— Барышня, приносим свои глубочайшие извинения за то, что отрываем вас от созерцания сего высокохудожественного полотна! Не соблаговолите ли обернуться, чтоб познакомиться с его автором. — Голос звучал насмешливо. Меня прямо обожгло! Вот тебе раз! Это же художники! Как я сразу не догадалась!
Я обернулась. Светловолосый и его товарищ улыбались. Не обиделись?
— Это вы? Ты написал? — смущенно спросила я у светловолосого.
— Нет, автор — вот. — И он хлопнул товарища по плечу. Я перевела взгляд на второго художника и замерла. Он тряхнул головой, челка взлетела, и я увидела его глаза, темные, с искоркой на радужках, и тень от ресниц на щеках…
— Вам понравилось? — спросил он.
— Знаете, как-то неожиданно, — быстро взяв себя руки, призналась я. — Вокруг натюрморты, этюды, пейзажи, и вдруг — эта картина. Мне кажется, она очень талантливо написана, — придав голосу солидности, похвалила я.
Светловолосый снова усмехнулся.
— Интересуешься живописью? — спросил он.
Я солидно кивнула.
— О, как это приятно, — воодушевился светловолосый, — может, и о моих работах что-нибудь скажешь?
— Ну, я не такой уж знаток. — На самом деле я просто струхнула, одно дело разговаривать с дилетантами, и совсем другое — с профессионалами. Да они в два счета раскусят меня!
— Молодец. — Светловолосый удовлетворенно кивнул. — А то я уж подумал, ты одна из этих. — Он покрутил в воздухе пальцами. — Вадим. — Он протянул мне руку. Я с удовольствием пожала ее.
— Яна.
— Евгений, — представился автор понравившейся мне картины. Мы тоже обменялись рукопожатиями.
Потом поболтали немного, художники рассказали о себе, я — немного о себе. Нашли девчонок, я и их познакомила. Вадик оказался веселым и вполне компанейским парнем. А Женя, тот больше молчал и скоро простился, у него были какие-то дела.
Вадик остался с нами. Мы и в кафе посидели, и погуляли, и телефонами обменялись. С тех пор подружились. Сначала я даже думала, что нравлюсь ему, но ошиблась. Точнее, я ему нравилась, но просто как человек, как друг. Оказалось, что и живем мы в одном районе, от моего до его дома вполне можно дойти пешком.
Мне нравилось иногда приходить к нему, я могла часами просиживать в его комнате, слушать его байки или просто наблюдать, как он работает. Если у него было настроение, конечно. А было оно у него не всегда. Он честно предупреждал меня: я не в настроении. И я не обижалась.
Мне очень хотелось, чтоб Вадик нарисовал меня. Но он никогда не предлагал ему позировать. И вот я дождалась и поэтому страшно гордилась собой. Быть музой художника — в этом что-то есть. Еще неизвестно, кем был бы Сальвадор Дали без своей Галлы!
Я размечталась. И забыла о неудобном стуле и напряженной спине.
Между тем Вадик закончил делать наброски.
— А ты молодец, — похвалил он. Я была счастлива!
В тот день мы договорились о времени следующего сеанса.
Я ждала с нетерпением, когда же Вадик приступит к настоящей работе.
После первого сеанса Вадик стал часто приглашать меня. И я бежала к нему, отбросив другие дела. Все, кроме Лехи, конечно.
И вот наконец он усадил меня спиной к зеркалу, установил подрамник с холстом и принялся за работу. Иногда он вступал со мной в беседу. Говорил, что так он помогает мне оживить лицо.
Однажды я спросила, что он думает об искусстве.
— Искусство? — Вадик наморщил лоб. — Да ничего я не думаю. И слово-то какое дебильное. Искусство — искус или искусственный? Ненастоящий, что ли? А может, греховный? Нет, не нравится!
Его рассуждения озадачили меня.
— А как же ты называешь то, чем занимаешься?
— То, чем я занимаюсь, — есть творческий процесс. — В его голосе появились менторские нотки. — Способность к творчеству — это то, чем бог наделил человека, когда сотворил его по образу и подобию своему. Так что человек, он как бы соучастник, со-творец.
— Ого! — восхитилась я. — Высоко метишь!
— А иначе нет смысла, — отозвался он.
— Ну да, может быть…
Теория Вадика радикально отличалась от Лехиной. А чего я ожидала?
Закончив работу, Вадик, как обычно, набрасывал на полотно тряпку и выпроваживал меня до следующего сеанса. Смотреть на неоконченную картину категорически запрещалось. Я изнывала от нетерпения, но помалкивала. Я же знаю, как трепетно относится Вадик к своей работе. Люди искусства — они особенные.
Как-то я спросила его о Жене.
— Жека? Да все нормально. Классный он парень, я тебе скажу.
— Он мне тоже понравился, — призналась я.
— У тебя же вроде есть кто-то?
— Ну да… Я не в том смысле, просто понравился. — Я поймала себя на мысли, как будто оправдывалась.
— Кстати, пока не забыл, у нас скоро выставка, придешь?
— Так ты к выставке портрет готовишь? — с замиранием сердца спросила я.
— Угу…
Конечно, я пришла на выставку. Вадик встретил меня у входа, проводил в зал. Там было довольно много народу. Как я догадалась, студенты и их друзья и родственники, ну и преподаватели, конечно.
Вадик нашел Женю и попросил его за мной присмотреть, а сам куда-то смылся. Я почему-то смутилась, не знала, куда деть руки. Женя, кажется, тоже чувствовал себя не совсем уверенно. Мы бродили по залу, рассматривая творческие работы, Женя рассказывал о художниках, я слушала. Потом вспомнила:
— Жень, где картины Вадика?
— Идем, — сказал он.
Портрет висел не совсем удачно, на него падала тень, и он казался темным, почти черным, наверное, поэтому я не нашла его сразу.
Он был похож! Удивительно, потрясающе, мне даже стало страшно. Вадику удалось все, он ухитрился перенести на холст то неуловимое нечто, что присуще только мне. Но! Глаза! Вроде бы мои, карие, но что-то в них настораживало. Я долго вглядывалась, не понимая. И вдруг вспомнила! Зеркало! Вадик, скотина, он! С портрета на меня смотрела я, но взглядом Вадика!
Женя молчал. Я тоже.
— Он хотел написать автопортрет, — наконец произнес Женя.
— У него получилось. — Я даже не знала, злиться мне или смеяться.
А Женя сказал:
— Ты очень красивая… — и вздохнул.
