Н-да, сильные мира сего. Их кровати для нашего брата всегда чересчур велики или чересчур малы. Руби голову, палач! Крути ворот, растяни мерзавца на дюйм-другой! Было бы странно, если б я не смог сделать этого остолопа таким, как мне хочется. Так Сила говорит со своими подвластными. А палач чешет в затылке и смущенно отвечает: Очень сожалею, ваша милость, но этот хитрец улизнул, помер, аккурат как дело пошло на лад. Ох-хо-хо. Эк нагородил. Мало тебе прокрустова ложа собственных амбиций…
Герман не вперял взор в небеса, как полагалось бы духовному лицу. Склонив голову, он брел по узкой полоске меж колеями и видел, как стелются под ноги, убегают назад подорожники и одуванчики. Внезапно вокруг потемнело, стало прохладнее. Герман приостановился, с удивлением поднял глаза. Ага. Лес. Под елями было безветренно и сумрачно, он даже зябко поежился в мокрой от пота рубашке. Вдалеке рокотала гроза, словно телега по дощатому настилу. Лучше накинуть плащ. Тьфу ты, мерзкая хламида. Выгляжу небось как ходячая палатка.
Тсс. Что это было? Тише, затаи дыхание. Хрустнула ветка. Голоса. Гроза перекатывает вдали свои пустые бочки. И опять холодная тишина елового бора. Сердце стучит взахлеб, неровно, как у старой клячи. Должно быть, помстилось, не иначе.
Он идет дальше, уставясь под ноги, чтобы не видеть опасности, если она вдруг возникнет. Не стану смотреть — так, может, она и не возникнет, а? Жутковато. Кто-то словно пялится на меня из кустов.
От страха Герман идет на цыпочках, сторожко, будто ждет тычка в спину. Живот втянут, прилип к хребту. В тревоге младший пастор напевает бессмысленную песенку. Судить и сжигать. Позорить и вешать. Иисус с тем, кто выйдет из темного леса… Судить и сжигать.
Из чащи доносится треск, кто-то кричит. Герман припускает бегом, грузно и неуклюже, как стельная корова. Оступается в колею, подворачивает ногу и падает ничком, запутавшись в плаще, будто котенок в мешке.
— Вот те раз! Экая незадача! Так и покалечиться недолго. Ну, вставайте.
Герман наконец отводит от лица упрямый плащ и выглядывает наружу, вроде как цыпленок из яйца. Из придорожного куста торчит голова в желто-красной гренадерской шапке. Ствол мушкета со штыком. Некоторое время гренадер с рассеянным сочувствием наблюдает за ним. Потом выплевывает в кулак мушкетную пулю и задумчиво откашливается.
— Ушиблись?
— Что? Да нет, ничего страшного.
— Руки-ноги целы?
— Кажется, да.
— Бедняга. Не больно-то весело, коли так. Ну что бы хоть ногу-то сломать!
— Ногу сломать?.. Боже сохрани, вы что же, беды мне желаете?
Гренадер не слушает. Бодрая красная физиономия оцепенела в задумчивости. Решительный голубой взгляд затуманился, погас.
— Брат мой служил у Фуке, в драгунах. Спасаясь от вербовщиков, он хотел отрубить себе указательный палец, но топор сорвался с рукояти и уложил его лучшую несушку. Тогда он решил пальнуть в себя, ну вроде как нечаянно, но только отстрелил самый кончик носа. Тогда он сиганул с сарая, чтоб сломать ногу, однако ж приземлился в навозную кучу, целый и невредимый. Пришлось им его откапывать. Н-да. Удивительные вещи случаются иной раз. Ведь едва он попал на войну, как мигом остался без рук, без ног. Теперь вот лежит в ящике на площади в Потсдаме и поет ради подаяния. Вот как бывает.
Герман выпутался из плаща, встал на ноги и хотел было улизнуть, тихонько, на цыпочках, словно виноватое огородное пугало. Гренадер мигом очнулся от своих раздумий.
— Что такое? Эй! Кошелек или жизнь! Э-эй, я тебе что сказал?! Стой! Стой именем короля! Или буду стрелять. Стой, парень!
Гренадер лосем рванулся из кустов, отчаянно толкая шомпол в дуло, как хозяйка в спешке толкает перец в горчицу.
— Стой, парень! Только попробуй бежать! А ну, стой! Вон фельдфебель идет, ей-Богу.
Он штыком преградил Герману путь, и тот остановился, дрожа, как пойманная овца. На дорогу выскочил фельдфебель, малорослый, поджарый, желтолицый; он словно сам себя подгонял, бешено охаживая хлыстом голенище сапога. За ним, стараясь не отставать, беглым шагом поспешал еще один гренадер, потный, белобрысый. Фельдфебель обежал вокруг добычи и довольно заурчал — точь-в-точь маленькая такса.
— Славно. Славно. Годен. Как звать? А? Отвечай, парень. Какого черта молчишь? Отвечай!
— Герман Андерц!
— Славно. Превосходно. Бодрый, здоровый. Ну, отвечай!
