Железные дороги Российкой Империи имели собственные телеграфные сети, независимые от Департамента почт и телеграфов. Предназначались они для передачи служебных сообщений, но ведь и Агафон Иванов собирался передать вовсе не любовную весточку. Он выполнял распоряжение начальника Управления Сыскной полиции, хотя теперь, после разговоров с вокзальными работниками, Иванов был уверен, в полной бесполезности посылаемой телеграммы. Он почти не сомневался в том, что ни в какие Боровичи Александра Васильевна Барклай с Николаевского вокзала не выезжала и Петербурга утром двадцать четвёртого апреля вообще не покидала.
Пока Агафон Иванов работал на Николаевском вокзале, Владислав Гаевский обходил всех дворников «яковлевки». Таковых было четверо и все они клятвенно заверили сыскного агента в том, что извозчика для госпожи Мелешевич никто из них не брал. Помощь дворника жильцам своего дома в переноске багажа от квартиры до пролётки была обычным явлением, тем более, когда дело касалось дамы. Потому вопрос о том, каким образом Александра Васильевна добралась до Николаевского вокзала, остался невыясненным.
Затем, сопровождаемый дворником Филимоном, Гаевский разыскал квартиру тех самых продавщиц — цветочниц, что имели обыкновение отпраляться на работу в девять часов с минутами. Девиц дома не оказалось, но Гаевскому попался свидетель, возможно, более ценный, чем они сами — их матушка. Оказалось, что цветочницы являлись двоюродными сёстрами, и Правсковья Архиповна была для одной из них кровной, а для другой крестной матерью. Женщина не только с точностью до минуты описала Гаевскому распорядок дня девиц, но даже рассказала какими улицами и по какой стороне тротуара («по нечётной, по нечётной!») спешат они в свой магазин. Гаевский уяснил для себя, что сегодняшним утром сёстры действительно вышли из квартиры в девять с четвертью, как это делали обычно. Таким образом, рассказ Филимона оказался верен и сделанная им привязка событий по времени также могла считаться достоверной.
Далее Владислав Гаевский направил свои стопы в кондитерскую лавочку, что расположилась в подвальчике «яковлевки» со стороны Вознесенского проспекта. Это было довольно просторное помещение с длинной деревянной буфетной стойкой, зеркалами по стенам и небольшими столиками на двоих. Такие заведения, особенно в вечерние часы, обычно посещали гуляющие по улицам парочки, студенты, безбилетные проститутки и их потенциальные клиенты. Здесь можно было выпить кофе с какой — нибудь сдобой, либо купить товар навынос. В кондитерской удивительно вкусно пахло свежей сдобой, ванилью и ещё чем — то таким ароматным, что у Гавского даже засосало под ложечкой, и он остро ощутил, сколь изголодался за этот день. Румяная, пышнотелая, с роскошной крепкой грудью, молодая кондитерша в крахмальном чепце встретила сыщика милой улыбкой, на секунду заставив его позабыть как о голоде, так и о цели визита.
— Что барин изволит? — спросила она с характерным вологодским «оканием» и Гаевскому, бывшему всегда истовым любителем крупных женских форм, пришлось сделать неимоверное усилие над собой, чтобы отвести взгляд от её груди и сострогать в качестве ответа более или менее внятную фразу.
— Да я вот, милая, бывшего приказчика вашего, Власа Дмитриева, ищу, — пробормотал Владислав. — Можно с ним поговорить?
— А вам он на что? — поинтересовалась красавица, явно наслаждаясь произведённым на мужчину эффектом.
— Да я вот, милая… — взгляд Владислава снова упал на грудь женщине и более уже не поднимался. — Деньги я ему должен. Давно брал, потом уезжал, а долг — он ведь такой! — карман жжёт.
— Так он на «Апрашке» в хлебном доме купцов Пантелеевых теперича устроен, — неспешно ответила кондитерша; голос её, мягкий, густой и обволакивающий, необыкновенно подходил всему облику торговки, усиливая впечатление женственности. — Сказывал, платят там лучше, да только и мороки больше, чем у нас…
— Да что ты говоришь, сахарная моя… — тяжело вздохнул Гаевский. — Что же мне теперь делать?
Он дёрнул цепочку, извлёк из кармана часы и силой заставил себя посмотреть на циферблат.
— Не смотрите на часы, — участливо произнесла кондитерша, облокачиваясь на прилавок и склоняясь к Гаевскому. — Поздно ужо.
— Вот и я смотрю, сладкая моя, что поздно уже на «Апрашку» двигать, — вздохнул Владислав, сожалея о глухом, под горло, платье кондитерши, не позволявшем удовлетворить вполне понятное мужское любопытство; впрочем, данное обстоятельство лишь подстёгивало воображение. — А где живёт Влас, не знаешь часом, красавица?
