Митрон, как не был взволнован, а может быть и благодаря этому, хорошо расслышал ответ сына, встал и вышел на улицу. На улице гремел праздник. Ни одна масленица не видела еще столько пьяных, не слышала такого громкого смеха, криков и песен. Люди будто справляли поминки по старой жизни, одновременно радуясь новому, счастливому и неизвестному. Однако слова сына окончательно добили Митрона и он шел, пошатываясь, ничего не видя и не разбирая дороги. Придя домой, он отказался от ужина, влез на печку и, не раздеваясь, прилег на тёплые кирпичи.
Проснулся Митрон с петухами. Слез с печи, обулся, одел полушубок и вышел во двор. К нему на грудь, ласкаясь, кинулся огромный, с телка, кобель, но он оттолкнул его, зашел в конюшню и со слезами на глазах стал обнимать за шеи двух лошадей, целуя их в мокрые шершавые губы. Потом напоил их, вывел старую лошадь и стал запрягать её в сани. Из сеней принес новое веретьё, один конец расстелил на санях, положил на него туши и покрыл их другим концом, перевязав всё веревкой. В избе уже хлопотала жена, готовя еду мужу. Митрон снял полушубок и шапку, бросил их на лавку, вымыл над лоханкой руки и лицо, расчесал гребнем пышную бороду и, перекрестившись, сел завтракать. Любитель поесть, он на этот раз еле притронулся к еде и вскоре вылез из-за стола. Жена это заметила, но спрашивать о причине не стала, боясь его гнева. Надев полушубок и сверх него огромный тулуп, Митрон в сенях взял топор и вышел во двор. Жена вышла его проводить, открыла тесовые ворота и спросила, когда его ждать. Он, было, сел в сани, но раздумал, вылез, подошел к жене и крепко поцеловал её в губы, что случалось с ним только во время ухаживания за Марфой, да ещё на свадьбе.
Было довольно тепло, когда Митрон за селом нагнал две повозки. Это были его сваты, братья Пономарёвы — Егор и Митрофан. Они тоже везли мясо забитого ими скота. Перед Семилуками догнали еще пять повод. Маленький, юркий Никифор Дымков, пока повозки тянулись на изволок, успел обежать всех по два раза и всем пояснить, что в город едет только потому, что если отберут лошадей, телеги и сани, то тогда им уже ни за что не попасть на базар. Добродушный здоровяк Иван Гусев успокоил его, сказав, что об этом волноваться не стоит, так как не только не на чем будет ездить, но и нечего будет и возить. Все прекрасно знали, что не только Никифор, но и они ехали в город не потому, что больше не на чем будет туда ехать, а потому, что жалко было отдавать скотину чужому дяде. Скотину, на которую было потрачено столько времени и сил. Если можно бы было забить лошадей вместе с санями в придачу, то любой из них, не задумываясь, сделал бы это. Не было жалко ни забитой скотины, ни хрипевших лошадей, а в голове сверлила одна единственная мысль о том, что сумеют ли они продать столько мяса, ведь его привезут не только из их села.
Мужикам в этот раз повезло. На Мало-Московской улице, на подъезде к хлебному базару, их остановил молодой, вертлявый человек и, узнав, что они везут мясо, предложил купить все, что у них есть. Мужики сначала не поверили и спросили, зачем ему столько мяса? Тот ответил, что он является представителем мясокомбината и что все мясо пойдет на колбасу, а то, что они привезли все вместе, не хватит и на один день работы. Мужики тут же пожалели, что не забили и другую скотину. Встретившийся мужик проводил их к Девицкому выезду и за пустырем остановил обоз перед высоким забором с огромными воротами. Он нырнул в небольшие двери, навешенные прямо на заборе, и через минуту ворота открылись. Мужики заехали в обширный двор и стали боязливо ждать. Вскоре к ним подошло еще три человека, осмотрели мясо и велели везти на весы. Через два часа, получив сполна расчет, все дружно решили отметить масленицу.
Приезжая на хлебный базар, мужики обычно обедали в полуподвальном трактире у Прохора. У него не только сытно и дешево кормили, но имелся широкий двор, где можно было поставить лошадей. Прохор ласково встретил своих знакомых, усадил их за стол и приказал половому подать еду. Когда мужики выпили, Прохор присел к ним и завел разговор.
— Что, мужики, слышно в ваших краях?
— У нас только и слышно о колхозах. Землю и лошадей уже отобрали, а теперь осталось отобрать оставшуюся скотину. Одним словом, куда ни кинь, всюду клин. Хана пришла нашему брату, не то, что вашему! — выпалил Никифор Дымков.
— У нас тоже не лучше вашего, — печально заметил Прохор. — Все, что выручаю от торговли, забирает казна, даже больше. Уже многие мои друзья прикрыли свои лавочки, прикрою свою и я. Так что в следующий раз вы меня здесь не найдете. Решил я, мужики, отказаться от всего!
Назад ехали в настроении, радуясь удачной сделке. Радуясь тому, что ловко обвели вокруг пальца Митьку Жука и Козырева. Радуясь тому, что они хмельные, сытые и довольные собой. Каждый из них, завёрнутый в тулуп, переживал свою удачу по-своему, сосредоточившись на домашних делах, забыв о колхозе, в который их не пустили, но который отобрал у них всё, что можно было отобрать у крестьянина.
Когда проехали Подклетное и потянулись по семилукскому мосту через Дон, то услышали громкий крик Митрона. Сначала они не поняли в чем дело, посмотрели назад, но гнедая кобыла, замыкавшая обоз, продолжала спокойно тащить сани, в которых, завернувшись в тулуп, развалился хозяин. Крик повторился снова. Мужики остановили лошадей и подошли к повозке. В санях лежал тулуп, лежали рукавицы, но самого Митрона там не было. Они недоуменно посмотрели друг на друга и в этот момент вновь услышали крик. И только обернувшись, увидели его, стоявшего на льду возле проруби и махавшего им рукой. На нем была нижняя посконная рубаха и подштанники. Черная копна волос на голове, такая же борода, черные шерстяные чулки на ногах резко оттеняли его одежду, делая всю фигуру невесомой и призрачной. Во всей этой картине было что-то загадочное и страшное. Мужики на первых порах онемели, не зная, что сказать или предпринять. Первым нашелся Иван Рыбин, который громоподобным голосом крикнул:
— Ты чего это задумал, Митрон?
— Да что, братцы, кричать, он все равно не слышит. Давай побежим, может быть успеем, — заторопил Никифор Дымков и, бросив тулуп, бросился бежать по мосту. За ним кинулись и остальные. Остался при лошадях только Егор Иванович, у которого враз отказали ноги и он, привалившись к деревянным перилам, тоскливо смотрел на печальную картину. А с реки неслось:
— Сват, скажи всем, что Митрон утопился! Прощай, сват! Не поминай лихом!
И тут все заметили него в руке бутылку водки. Он одним ударом выбил пробку, запрокинул голову, приставил горлышко бутылки ко рту и не отрывал до тех пор, пока она не опорожнилась. Потом перекрестился, качнулся над прорубью, выставил руки вперёд и нырнул под лед. Когда мужики подбежали к злополучной проруби, их встретила пелена спокойной чёрной воды. Все постояли немного, перекрестились, подобрали одежду Митрона и со слезами на глазах вернулись к поводам. Егор Иванович привязал осиротевшую лошадь к задку своих саней, и обоз тронулся в путь, везя с собой печальную весть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