— Бог свидетель, господин офицер, я до крайности слаб здоровьем и…
— Вздор. Ахинея. Здоров как дуб. Силен как бык. Верно я говорю? И предан отечеству. Знает свой долг. А ну, отвечай, парень, не то велю расстрелять тебя на месте.
— Боже, храни короля!
— Славно. Славно. Предан отечеству. Внемлет зову труб. Есть сердце в груди. Мужество. Верно я говорю?
— По правде сказать…
— Рад понюхать пороху и маленько пролить кровь на поле чести. Не все же сидеть дома в горнице, верно?
— Боже сохрани…
Фельдфебель сновал вокруг своей жертвы, костлявыми пальцами щипал ее за ляжку. Потом угостил Германа хлыстом по щиколоткам, чтоб посмотреть, каков он в прыжке. И недовольно заворчал.
А Герману вдруг забрезжила ужасная правда. Прыгая через хлыст, он завопил что есть мочи:
— Караул! Убивают! Разбой! Не хочу!
Фельдфебель, склонив голову набок, наблюдал за ним. Мигали жгучие перчинки-глаза. По лицу через равные промежутки времени пробегала судорожная гримаса.
— Славно, славно. Скачет как серна. Вопит как полевой лазарет. Хорошие легкие. Вали его. Давай, Фриц. Вали его с ног.
Белобрысый ткнул мушкет Герману между икр и повернул. Герман рухнул как подкошенный. Фельдфебель мигом взгромоздился на него.
— Ну вот и славно. Ишь, жирком оброс. С голоду не помирает. Славно.
Герман чуть не задохнулся от омерзения. Жесткие фельдфебельские руки, точно голодные крысы, шныряли у него под одеждой, ощупывали, тискали, оценивали. Сунулись в пах, проверить причинное место — сухое ли и плотное ли.
— Славно. Французов нету. Есть грыжа. Н-да. Долго не протянет. Мозгляк. Ну да ладно, сойдет.
Горчично-желтая физиономия с недоброй кривой ухмылкой наклонилась вперед, будто фельдфебелю вздумалось расцеловать нового рекрута. Он открыл Герману рот, осмотрел зубы, понюхал.
— Фу! Вонища, как в Лейтене{20} на третий день после боя. Ну и ладно. Не беда. Переверни-ка его.
Белобрысый мыском сапога перевернул Германа. Фельдфебель крепко пнул его в поясницу. Герман взвыл от боли.
— Славно, славно. Добрых девяносто плетей выдюжит. Годен. Берем что есть. В нынешние-то времена.
Фельдфебель слез со своей добычи и огрел Германа хлыстом по физиономии.
— Вставай! Сми-ирно! Ты зачислен в доблестную армию Его величества!
Герман неуклюже поднялся, всхлипывая от унижения и подпрыгивая, потому что хлыст не унимался, и заголосил:
— Караул! Я священник! У меня освобождение! Не положено мне воевать!
— Что-о? Никак изменник? A-а? Отвечай!
— Боже, храни короля! Но я не хочу! У меня освобождение!
Фельдфебель опустил хлыст. Дрожа и всхлипывая, Герман расстегнул ворот сюртука и ткнул пальцем в грязные брыжи. Фельдфебель наклонил голову набок. Угол рта у него дергался. Желтое морщинистое лицо потемнело от злости.
— Священник. А ну, скажи что-нибудь по-латыни. Живо. По-латыни.
— Vade retro spiritus infernalis![14]
— Латынь. Славно. Славно. Духовное лицо. Вот ведь дьявольщина. Обычное мое счастье. Прошу прощения, пастор. Одну минуту. Смирно!
Он быстро обернулся и начал охаживать хлыстом своих гренадеров, вымещая на них досаду. А те покорно стояли с мушкетами у ноги и тупо глядели прямо перед собой. Солдатские будни. Красные мундиры курились пылью.
— Вольно.
Фельдфебель, снова шустрый и бодрый, зажал хлыст под мышкой и утер потный лоб.
— Ну вот и ладно. Стало быть, гуляете, пастор? А? Славно. Виноват, ошибочка вышла. Стать у вас самая что ни на есть военная.
— О, вы преувеличиваете…
— Нет-нет, совершенно военная. Чисто Геркулес — поступь тяжелая, глаза как ружейные дула.
Герман втянул живот и выпятил грудь, даже дышать стало трудно.
— Н-да, я и раньше слыхал, будто есть во мне что-то этакое. Поди, и батальоном смог бы командовать, ежели что. Врожденные таланты, если позволительно так говорить о себе.
Фельдфебель подошел ближе, потер руки. Глаза-перчинки оживленно блеснули.
— Славно. Славно. Хорошо сказано. Есть, есть сердце в груди! Желаете исполнить свой долг, а? Вера и обет. Еще не поздно сменить жизненную стезю. Маршальский жезл в ранце. Дворянская грамота и красные выпушки. Ну как?
— Нет, Боже сохрани, я не это имел в виду…
— Негоже торчать в комнатах да плесневеть. Комнатный фрондер, а? Надобно знать свое место. Принять решение.
— Мне теперь пора идти…
— Может, на всякий случай достанем контракт, а? Пять талеров на руки. Ну как?
