на меня, указывая направление, в котором они шли, как будто я дурак. Другие качали головами. Молодой человек с испачканными краской руками преградил мне путь, сжав кулаки и что-то крича, но пожилая женщина оттащила его назад в поток. Другой поднял руки в знак благодарности.
Чичи взвизгнула, когда кто-то наступил ей на лапу. Я нагнулся, чтобы взять ее на руки. Несмотря на давку, она пыталась вырваться, но в конце концов положила лапы мне на плечо и стала смотреть назад, часто дыша. Чичи привлекала больше внимания, чем я, но меня хотя бы перестали толкать плечами – кисианцы питали больше уважения к собаке, чем к левантийцу.
Я шел к открытым воротам, и мой шаг становился все короче по мере приближения к самому узкому месту. В гуще толпы одни толкались и пихались, другие просто молча спешили вперед, сосредоточенные и испуганные. Я чувствовал их страх, но смотрел лишь на разваливающуюся стену в поисках врагов, желавших мне смерти. Врагов, которых я когда-то называл своими сородичами.
Чувствуя себя в большей безопасности среди толпы, я протолкнулся к центру ворот, обходя занавешенные паланкины, тележки и людей в одежде из всевозможных тканей и всех цветов. Ни один левантиец меня не окликнул. Никто не протиснулся ко мне сквозь толпу. В конце концов, что такое один человек по сравнению с целой кисианской армией?
За воротами толпа оказалась даже плотнее. Площадь была забита от края до края, люди и повозки заполняли прилегающие улочки, насколько мог видеть глаз. Тропы жизни бурлили меж домов с провалившимися крышами, разбитыми ставнями и почерневшими от огня стенами – свидетельствами чилтейского завоевания. Завоевания, от которого эти люди до сегодняшнего дня не бежали.
От страха я покрепче сжал Чичи, но повернуть назад сейчас не мог.
Я двинулся к дворцу. Несомненно, можно было добраться и быстрее, чем по забитой людьми главной дороге, но я знал только этот путь, которым Лео привел меня сюда, а Дзиньзо вывез обратно, поэтому я продолжил пробираться сквозь толпу людей, со скоростью улитки ползущих к свободе.
К тому времени как идти стало свободнее, солнце наполовину опустилось к горизонту. Облегченно вздохнув, я поставил Чичи на землю. Руки сводило судорогой, и, пока собака облегчалась на дорогу, я морщился и разминал уставшие мышцы.
– Ты гораздо тяжелее, чем кажешься, – сказал я, когда Чичи, тяжело дыша, вернулась к моим ногам. – Или это я ослаб.
Она ничего не могла ответить, но преданно затрусила за мной, будто я императрица Мико.
Императорский дворец стоял в центре города, высокий, старый и безмолвный, как Поющая гробница в степях. Его камни были не такими истертыми, а сады не такими мертвыми и заросшими, но выглядел он так же призрачно. В старину в гробнице хоронили заклинателей лошадей, но она была давно покинута, а сейчас люди покидали дворец.
У ворот стояли две левантийки, обе в традиционной одежде, а не в шелковых или промасленных плащах, и я впервые устыдился сандалий на своих ногах. Их головы были свежевыбриты, в отличие от моих отросших кудрей, и в то время как я еле волочил ноги, они стояли крепко, расставив ноги и расслабив колени – в такой позе легко противостоять даже самым яростным порывам восточного ветра. На какой-то безумный миг мне захотелось сбежать, но это были мои сородичи, мои Клинки, и я должен был верить, что они не причинят мне вреда.
Я узнал сестер-близнецов раньше, чем они меня, но когда остановился перед ними, Хими и Истет вытаращились на меня, как на призрака.
– Хими, – сказал я, приветствуя сложенными кулаками сначала одну, затем другую. – Истет.
– Капитан?
Первой опомнилась Хими. Но ее слова как будто разрушили ошеломленное молчание старшей из близнецов, и Истет хмуро посмотрела на меня.
– Только он больше не наш капитан, ты забыла? – Она вздернула подбородок и взялась за рукоять клинка. – Рах. Ты должен быть далеко отсюда.
– Я и был, но вернулся. Гидеон в опасности.
Рука Истет осталась на клинке.
– Как и все мы, каждую секунду нашей жизни.
– Его союзник, светлейший Бахайн, собирается его использовать, а затем покончить с нами и занять трон. Я вернулся предупредить.
