А еще ей сменили имя с детского на женское, теперь она стала Нефертити, означавшее «Прекрасная пришла». Именно под этим именем действительно Прекрасная будет образцом женской красоты на многие века и для своих далеких потомков.
Это был целый обряд. Жрец Небанум прочитал положенные слова, потом Неф отрезали ее локон и сожгли в серебряной чаше. Волосы тлели долго, словно не желая расставаться с хозяйкой. Резкий, не слишком приятный запах устойчиво держался по всему дому. Кормилица подала Неф праздничный калазирис, богато расшитый золотом. В нем было очень неудобно, не побежишь, широко не шагнешь, а уж о колеснице или охоте и думать не стоит!
Девушка вспомнила слова Бакетамон, что калазирис заставит ее поневоле смирить шаг и стать женственней. Словно она стремилась быть таковой! Одергивая одежду, Неф проворчала себе под нос: «Так, глядишь, и замуж выдадут…» Перспектива стать замужней дамой, быть во всем послушной чужому человеку и рожать детей ей совсем не нравилась.
Но детство кончилось, с этим приходилось считаться. Почему-то мелькнула грустная мысль, что и Аменхотепа женили, может, даже против его воли…
При воспоминании о царевиче внутри стало одновременно горячо и тоскливо. Если они когда и увидятся, то только на праздниках. Аменхотеп может и не узнать бывшую подружку по детским урокам и играм в новом ее наряде… Но воспоминания о женатом теперь уже друге она старательно от себя гнала. Пусть Бакетамон твердит, что братец урод, Неф так не считала! Некрасив, конечно, но зато умен!
Тиу, видно, решила, что задумчивость Неф связана с ее новым статусом, а потому приставать с расспросами не стала, вспомнив, как переживала сама, впервые надев калазирис. А что говорить о строптивой Неф?
Хотя теперь она не Неф, а Нефертити. Небанум, посоветовавшись с богами, почти не изменил детское имя приемной дочери Эйе, напротив, добавил к нему окончание, и получилось «Прекрасная пришла». Эйе очень понравилось это имя, самой Неф тоже.
Глядя на свое отражение в большом отполированном медном зеркале, Нефертити дивилась. На нее смотрела действительно красивая девушка с точеной фигуркой и такими же точеными чертами лица. Никакого большого рта, детской угловатости, курносого носа… Все недостатки лица и фигуры словно покинули Нефертити с принятием ею нового имени.
Несколько месяцев юная девушка пряталась от людей, проводя все время дома на женской половине. Зато все это время она слушала много рассказов своей няньки о том, какой должна быть достойная девушка, мачехи о женских хитростях и отца о богах, истории Египта и его фараонах. Все это потом весьма пригодилось.
За всеми переживаниями юная девушка в конце концов даже подзабыла о царевиче и его женитьбе. Зато зрело ощущение, что ее саму ждет необычная судьба…
В гости к Нефертити зашла Бакетамон. Увидев ее головку в густой шапке отраставших волос, царевна посмеялась:
– Ой, Неф, какая ты хорошенькая! Настоящая красавица! Сколь счастлив будет тот, кому достанется эта красота!
Нефертити с досадой притопнула ногой:
– И ты об этом же! Все в один голос завидуют моему будущему супругу!
Бакетамон постаралась отвлечь раздосадованную подругу от неприятной ей темы, но сделала только хуже, потому что принялась сплетничать о… Тадухеппе!
– Она такая развалина! Не переносит жару… Будто приехала оттуда, где и вовсе не бывает жарко! А ведь в их Митанни тоже редко бывает прохладно.
– Она умная?
– Умная? Не знаю. Тадухеппа почти все время лежит в своих покоях и стонет. Даже Аменхотепу уже надоело, вчера царевич ездил охотиться, вместо того чтобы сидеть рядом со своей больной женушкой.
– А как он? – Нефертити почувствовала, что краска заливает щеки.
Бакетамон пригляделась к ее лицу, чем вогнала в краску еще сильнее.
– Эй, да ты не влюблена ли в царевича?
– Нет! Ты что?! Нет!
– Значит, влюбилась, дурочка, – сокрушенно кивнула Бакетамон. – Нашла в кого! Он же зазнайка и слюнтяй!
Неф очень хотелось возразить подруге, только как? Сама она видела царевича только на свадьбе и издали, девочке не полагалось сидеть вместе с гостями. Но Неф не верила, что Аменхотеп так сильно изменился за прошедшее время.
Видно, эти мысли были написаны на ее лице, Бакетамон все поняла сама и принялась доказывать:
– Что ты можешь вспомнить об Аменхотепе, кроме того, что он умный? Тебе же нравятся мужчины, способные ловко править колесницей, стрелять на скаку, охотиться? А братец всего этого не умеет. Он умеет только читать папирусы и вести умные споры со жрецами, которым тоже надоели его речи.
