на прокат машину было гениальной идеей.
Мы с Куинн едем по побережью с опущенными окнами, а из динамиков с помехами играет гавайская музыка. Точнее, из одного динамика, потому что остальные сломаны.
Я уговорила Куинн сесть за руль, чтобы я могла ориентироваться и делать фотографии из машины. Поездка, которая должна была занять два часа, в итоге заняла полдня, поскольку я заставляла ее часто останавливаться, чтобы полюбоваться пейзажами и сделать снимки. На обед мы зашли в придорожный фруктовый киоск и съели орехи макадамия, ананас, манго и маленькие бананы, которые на вкус как чистый сахар.
Мы остановились на обочине у поворота с надписью «Живописный вид».
— Вот этого я и ожидала. — Я стою на краю обрыва, подо мной раскинулся Тихий океан, а за моей спиной — стена вулканической породы, увитая яркими зелеными лианами. — Здесь совсем другой мир. — Я подношу камеру к лицу и фотографирую Куинн. Ее огненно-рыжие волосы развеваются, лицо устремлено в небо, глаза закрыты.
— Как думаешь, русалки пукают? — говорит Куинн, ее глаза все еще закрыты.
— Думаю, что нет, потому что их не существует.
— А рыбы пукают?
Вместо того чтобы попытаться дать рациональный ответ, я позволяю ее вопросу повиснуть в воздухе, как риторическому бреду.
— А они писают? Можем ли мы вообще знать, писают ли они? Как можно изучать такие вещи, когда они окружены водой? — Она открывает глаза с долгим выдохом, чего я ожидала бы от занятий йогой, а не от обсуждения рыбьей мочи. — Это место творит со мной странные вещи. Действительно заставляет меня задуматься о более глубоких вопросах жизни, понимаешь?
Я сдерживаю улыбку и прячусь за фотоаппаратом, делая снимок извилистой дороги с раскинувшимся океаном и небом на заднем плане, и как бы ни захватывало дух от окружающей обстановки, я не могу передать ощущение всего этого.
Мы забираемся обратно в машину и продолжаем ехать на север по шоссе Камехамеха. Чем дальше от Гонолулу, тем более сельскими становятся пейзажи. Небольшие деревянные дома без стен и заборов, раскрашенные вручную вывески с рекламой фруктов или яиц на продажу, а там, где вулканическая порода переходит в пляжи, улицы заставлены машинами.
— Зацени этот пляж, — восторженно говорит Куинн, отвлекая мое внимание от скопления одичавших кур.
Она притормаживает, паркуясь на обочине, и мы обе смотрим в окно на участок пляжа с пушистыми белыми волнами, разбивающимися так сильно, что кажется, будто они сотрясают землю под нами.
Куинн смотрит поверх своих ярко-розовых солнцезащитных очков.
— Где мы?
Я проверяю карту на своем телефоне.
— Сансет Бич.
— Разве не здесь, по словам Иисуса, он живет? — Медленная улыбка появляется на ее губах.
Мы решаем — точнее, Куинн решает, — что проведем здесь остаток дня. Мне надоело проводить большую часть времени в машине, поэтому я соглашаюсь.
Нагрузив руки полотенцами, которые мы позаимствовали в мотеле, и тем, что осталось от наших придорожных закусок, мы находим пешеходную дорожку недалеко от места парковки. Она проходит между двумя домами, оба из состаренного дерева, со стеклянными фасадами и несколькими уровнями. Интересно, каково это — жить так близко к воде? Шум разбивающихся волн так же мешает заснуть, как движение на автостраде возле моего дома?
На пляже не так многолюдно, как на Вайкики. И у людей поблизости, похоже, есть цель со своими досками для серфинга, масками и ластами, а также бодибордами. Никаких детей в отвисших подгузниках или обгоревших туристов.
Раскладывая наши полотенца, я испытываю неловкость. Может быть, причина того, что мы не видим туристов, в том, что мы и есть туристы? На Вайкики я не чувствовала себя чужой, так как все вокруг казались мне приезжими, но здесь чувствую себя так, будто держу в руках большую неоновую вывеску, которая кричит, что мне здесь не место.
Куинн спускает бретельки сарафана вниз по рукам, как будто раздевается для публики. Ее крошечное бикини-стринги мало скрывают пышную грудь, ее красочные татуировки ярко выделяются под ярким солнцем. Оглянувшись вокруг, я вижу, что она привлекла несколько взглядов, но ничего похожего на то внимание, которое получает дома. Это наводит меня на мысль, что этот пляж повидал немало красивых и почти обнаженных женщин.
Я не снимаю мешковатую футболку и джинсовые шорты, бейсболка защищает глаза, пока я смотрю на волны.
— Ты когда-нибудь раньше видела столько сексуальных парней в одном месте? — бормочет Куинн рядом со мной.
Я не заметила сексуальных парней. Большинство из них загорелые, худощавые, с выгоревшими на солнце волосами. Я собираюсь сказать это, когда слышу суматоху у себя за спиной. Голоса. Глубокие, громкие, мужские голоса. Мы одновременно поворачиваемся и видим, что в одном из двух домов, мимо которых мы проходили по пути, несколько парней во внутреннем дворике что-то кричат другим, идущим к воде с досками для серфинга под мышками. Все они одеты по-разному. Некоторые в футболках, шортах и кепках. На других только в шорты. Несколько человек в шортах и бейсболках. Разный рост, разная степень мускулатуры, но все атлетического телосложения.
— Боже правый. — Куинн тоскливо вздыхает.
На этот раз я вынуждена с ней согласиться.
— Это что, дом братства?
— Не может быть. Парни из братства так не выглядят, — говорит она. — Иисус.
— …Мария и Иосиф, — бормочу я в благоговении.
Я не из тех девушек, которые пускают слюни при виде красивого мужчины. Меня всегда привлекала личность мужчины. Хорошее чувство юмора или художественная креативность скорее заведут меня, чем несколько загорелых мышц. Но глядя на этих парней, собранных в одном месте, демонстрирующих всю эту кожу, я чувствую в себе первобытную самку, которую моя внутренняя феминистка хочет задушить горящим лифчиком. Я сжимаю губы, чтобы не разинуть рот.
— Нет, — говорит Куинн. — Это Иисус.
Тень падает на меня, когда высокий человек перемещается в поле моего зрения, перекрывая мне обзор. Я уже собираюсь наклониться, чтобы рассмотреть пару длинных ног, как вдруг раздается хлопок.
— Вы здесь! — кричит Иисус при приближении.
Куинн смотрит на него поверх солнцезащитных очков, хлопая ресницами.
— Ты преследуешь нас?
Он усмехается.
— Я должен спросить тебя о том
