, возвращаясь из бассейна «Молитор», совсем мальчишкой я попадал со слезящимися от хлора глазами. Бассейн был уничтожен несколько лет назад. А что касается лестниц, то теперь для меня это всегда тупик.
— Может, ты хочешь вернуться? — спрашивает Брис.
Я решительно протестую, качая во все стороны головой, — и речи нет о том, чтобы повернуть назад, не достигнув истинной цели этой экспедиции. Мы быстро минуем старинную карусель, шарманка которой режет мне слух. Встречаем Фанхио[21] — достопримечательность госпиталя, где он известен под этим прозвищем. Несгибаемый, как правосудие, Фанхио не может сидеть. Обреченный стоять или лежать, он перемещается плашмя на тележке, которую с поразительной скоростью приводит в движение сам. Но кем на самом деле является этот огромного роста человек спортивной выправки, который прокладывает себе путь криком: «Осторожно, дорогу Фанхио!»? Понятия не имею.
Наконец мы добираемся до последнего пункта нашего путешествия в самом конце эспланады. Если я стремился проделать весь этот путь, то совсем не ради того, чтобы усладить взор небывалой панорамой, а чтобы насытиться запахами, которые исходят от скромного барачного лагеря на выходе с пляжа. Меня располагают с подветренной стороны, и я ощущаю, как трепещут от удовольствия мои ноздри, втягивая вульгарный одуряющий запах, совершенно невыносимый для большинства смертных. «О ля-ля! — раздается голос позади меня. — Ну и вонища от пригоревшего сала».
А я не устаю наслаждаться запахом жареного картофеля.
Двадцать к одному
Ну вот. Наконец-то я вспомнил имя лошади. Ее звали Митра-Граншан.
Венсан, должно быть, пересекает сейчас Абвиль. Если ехать из Парижа на машине, то это как раз то место, где путешествие уже начинает казаться чересчур долгим. Пустынную сверхскоростную автостраду сменяет шоссе с двумя полосами, на котором скапливается непрерывная вереница автомобилей и грузовиков.
В пору этой истории, то есть более десяти лет назад, Венсану, мне и еще нескольким людям выпала неслыханная удача держать бразды правления утренней газетой, ныне не существующей. Владелец, увлеченный прессой промышленник, имел невероятную смелость доверить свое детище самой молодой парижской команде, в то время как уже назревал коварный заговор, политический и банковский, имевший целью отобрать у него издание, которое он основал пятью или шестью годами раньше. С нами он бросил в битву свои последние ресурсы, и мы, не ведая этого, выкладывались на тысячу процентов.
Вот сейчас Венсан проезжает перекресток, где слева следует оставить направление на Руан и Кротуа и свернуть в узкий проход, ведущий в Берк через цепочку маленьких селений. Такой круговорот сбивает с толку тех, кто к этому не привык. Но Венсан не теряется, он уже несколько раз навещал меня. Кроме умения ориентироваться, он обладает доведенным до крайности чувством верности.
Итак, мы постоянно находились на своем посту. Рано утром, поздно вечером, во время уик-энда, а иногда и ночью с веселой беспечностью впятером справлялись с работой для дюжины человек. За неделю у Венсана появлялось с десяток грандиозных идей: три замечательные, пять хороших и две катастрофические. Моя роль заключалась в том, чтобы хоть немного обуздывать его неугомонный характер, ибо ему немедленно хотелось видеть воплощенным в жизнь все, что приходило в голову.
Я отсюда слышу, как он в нетерпении стучит ногами за рулем и ругает дорожное ведомство. Через два года автострада дойдет до Берка, но пока это всего лишь стройка, вдоль которой приходится тащиться медленно, следуя за трейлерами.
По сути, мы никогда не расставались. Мы жили, ели, пили, спали, любили, мечтали только с газетой и ради газеты. Кому пришла в голову мысль об этой поездке на скачки? Стоял прекрасный зимний воскресный день, голубой, сухой и холодный, а в Венсене — бега. Ни я, ни он не были завсегдатаями скачек, однако конный хроникер относился к нам с достаточным уважением и, угостив в ресторане ипподрома, выдал секрет, который приоткрывает дверь в таинственный мир скачек. Послушать его, подсказка была достоверная, на редкость точная, и так как возможности Митры-Граншан на успех оценивались как двадцать к одному, то доход обещал быть неплохим, намного лучше, чем от надежного помещения капитала.
Венсан уже добрался до въезда в Берк и, подобно всем остальным, на мгновение в тревоге задается вопросом, за каким чертом он сюда приехал.
Мы весело отобедали в большом зале, который возвышается над всем скаковым кругом и принимает франтоватые группы гангстеров, сутенеров, правонарушителей и прочих преступных элементов, которые подвизаются в мире скачек. Довольные и сытые, мы жадно сосали длинные сигары в ожидании четвертого забега в этой разгоряченной атмосфере, где досье криминалистического учета распускались пышным цветом, словно орхидеи.
Оказавшись на приморском бульваре, Венсан сворачивает и поднимается по большой эспланаде, не узнавая за толпой отдыхающих холодный и пустынный пейзаж зимнего Берка.
В Венсенне мы с таким наслаждением предавались ожиданию, что забег в конце концов начался без нас. Окошечко кассы, где принимались ставки, закрылось у нас перед носом, не успел я вытащить из кармана пачку банкнот, вверенных мне сотрудниками редакции для этой цели. Несмотря на предупреждение о соблюдении тайны, имя Митры-Граншан облетело все службы, и неизвестного аутсайдера молва превратила в легендарное животное, на которое все желали поставить. Оставалось только смотреть на бега и надеяться… При заходе на последний поворот Митра-Граншан начала отрываться. И мы увидели, как, намного обогнав под конец соперников, она, словно во сне, преодолела финиш, оставив своего непосредственного преследователя на сорок метров позади. Настоящий самолет. В редакции все, верно, ликовали перед телевизором.
