— А я — доктором… — послышался невнятный голос Шурочки, уткнувшейся лицом в его шарф… — Как папа.
— Мы с тобой будем… — Мишка вдруг вздохнул. — Эх, учиться-то сколько мне! Пока тебя догонишь, ой-ой-ой, лет пять надо! А потом еще университет! Фу, холера чертова, долго-то как!
— Миша, не браниться! Договор! — строго сказала Шурочка. — Вот тебе книга, ты должен прочитать ее раньше, чем те, которые в твоих списках. Правда, я давно ее читала, но помню, что она ну как будто о тебе! Ты мой Мартин Иден, Миша!
— Какой такой твой Мартын? — помрачнел Ягунин.
— Героя книги так зовут, глупый! — Она беззаботно расхохоталась. — Миш, давай погуляем? Долго-долго погуляем, по всему городу.
— А комендантский час? — засомневался Ягунин.
— Чудак! Ты же в ЧК! Вот и скажешь: поймал, арестовал… Велел паспорт показать…
— А паспорта нету, — подхватил Мишка, — гони монету…
И они, со смехом затянув неувядаемого «Цыпленка жареного», зашагали прямиком через площадь.
Скомканное прощание
У Шурочки на глазах закипали слезы. Столько дел, а с девчонкой — просто беда!
— Клавдюша, золотце, ну глотни капельку, глотни же, — приговаривала Шура жалобно. Она пыталась разжать деревянной ложкой губы новенькой, чтоб влить ей в рот жиденькую пшенку. Шестилетняя Клавдия, совсем невесомое существо, потерявшееся в просторах ночной рубашки…. Сегодня утром деповские комсомольцы подобрали ее под лавкой на перроне. Глаза девочки смотрели на ложку с ужасом.
— Боюсь, тетенька… — плакала девочка. Тоненькая шейка плохо держала стриженную «под нуль» головку, но Клава упорно вертела ею: — Ой, боюсь, больно в животике будет! Ой, тетенька…
«Неужели я плохо остудила первую ложку? — ругала себя Шура. — Или пищевод уже не работает? Если сделает хотя бы два глотка, станет лучше…»
— Ты просто подержи в ротике, не глотай… Тогда не будет больно.
Девочка доверчиво подняла на нее глаза, такие огромные на маленьком ссохшемся личике.
— Не будет, да?
Хлопнула дверь, острый холодок пробежал по ногам.
— Александра! — раздалось от порога. — Выдь, тебя спрашивают!..
— Сейчас не могу, теть Маша, — не оборачиваясь, крикнула Шура. — Если кто из наших, пусть зайдет.
— Из ваших, из наших, — пробормотала санитарка. — Скажу, чтоб подождал.
Шурочке удалось уговорить Клавдию взять в рот чуть-чуть пшенной каши.
— Сама пошла… — прошептала девочка, благодарно вздыхая. — Еще хочу…
— Вот и возьми ложку сама, хорошо? И понемножечку, как я учила… Остыло, не бойся.
— Ага.
Шура встала с Клавдиной кровати. Протиснулась между коек, «уширенных», как говорил комендант коллектора, досками — иначе «контингент» не разместить, — и, провожаемая тупыми и любопытными, равнодушными и любовно-ласковыми взглядами ребят, вышла в «предбанник». Там набросила на белый халат пальто, пригладила волосы и…
— Миша!
Чего-чего, а увидеть Ягунина входящим в подъезд коллектора она не ожидала.
— Давай выйдем на улицу, — вместо «здравствуй» хмуро предложил Мишка.
— Что-то случилось?
— На неделю уезжаю. Может, поболе.
— Куда? В степь?
Мишка укоризненно посмотрел на нее: что за вопросы? Она взяла его пальцы в свои. Ух, холоднющие!.. Мишка, насупясь, отвернулся. Трудно ему было сейчас.
— Не можешь сказать — не говори. Давай помолчим на дорожку.
— Торопиться надо… — Он откашлялся. — Скоро поезд.
— Ну чуть-чуть, Миша. — Шура приложила к его ладони пылающие щеки. — Молчи!..
Они стояли так, и хоть Мишке не по себе было от мысли, что товарищи — из той же транспортной ЧК — увидят его, но руку от Шуриного лица он не отнимал. Даже когда горячая капля скользнула меж пальцев…
Они молчали. А в пяти шагах восьмилетний мальчик из коллектора вяло разговаривал со всхлипывающей матерью, сутулой крестьянкой, прибывшей, видать, издалека.
— Как живешь-то?
— Хорошо…
— Сколько раз кормят?
— Когда два, когда три…
— Вошек нет?
— Нет.
— Соскучился по Ефимовке?
— Маленько соскучился, маленько нет.
— А домой хочется?
— Хлеб там есть — хочется, нет — не хочется.
Молчание.
— Мамка…
— Чего, сынок?
— Белка жива?
— Съели, сыночек.
— А Карюха с жеребенком?
— Съели…
— А Акулька жива?
— Померла… Уж неделю как.
— Тоже съели?
— Господь с тобой, сынок… Ох!..
Женщина залилась слезами, а мальчик смотрел на нее серьезно и строго…
Мишка тихонько убрал с лица Шуры мокрые от слез пальцы.
— Теперь правда пора.
— Миша, если ты туда, в степь, то, может… Нет, не договорила. Не смогла.
Глеб Айлин-Ильин давно стоял черной тенью между ними. Глеб, пропавший в бандитских краях. Недавно Ильинским в почтовый ящик подкинули записку: «Жив, не волнуйтесь». Почерк не его, но… Мучит, жжет Шуру Ильинскую подозрение, что ее дядя, лучший приятель детских лет — враг. Да, враг — ее, Шуры.
То же волновало и Мишку. Его смущало и другое: зачем Белов вызывал к себе Шуру? Тогда, в доме Ильинских, когда они оставались втроем с Коптевым, Шура назвала телефон Белова и просила передать, что не сможет прийти.
Наверное, он вызывал ее по делу пропавшего дяди?
А может, Шура — секретный сотрудник ЧК?
А может, Иван Степанович хотел узнать от представителя сознательной молодежи что-то об АРА, где работает Шурина мать?
Всякое возможно. Она не говорит. Не хочет? Или нельзя? Спросить самому? Не-е-т, нынешний год открыл кое-какие истины чекисту Мишке Ягунину. А прежде всего такую: в служебных делах не лезь, куда тебя не просят.
Мысли о Глебе, одновременно пришедшие им обоим, подпортили минуту прощания. Как ни опасно это было на улице, Мишка заранее решил рискнуть — поцеловать Шурочку. Кто знает, встретятся ли? Но теперь…
И она… Стиснула губы и подала ему узенькую, красную от бесконечных стирок ладошку. Сказала, хоть и не без теплоты, но очень сдержанно:
— Миша, я буду ждать тебя, знай.
Осторожно сдавив ее пальцы, он кивнул, круто повернулся и, не оглядываясь, зашагал в сторону вокзала.
Командировка
Слышал бы Мишка, какой разговор о нем состоялся у Вирна, — возгордился бы.
Три дня назад Альберт Генрихович, пригласив к себе в кабинет начальников контрразведки и оперативно-секретной части, сказал:
— Ягунин у нас растет, как вы считаете, товарищи? Сравните его действия в операции Гюнтер — Гаюсов и сейчас, с Коптевым. Небо и земля. По природе своей чекист! Хорошо, что удержали мы его летом от Туркестана. Ведь совсем было скис.
