И мгновенно заснул.
Очнулся он от настойчиво повторяемого "Эй! Эй! Эй!". Открыв глаза, несколько секунд, в полнейшем безумии, осматривался, затем вспомнил, где и зачем он... и проснулся. "Эй! Эй!" - продолжало хрипеть рядом, и, наконец, Щасливкинд обнаружил источник этого нетерпеливого призыва. Обнаружил и изумился: в метре от него, из аккуратно вылепленной песочной могилки были высунуты лоб, выпученные от напряжения глаза, длинный нос и губы, непрерывно сплевывающие песок и повторяющие свои "эй", несомненно обращенные к Щасливкинду. Когда глаза их встретились, лицо прохрипело:
- Тебя, падло, не добудишься. Дрыхнешь, как у жены на титьке. Четыре тридцать пять уже, понял?!
- Простите, но кто вы?
- Ну, даешь! Полный...
- ...п__дец! - подхватил Щасливкинд.
- Теперь понял, кто я? Чек давай!
- Но мне бы хотелось взглянуть на контейнер...
- Ну ты даешь, блин! Да не на рынке мы! В таких вещах кто ж на__бывает? Да не придвигайся, мудила! Засекут ведь! Здесь же на каждом метре конкуренты, суки, рыщут. Стой и не шевелись! Будто отдыхаешь, понял?
Но тем не менее, примерно в метре от морды из могилки высунулся угол тоненького кожаного "дипломата".
- И это контейнер? - изумился Щасливкинд.
- Чумной, что ли? Думал, я цистерну железнодорожную приволоку? Да ты знаешь, сколько Израилей можно этим чемоданчиком охерачить? А ну, чек давай, сука!
Это произвело впечатление, и Щасливкинд, будто невзначай, как обертку от конфеты, бросил в направлении всё еще отплевывающейся морды сложенный пополам чек. Он мягко спланировал и был тотчас схвачен вынырнувшей из песка рукой. Рука поднесла чек к глазам, глаза пробежали его, вся морда удовлетворенно хмыкнула, и чек исчез в глубине могилки. Взамен из нее сначала медленно, будто с оглядкой, выполз кейс, а потом, видимо, получив увесистый толчок, быстро, хотя и с недовольным шипением, подкатил к ногам Щасливкинда.
- Никого близко? Так чего ждешь? Бери быстро!
Щасливкинд резко наклонился, схватил кейс, выпрямился и тотчас ощутил довольно неприятное покалывание в паху.
Но едва он вознамерился уйти, как снизу раздалось:
- Слышь, ты, передай "Саддамам" своим, что в следующий раз подороже будет, понял? Мы сообщим цену. Да погоди ты, не линяй, будь человеком. Мне еще минут десять в говне этом торчать. Вот, суки, песок не чистят! Нажрался же я дерьма! Да, это тебе не Монте-Карло!
Щасливкинд, дабы не будить зверя, остановился.
- Вот, гляжу я на рожу твою, - продолжало доноситься из песка, - и всё думаю, не еврей ли ты, часом?
Щасливкинд похолодел.
- Да не бзди! Хочешь расхохотаться? Я и сам еврей!
-Ты?!
- А ху__ли? Для нашего брата жизнь только и начинается! Во куда мы с тобой забрались!
И Щасливкинд, как и в случае с Гершеле, потерял над собой контроль:
- Да ты знаешь, кому продаешь эту гадость? Знаешь, чем это всё может кончиться для Израиля? Для евреев?! Да ты знаешь, кто ты?!
- Да насрать мне на твой Израиль! Бабки правят миром, понял? Будут бабки у твоего Израиля - откупится! А нет - туда ему и дорога! Мне же лично надоело "сруликом" сраным быть! Да я теперь любую суку-антисемита за бабки говно с ботинок своих слизывать заставлю! Понял?
Морда вдруг замолчала и снизу вверх уставилась на Щасливкинда. Потом на ней появилась мысль, и она заорала:
- Ах, ты сука испачканная! В меня, рвань, плюешь, а сам-то? Да таких жидов убивать надо в зародыше! Меня срамить, а сам - кусок дерьма...
И Щасливкинд со всей силы помчался к "хонде". Она ждала. Кроме того, за ним не гнались.
Уже бросившись на сиденье и заведя мотор, он оглянулся.
Его сообщник столь возбудился обнаруженной им вопиющей несправедливостью, что, совершенно забыв об опасности встречи с конкурентами, вылез из песка и, стоя под великим портретом, яростно и гнусно жестикулировал в направлении Щасливкинда.