Хими перевела взгляд с правой руки сестры на меня и тихо произнесла:
– Гидеона здесь нет. И тебя не должно быть, Рах. На закате мы сожжем город, и если Сетт узнает, что ты здесь…
– Сожжете город? Зачем?
– Чтобы не достался кисианцам, – рявкнула Истет, еще крепче сжимая рукоять сабли. – А теперь ты уйдешь, или мне придется обнажить эту проклятую штуку.
Ее полный ненависти взгляд ранил сильнее, чем угроза. Ведь я был ее капитаном, а она моим Клинком.
– Неужели я так плохо вами командовал, что ты готова убить меня безоружного, Истет?
– Ты не безоружен. – Она ткнула свободной рукой в мою единственную саблю. – Просто обнажи ее.
– Против Торина? Против моего Клинка? Без вызова я этого не сделаю.
Лицо Истет исказилось в уродливом оскале.
– Будь проклята твоя честь. Ты должен был отвести нас домой.
– Истет, – прошипела Хими, – не делай этого.
– Эска был прав, – продолжила Истет, игнорируя слова сестры. – Ты просто слишком боялся бросить вызов гуртовщику, и нам всем пришлось отправиться с тобой в изгнание. И видишь, что стало с нашей честью? Моя душа тяжким грузом ляжет на весы Моны, но твоя их просто сломает.
– Эска бросил вызов и проиграл, – сказала Хими. – Боги сделали свой выбор.
Но я-то знал правду. Никакие боги не вмешивались в мой бой с Эской. И я не сражался лучше его. Я просто сильнее боялся, и с тех пор все крепче цеплялся за предписания нашего кодекса, но все больше Клинков ускользало из моих пальцев, оставляя меня ни с чем, кроме тяжести на душе.
«Твоя душа сломает весы».
Так много нужно сказать, но все признания вины и извинения слиплись в единую массу и запечатали мне губы. Что толку в словах? Слова не изменят прошлого. Не вернут Эску и Амуна, Кишаву и Оруна, и Джуту, смышленого молодого Джуту, у которого вся жизнь была впереди.
Я мог только сдержать вопль отчаяния, но, не дождавшись ответа, Истет скривила губы и указала на Чичи.
– Дзиньзо ты тоже потерял и заменил миленькой собачкой?
Сказать правду я не мог, но и лгать не хотел, поэтому обратился к Хими:
– Человек, которого я запер в каземате, тот, что сидел на троне в доспехах императрицы.
– Министр Мансин?
– Да, он еще здесь?
Я приготовился к новой вспышке гнева Истет, но сестры лишь неуверенно переглянулись.
– Почему ты спрашиваешь про кисианца? – поинтересовалась Истет.
– Потому что он мне нужен.
Истет снова скривила губы, но прежде, чем она успела наброситься на меня, между нами встала Хими.
– Рах, ты… – Она понизила голос до шепота. – Он нужен тебе живым?
Она не смотрела мне в глаза.
– Да. Я его освобожу.
Закусив губу, Хими снова многозначительно переглянулась с сестрой.
– Министр… был несговорчив. – Хими оглядела толпу слуг, спешащих через дворцовые ворота. – Он отверг все предложения, сделаные Сеттом от имени Гидеона. Но поскольку он отец императрицы Сичи и кисианцы его высоко ценят, его нельзя просто убить. Он…
– Императрицы?
Я произнес это слово достаточно громко, и человек, торопливо проходивший в ворота позади Хими, оглянулся и ускорил шаг, сжимая кучу бумаг и свитков, как ребенка.
– Да. Гидеон женился на госпоже Сичи, чтобы укрепить свою власть в империи. Я думаю, именно на этих условиях он получил поддержку… светлейшего Бахайна.
То, как крепко этот человек опутал Гидеона, повергло меня в страх.
– Я был в его замке. Светлейший Бахайн охотился за императрицей Мико, чтобы жениться на ней и потребовать себе трон, когда убьет Гидеона. Мне нужно освободить министра и попасть в Когахейру.
Хими еще раз обменялась долгим взглядом с Истет, как бы спрашивая разрешения. – Просто отведи его туда, пока никто его не увидел, Хими, – рявкнула Истет. – И пусть отвечает за последствия собственной головой. Для разнообразия.
– Ладно, – ответила Хими, переминаясь с ноги на ногу. – Сетт с гуртом Намалака