— Нету у меня обыкновения к мужчинам ходить, не таковская я. — ответила женщина и Гаевский почему — то нисколько ей не поверил. — Но где Влас обретается знаю: в доме Мухортина в Столярном. Его там каженная собака знает, Влас — то ведь мужик шебутной, сами, поди, знаете…
— Это точно. — согласился Гаевский. — Влас — он такой. У Мухортина, значит, говоришь?… А как тебя — то звать, милая?
— Матрёна я.
— А налей — ка, Матрёна, мне чашечку горячего шоколаду, — попросил Гаевский. — И дай что — нибудь вкусное голодному мужчине. Есть у тебя что — нибудь эдакое для меня?
— Для голодных мужчин, особенно когда они такие обходительные, как вы, барин, у нас завсегда что — нибудь найдётся. Хотите горячую свежую булочку с маком? Наш Пётр мака не жалеет, кладёт в палец толщиною, вкуснота — а… Иль, может, чего другого хотите?
Она качнула головою в чепце в сторону застеклённой витрины, заполненной разного рода кондитерскими вкусностями, но Гаевский даже глазами не повёл в ту сторону.
— И булочку вкусную хочу и «чего другого» для голодных мужчин тоже хочу, — с улыбкой ответил он, развлекаясь двусмысленностью беседы.
— Это чего же, например? — кондитерша сделала наивно — изумлённые глаза; она, похоже, тоже развлекалась пикантным разговором. — Что могут желать голодные мужчины?
— А вот, скажем… — Гаевский на секунду задумался. — Скажем, погулять вместе?
— Можно и погулять, — согласилась Матрёна. — Говорят, цирк — шапито хороший на гастроль приехал. У Нарвских ворот стоит. Представления каженный день даёт.
— Прекрасно, можно цирк — шапито посмотреть, — моментально согласился Гаевский. — Скажи мне, Матрёна, как ты работаешь, и мы с тобою выберем время для похода в цирк.
Менее чем за минуту сыщик назначил кондитерше свидание и, расположившись за столиком в углу, с аппетитом съел роскошную, почти на фунт весом, булочку с маком и выпил какао. Матрёна, обслуживая покупателей, заговорщецки поглядывала в сторону Гаевского, а тот ей всякий раз подмигивал, чем, видимо, чрезвычайно забавлял женщину. Из кондитерской сыщик вышел чрезвычайно довольный результатами своего визита. «Агафон будет ржать как кирасиркий жеребец, когда узнает, что у меня назначено любовное свидание в цирке — шапито», — подумал Гаевский и от души расхохотался.
Столярный переулок, расположенный на противоположной стороне Екатерингофского канала, был известным в округе «питейным местом». Был он коротеньким, всего в несколько домов по каждой стороне, но в каждом из них помещалось по одному, а то и по два питейных заведения: рюмочные, чайные, портерные, винные погребки, а то и просто распивочные под безыскусным названием «Водка».
По пути Гаевский завернул в полицейский участок, располагавшийся в угловом доме при входе в Столярный. Там, представившись, он взял в поддержку себе квартального надзирателя и его помощника. В таком усиленном составе группа направилась в дом Мухортина — закопченый клоповник в самом конце Столярного.
Квартиру Власа Дмитриева полицейские нашли быстро, собственно, они её и не искали — домовой дворник показал дорогу и сопроводил до порога. Влас снимал комнату в довольно большой и грязной квартире первого этажа. Он оказался дома и встретил незваных гостей без удивления и очень спокойной, видать, выдержанный был человек. Это был кряжистый мужчина лет тридцати, из тех, о ком в России говорят «ладно скроен, крепко сшит». Бледное лицо с синими кругами под глазами выдавало в нём давнего жителя Петербурга. Судя по всему, он собирался в баню: на столе лежал развязанный узелок с бельем, а в руках он держал бритву и зеркальце в дешёвой плетёной ивовой рамке. На вошедших полицейских взглянул мрачно, исподлобья.
— Ты Влас Дмитриев будешь? — осведомился у него Гаевский.
— Ну, я. А что надо — ть?
— Бритву положи — ка на стол, а сам стань вон туда. — Владислав указал ему на противоположный угол комнаты.
Влас подчинился приказу, ничем не выразив недовольства или недоумения.
— Скажи — ка, братец, ты знаком с горничной Надеждой Толпыгиной? — поинтересовался Гаевский.
— Ну, знаком.
— Тогда собирайся. Поедешь с нами.
