камня, но полы в нем деревянные, и половицы тихонько скрипят под нашими ногами. Сонные расположены только по одну сторону коридора, их окна открываются на конюшню и курятник. В городах северного Шинироса такие постройки не редкость, но на юге, ближе к реке, города либо бедны, либо вообще зачахли, превратившись в большие деревни, и каменные дома там встречаются нечасто.
Новые дома сейчас строятся из глины, которой по берегам Шиниру в избытке. Древесины достать в тех краях не составит труда, вот только вряд ли кто-то рискнет срубить в вековечном лесу даже ветку. После того, как туда согнали всех магов, он был объявлен запретным, а его древесину стали называть проклятой. Говорили, что маги наложили на нее особые чары, и теперь могут подчинять себе тех, в чьих домах есть хоть чахлая веточка, хоть бревнышко из вековечного леса. Многие не верили этим россказням, но были те, кто отказывался входить в дом, если видел там хоть одну деревяшку.
Видеть дерево в доме фиура Шинироса было странно, но я не думал, что Асклакин играет с судьбой. Скорее всего, заказал древесину где-то на севере. Вековечный лес был самым большим, но не единственным лесом в Шиниросе. Правда, кое-кто говорил, что магам подчиняется все деревянное. Но отец считал эти слухи глупыми. Так недолго дойти и до воздуха, властью над которым маги тоже обладают. Назвать его проклятым не составит труда, только вот что же делать с теми, кто им дышит?
Асклакин останавливается перед запертой дверью в самом конце коридора и открывает мне дверь. Это кухня. Жарко горит очаг, кипит вода в подвешенном над ним котелке. На чисто выскобленном столе — еще котелок, поменьше. В нем аппетитно дымится каша, как видно, только что снятая с огня. Приставленная к кухне работница возится на столе у окна с тестом, что-то заворачивает в вырезанные из него маленькие квадраты. Она не оборачивается, и Асклакин не делает ей замечания. Он вообще ведет себя так, словно мы тут одни. Я не знаю, хорошо это или плохо. Своих работников отец приучал к порядку, иногда поднимал на них руку, часто покрикивал. Я вырос с осознанием того, что работник должен уважать своего хозяина, хотя бы за то, что тот дает ему кров и еду за его труд. Отец сам выбирал работников, сам ездил в Шин во время большой ярмарки перед наступлением Холодов. Мне говорил, что еще рано, что не набита рука и не навострен глаз.
В эти Холода мы должны были ехать в Шин вместе.
— Садись, фиоарна, — говорит Асклакин, первым усаживаясь на длинную деревянную лавку.
Мы утренничаем. Каша наваристая, в ней много мяса и масла, она даже слишком жирная для меня. Наместник заводит разговор ни о чем, говорит о Шиниру, которая только недавно вошла в русло после половодья, о своем сыне, который должен скоро откуда-то вернуться, о том, как беспокоит его угроза на границе.
Женщина забирает у нас пустые блюда и черпаки. Ее смуглое лицо ничего не выражает, испачканные мукой руки двигаются почти лениво. Наместник не замечает ее, но она и сама, кажется, витает мыслями где-то в другом месте. Поставив перед нами чаши и наполнив их вином, она возвращается к тесту и начинает закидывать наполненные начинкой квадратики в кипящую воду.
— Вино шиниросское, из Веркшин, — говорит наместник, причмокивая. — Все-таки у нас оно самое лучшее.
Я не пробовал вина из других мест, потому только киваю и осушаю чашку.
— Я намерен проехать по городу сегодня, заглянуть на рынок за гиржей, — говорит наместник, имея в виду часть дохода, которую в больших городах наместник собирает с рынков и ремесленных домов для собственных нужд.
В нашей деревне гиржу не собирали. Ремесленники были наперечет: кузнец, скорняк, гончар, травник, шорник. Отец просто брал то, что ему было нужно. Демерелис как раз собиралась сделать подковы для одной из отцовских кобыл, когда на нас напали.
Я снова думаю о нападении. Разбойники заставили наших лошадей сбеситься — но этого бы не случилось, если бы шорнику и кузнецу помогали маги.
Чары в узде и подкове были обычным делом еще шесть Цветений назад. Кровь хозяина. Волос лошади. Маг смешивал все в ступке, потом что-то шептал — и одну половину смеси выливал в расплавленное железо, из которого кузнец делал подкову, а остатками хорошенько мазал узду. Лошадь слушалась хозяина, как ребенок — свою мать. Кони не бросились бы врассыпную, не стали бы топтать своих хозяев, если бы с нами была магия.
Я не хочу об этом думать, но мысли сами лезут в голову. Резко поставив чашу на стол, я поднимаюсь. Асклакин удивленно смотрит на меня, а кухонная даже не вздрагивает — так и стоит спиной к нам, помешивая черпаком с длинной ручкой варево в котелке.
— Если ты не против, фиур, я хотел бы пройтись по городу, — говорю я.
Он только пожимает плечами. Сбор гиржи — дело почти личное, да и не было прямого приглашения, так что это не отказ.
— Как угодно, фиоарна. Только не заблудись. — Фиур усмехается, но по-доброму. — Город у нас большой.
— Твой дом все знают, — говорю я. — Если потеряюсь — доведут.
Я выхожу из кухни, оставив наместника допивать свое вино. Начинать трапезу нужно с хозяином дома, но заканчивает ее каждый сам — так заведено еще с древних времен, и этот обычай в Шиниросе еще соблюдается.
Отец в меру сил пытался научить меня этим тонкостям. В Асморе, говорил он, традиции уже почти не чтут. Едят после заката, пьют вино с гостями допьяна и не хранят верность обетам. Но Шинирос слишком стар, чтобы меняться и изменять себе. Слишком близок к нам вековечный лес, и маги, которые жили и умирали всегда по своим традициям, и потому мы чтим и помним обычаи предков, живших за сотни Цветений до нас.