Еще раз приглядевшись к Неф, царевна махнула рукой:
– Тебе объяснять – что лить воду в дырявый сосуд, мои слова не задерживаются. Вбила себе в голову, что Аменхотеп прекрасен, и ничего не хочешь ни видеть, ни слышать!
Бакетамон ушла недовольной. Не меньше была раздосадована и сама Неф. Кто бы что ни говорил об Аменхотепе, она знала, что царевич все равно лучше всех! И переубедить влюбленную юную красавицу невозможно. Не умеет красиво править колесницей? Ну и что! Его отец пер-аа уже столько лет не воюет и на колеснице не ездит! Не любит охоту? А… а может, ему жалко убивать животных и птиц?! Неф готова оправдать царевича во всем, хотя тот в ее оправданиях абсолютно не нуждался.
Было очень душно, солнце уже село, но неподвижный воздух не освежал даже в вечерней тьме. Не справлялись и несколько рабов с огромными опахалами. Воздух, казалось, прилипал к телу, обволакивал, не давая свободно вдохнуть. Жарко даже для привыкших к такому с рождения египтян, что же говорить о чужестранцах, которые уже не первый день мучаются в Фивах?
Не успела Тийе подумать об этом, как к ней приблизилась рабыня, сообщившая, что о встрече просит главный лекарь Медхеб. Царица поморщилась, снова будет долго и нудно убеждать ее, что фараону нельзя пить вино, любить женщин, нельзя много есть, спать… А нужно побольше двигаться и быть осторожным, особенно в такую жару…
Послушать Медхеба, так Аменхотепу давно нельзя все. Как же тогда жить, тем более пер-аа, так любящему чувственные наслаждения? Отбери у него вино, женщин, мягкое ложе и вкусную еду, и фараон умрет безо всяких болезней. Хотя все дни свадьбы Аменхотеп-старший действительно слишком много пил и ел, а также смеялся. Но Тийе решила, что не станет ничего выговаривать мужу, как бы ни просил лекарь! Пусть остаток лет доживет в радости, ему уже немного осталось, никого не может обмануть показная беззаботность фараона, все понимают, что он доживает если не последние дни, то уж месяцы наверняка.
Но от Медхеба не отвяжешься. Тийе кивнула: пусть войдет.
Лекарь высок, сух и строг. Наверное, такими и должны быть берегущие драгоценное здоровье пер-аа. Но Медхеб слишком мягок, вернее, слаб, чтобы навязать свою волю Аменхотепу, а потому все его разговоры уходили, словно вода в песок в жаркий полдень, не оставляя даже следа. Фараон продолжал всласть есть, неумеренно пить, любить своих жен и наложниц и болеть.
Лекарь привычно распростерся ниц перед ногами царицы, произнося слова приветствия. Та знаком велела подняться и говорить.
Медхеб попросил отослать слуг. Тийе стало чуть тревожно, обычно он этого не делал, ни для кого во дворце не было секретом то, что пер-аа убивает себя сам своими повадками, и то, что главный лекарь ворчит из-за этого ежедневно. Что, так все плохо?
Рабам не полагается выдавать свои мысли, даже если они есть, слуги исчезли бесшумно. Медхеб чуть помялся, прежде чем начать говорить. Тийе даже собралась его поторопить, сидеть совсем без опахала в такую жару было тяжело.
– Царица, да будут дни твои вечны, меня беспокоит здоровье… – Он не успел договорить, Тийе поморщилась:
– Всегда одно и то же! Я не буду ограничивать пер-аа ни в чем! Он сам знает, что ему делать!
– Я не о Единственном веду речь, хотя и ему не мешало бы послушать советы…
– А о ком?
– Больна царевна Тадухеппа…
– Что?! Отравили?!
– Нет, нет! – испугался Медхеб. – У нее слабое сердце… Далекая дорога, жара и хлопоты совсем подкосили юную царевну. Она тяжело дышит, и у нее синие ногти. Может, мне будет дозволено посмотреть ее глаза? Я бы понял, насколько это серьезно.
Тийе задумалась. Конечно, девушка сильно устала из-за всего произошедшего, кроме того, царица уже знала, что у них с юным Аменхотепом почти ничего не получилось в первую ночь. Мать никому не сказала о своем знании, даже сыну, чтобы не обидеть. Но ведь это тяжело и для него, и для юной жены.
Царица встала:
– Хорошо, я распоряжусь об этом завтра.
– Могу я еще попросить…
– Что?
– Юной царице сегодня ночью нужен покой и кое-какие средства, чтобы она смогла восстановить силы. Я принес настойку, облегчающую страдания тела в жару и помогающую легче ее переносить.
«Ты бы мне предложил эту настойку!» – едва не сказала царица, но лекарь опередил свою повелительницу:
