Углубившись в гастрономические размышления, я с удовольствием вспомнила, что в тумбочке у меня должна была оставаться вчерашняя ватрушка. «И правда, надо согреться, попить чайку…» — решила я. — Надеюсь, ватрушка не успела зачерстветь за ночь…» Я с вожделением заглянула в тумбочку. Оказалось, что чай у меня греется совершенно зря: в тумбочке лежали только жалкие остатки полиэтиленового пакета и то, что мыши обычно, не скупясь, оставляют после себя.
— Андерсену это не понравится, — сердито произнесла я вслух, с досадой захлопнув тумбочку.
Пригорюнившись, я уселась у закрытого окна и задумалась. Я думала о том, что завтра пятница, что неизвестно, удастся ли Петру Ивановичу сдержать обещание и вернуть моего любимого кота, и что уж не знаю, как он, Пётр Иванович, а я без Андерсена больше не могу. И если завтра до конца дня Андерсен не вернётся, то спасать придётся уже меня.
Пятница
В пятницу меня разбудил яркий луч солнца, устремленный прямо на подушку. Он слепил глаза, настойчиво призывая вставать. Я подошла к окну и распахнула его настежь. От вчерашнего дождя не осталось и следа. День, кажется, выдался яркий.
Народ в автобусе выглядел вежливым и окончательно проснувшимся. «Лица-то совсем не противные!..» — с удивлением думала я. Кондуктор в лёгкой оранжевой жилетке напомнила мне фею из давно забытой сказки. Словом, как поётся в одной из песен Гребенщикова, «всё было неестественно мирным, — как в кино, когда ждёт западня». Словно пытаясь стряхнуть с себя необъяснимое благодушие, я с тревогой вспомнила о Петре Ивановиче, бабе Любе… и об Андерсене, о котором, впрочем, я помнила постоянно. Странно, но сегодня эти мысли не затмили для меня необычную резкую яркость дня. Выйдя из автобуса, я чуть ли не бегом, направилась к «Лавке».
Несмотря на то, что ключ в замке повернулся легко, дверь подавалась с трудом. Пока я боролась с невидимой преградой, мне почудилось знакомое мяуканье.
«Глючит», — догадалась я.
Открыв, наконец, дверь, я тупо уставилась на серые мышиные трупы, разложенные на моём пути.
«Он вернулся?..» — робко подумала я. «Он вернулся!» — осознала я окончательно.
Я попыталась попросту перешагнуть трофеи, да не тут-то было. Мне пришлось отказаться от лёгкого пути и прокладывать себе путь, пододвигая мягкие тушки носком туфель. Хорошо ещё, что обувь оказалась закрытой.
Как вы уже наверно догадались, по другую сторону мышиных баррикад, меня радостно встречал Андерсен. Я схватила кота на руки и поцеловала в лоб.
— Ты вернулся, Андерсен! — сказала я. — Я так по тебе соскучилась.
— Как же ты пришёл, сам, без Петра Ивановича? — удивилась я.
Всем своим видом Андерсен выражал, что не ожидал от меня такого глупого вопроса. И правда, через кладовку, конечно, — вспомнила я об отверстии в кладовом помещении.
— Ну а как Пётр Иванович, ты сказал ему что уходишь? Как у него дела сейчас?
Андерсен промолчал. Но я уже понимала, что у Петра Ивановича все более или менее что называется, «под контролем». Иначе, Андерсен попросту его бы не оставил.
Я подхватила кота на руки и стала кружить. Мне было так радостно, что я даже не задумывалась, увидит кто-нибудь в окно или нет. Мне тогда даже не пришло в голову подумать об этом.
Потом мы с Андерсеном приняли что-то около пяти посетителей. Честно говоря, я их совсем не запомнила. Наверно, потому, что на этот раз они ничем особенно не выделялись. Надо сказать, Андерсен сразу же включился в работу. Он встречал и внимательно изучал посетителей. Ходил за ними не хуже охранника, но, как водится, с гораздо большим тактом. Кот изредка пошевеливал ушами и время от времени высоко, словно победное знамя, поднимал вверх хвост.
Проводив последнего посетителя, мы с Андерсеном уселись за стол пить чай. Вернее, я уселась на стул за столом, а кот на стол напротив моей чашки.
Знаю, знаю, — это нехорошо: негигиенично и непедагогично. Я не буду с вами спорить. Признаюсь только, что если бы он сам не догадался залезть на стол, то я бы его туда обязательно посадила. А если ваше воображение представило вам какого-нибудь неопрятного кота, беспардонно сующего нос или лапы в чашку или блюдце с сушками, то вы просто ошиблись адресом. Андерсен ничем не похож на воображаемого вами глупого кота. А похож он, на… «Картину маслом», а его возвращение напоминает долгожданный прохладный ветер в знойную погоду. Надеюсь, это не покажется вам грубым, но сегодня, в пятницу, когда моё Утешение снова вернулось ко мне, мы с ним не будем играть по чужим правилам.
В общем, мы с Андерсеном тихо-мирно пили чай и досиживали пятницу, как в старые добрые времена.
Время подходило к закрытию, и я уже начала всерьёз тревожиться, почему же дверной колокольчик всё не звонит. И тут-то как раз он и зазвонил…
На пороге, как вы могли догадаться, стоял Пётр Иванович. Андерсен спрыгнул со стола и подбежал к нашему герою недели. Пётр Иванович присел на корточки и потрепал Андерсена, словно старого заслуженного друга. «Ещё бы лапу пожал…» — подумала я, наверное, чуть-чуть ревниво.
Я, разумеется, тоже давно встала из-за стола и подошла к посетителю. Наконец, и он меня, кажется, заметил.
— А, Люба, здравствуйте, здравствуйте, — очень приветливо сказал он. — Спасибо вам за Андерсена. И вообще, за всё спасибо.
Я почему-то не нашла, что сказать, — только во все глаза смотрела на посетителя.
Пётр Иванович очень изменился. Мне казалось, что передо мной стоял совершенно другой человек. Хотя в его взгляде по-прежнему можно было ясно различить притаившуюся боль, тяжёлое мутное облако, ещё недавно окутывающее его, исчезло. И это создавало разительное несходство между тем человеком, который забрёл к нам с Андерсеном всего неделю назад, и тем, который сейчас стоял перед нами.
— Я уезжаю, Люба, — сказал он мне. — Галя, сестра моя, прислала из Краснодара телеграмму: она очень нуждается в моей поддержке. Я должен ей помочь. Если б вы знали, как много ей в детстве пришлось возиться со мной, из скольких передряг она меня вытаскивала, — вы бы меня поняли.
— Я понимаю вас, — сказала я. Мне, почему-то, казалось, что он говорит не столько со мной, сколько сам с собой. Но, я чувствовала ясно, что он себя уже во всём убедил, во всём разобрался.
— Сестра Галя звонит мне каждый вечер. Понимаете, она болеет, чувствует себя одиноко, беспомощно. Сын женился, уехал с женой в какой-то город, теперь они ждут маленького…
— Вы простите, что я вам всё это рассказываю, — спохватился он. Я машинально кивнула головой, и не пытаясь выразить что-нибудь определённое. Знаете, я где-то читала, что иногда в качестве слушателя может сгодиться даже цветочный горшок или пепельница. Думаю, это был именно тот самый случай. Я понимала, что Петру Ивановичу нужно выговориться, а мне вовсе не трудно было поработать цветочным горшком.
— Андерсен обладает удивительными способностями, — продолжал Пётр Иванович. — Это очень тонко чувствующее и деликатное существо. Он так точно умеет отзываться на любое душевное движение, словно прибыл из другого мира: здесь так никто не может…
Я кивнула, потому что мне тоже иногда так казалось.
— Он просто не похож на обычного кота…
Я чувствовала, что Пётр Иванович может говорить об Андерсене очень долго. Я была совершенно согласна с его словами, но дело в том, что для меня откровение Ивана Петровича не было новостью. Его рассуждения об Андерсене звучали для меня так же, как — «Волга впадает в Каспийское море» или «земля круглая».
— Знаете, ведь это именно он, Андерсен, вылечил меня, — сказал Пётр Иванович и немного вопросительно взглянул на меня, словно выжидая, не буду ли я возражать. Но мне и тут нечего было возразить.
— А ведь вы никуда и не уезжали. Да, Люба?
— Нет, не уезжала, — ответила я
— Специально отдали мне Андерсена, — полечиться… — с задумчивой, не слишком весёлой полуулыбкой, смотря в пол, рассуждал он.
— Вы же заметили, что Андерсен не похож на переносной саквояж, который можно просто сунуть кому-то в руки, — произнесла я немного жёстко.
— Правда, правда! — почти радостно согласился Пётр Иванович.
— Андерсен сам захотел к вам, — подытожила я уже помягче. Пётр Иванович согласно кивнул.
— Ну всё, Люба, мне пора. Правда. Надо собираться. В Краснодар, к сестре улетаю. Если б вы знали как хорошо она относилась к моей покойной жене… — начал было он, но вдруг, словно о чём-то вспомнив, осекся на полуслове.
— Да, Люба, простите вы меня ради Бога, эгоиста. А как вы-то? с «Разбитым сердцем» справились, наконец?
Я напряжённо пыталась догадаться, о чём это он. Потом вспомнила: он же мне книгу с таким названием приносил!..
— А нет, не успела, — ответила я. Мне так нравилось, что сейчас я могла разговаривать с ним вот так просто, не осторожничая, как с нормальным, здоровым человеком.