...А человек с усами продолжал улыбаться. Он по-прежнему всех любил. Даже этих евреев...
Мысль сия только на мгновение заняла голову Щасливкинда. Мастерски развернувшись, он помчался назад, в направлении города Басры.
"Дырка! - вдруг вспомнил он. - Чуть не забыл! Как меня расстраивает моя нация!"
Он съехал на обочину, остановился. Вытащил дрель. Включил ее на режим сверления и отсоса. Когда замигала красная лампочка, он переключился на режим впрыскивания в контейнер яда для сибирской язвы. Когда замигала зеленая лампочка, просигналившая, что с язвой покончено, он вытащил сверло и спрятал замечательную дрель в карман. Дырки не было видно совершенно.
"Вот вам, суки, все на свете ненавидящие нас суки, вот вам!.. А в следующий раз я взорву и портрет, и нефтепровод!" В нем всё клокотало. На него накатила та самая истеричная злость со слезами, которую он ощутил в себе давным-давно, еще в Советском Союзе, когда после разгона демонстрации "отказников" к его уху наклонился высоченный дружинник и, невыносимо воняя луком и перегаром, прошептал: "Ты, жидина, увидишь свой Израиль, но только из гроба, понял?"
Но тогда злость эта лишь подчеркивала его бессилие... Теперь же он чувствовал себя "терминатором-2".
Вертолет ждал точно в том же месте, где Щасливкинда выбросили из самолета. Рука убитого была надежно прижата булыжниками.
Счастливый "Какдиля" подбежал к Щасливкинду, выхватил у него чемоданчик, - покалывание в области паха тотчас прекратилось, - молитвенно закрыв глаза, приложил его к губам и бросился к вертолету.
А второй иракец в это время удивленно разглядывал пустую "хонду". Щасливкинд, нервничая, подошел к нему и протянул "записку" от убитого водителя. Тот прочитал и тут же начал энергично жестикулировать. Перевод его жестов на русский язык Щасливкиндом выглядел примерно так: "Идиот! Где найти такого второго?! Убью гада! Купаться! Чтоб ты утонул, сволочь!"
Из вертолета выскочил "Какдиля".
К жестикуляции прибавилась речь, и второй иракец, изрытая проклятья, полез в "хонду".
Это была самая страшная минута в жизни Щасливкинда. Если бы иракец поехал на пляж за водителем, Щасливкинд очень скоро стал бы национальным героем Израиля. Но машина, взвизгнув шинами, рванулась в сторону Басры. Пыль поднялась страшная, но ничего вкуснее в своей жизни Щасливкинд еще не глотал.
"Какдиля" обнял его за плечи и повел к вертолету.
"Только не заснуть. Только не заснуть. Только не заснуть... А то ведь залезет в карман... найдет дрель... Как всё не продумано... Всё в расчете на счастливый случай... на Бога... но Он пока с нами... Слава тебе, Всевышний..."
Он так и не понимал, спит он или все два с половиной часа полета твердит про себя спасительные фразы и пощипывает ногтями ухо... Противно слипались зубы от восточных сладостей. Лезть же в рот грязными руками не хотелось.
...Потом "Какдиля" повел Щасливкинда к шлагбауму ирако-иорданской границы, перед самым шлагбаумом обнял его и вручил огромную коробку с недоеденными в вертолете сладостями.
Лицемерно улыбаясь подарку, Щасливкинд вдруг отчетливо увидел окровавленное, изуродованное пытками лицо своего иракского друга. Когда обнаружат, что в контейнере вместо сибирской язвы находится кисель из мертвых вирусов, первым, за кого возьмутся, несомненно будет он...
"Что ж, - подумал Щасливкинд, глядя на несчастного "Какдиля", - не найди я ладони так небрежно убитого водителя "хонды", быть бы мне на твоем месте..."
...Потом его обнимал Дани...
- Ты понимаешь, - орал ему, захлебываясь от возмущения Щасливкинд, убить и оставить торчащей наружу ладонь! Ты видел такое?!
- Но ты закопал ее?
- Конечно! Но чего мне это стоило! Так работают в разведке?
- Мы разберемся и накажем! Обещаю тебе!
...Потом он переодевался в машине, потом его чем-то кормили, поили, впихивали в самолет, потом заплаканный красавец поставил его перед дверью, на которой сияло медью "Мишпахат Щасливкинд", и тактично исчез.
Когда дверь под восторженный лай собаки открылась, и он вошел в свой дом, его ослепили шесть устремленных на него, заплаканных, счастливых глаз. Но первой, кто расцеловала его, была, конечно, собака...
К О Н Е Ц
