— Но погружал-то ее ты, дав захватить столько силы Незыблемой, сколько она смогла вместить. Дыхание Даады пропитало ее так, что оторопь берет… Знаешь, она чем-то напоминает Талкару. Такая же целеустремленная, отважная, не довольствующаяся малым, изворотливая и пылкая. Не находишь?
— Нет, — раздраженно ответил Скорняк. — И вообще не понимаю, к чему ты завела этот разговор.
— Не понимаешь? — ласковый голос Талеи зазвенел сталью. — Так я объясню, старый друг! Тешься, с кем хочешь. Но опять вытаскивать тебя полуживого из мира мертвых с новыми седыми прядями волос я не желаю. Мне хватило прошлого раза. Надеюсь, тебе тоже.
— Твое беспокойство напрасно. Этого не повторится.
— Хотелось бы верить. Я не слепая, Радкур. И видела, как ты смотрел на эту девочку. В ней огонь. Это манит. Но и сжигает. Не забывай об этом.
— Ты волнуешься обо мне, как и раньше, — натянуто рассмеялся Скорняк.
— Нас стало слишком мало, а времена наступают черные. Боюсь, скоро придется бросать жребий. Ладно, мне пора. Была рада тебя повидать.
— Я тоже. Береги себя.
Ная отпрянула за угол дома в гущу темнеющих кустов. Дверь отворилась шире и из света в ночь вышли Скорняк с Талеей.
— Помни, ты обещал, — Верховная начала спускаться по тропе. Он некоторое время смотрел ей вслед, потом повернулся к кустам.
— Долго собираешься там прятаться? Выходи уже.
— Как давно ты знаешь, что я здесь? — со смущенным видом выбралась из зарослей Ная.
— С самого начала.
— Я что, топаю, как горный медведь?
— Нет, ты крадешься, будто снежная кошка. Но я всегда почувствую тебя рядом. Я погружал тебя, а это оставляет отпечаток.
— А Талею ты тоже погружал?! — вырвалось у нее гневно.
— Она просто старый друг.
— Тогда она очень-очень старый и близкий друг, судя по тому, как увивалась вокруг тебя.
— Ты права: очень старый и близкий, — улыбнулся он. — А вы неплохо смотрелись вместе с этим мальчиком… в кругу. Интересное было зрелище.
Ная вспыхнула, стыд ожег щеки.
— Рада, что повеселила, — оттолкнула его с дороги, намереваясь уйти. Внезапно сильные руки обхватили ее, оторвали от земли и вжали в стену дома.
— Какая же ты глупышка, Ная, — прошептал Скорняк, припав к ее губам поцелуем.
Девушка опешила, но стоило ей потянуться к нему, прижаться теснее, он тут же разорвал волшебство: отстранился, уткнулся со стоном лбом в стену.
— Талея права, я слишком много выпил. Ступай к себе.
— Но как же… — пролепетала она растеряно. — Я думала…
— Пожалуйста, послушайся меня. Иди спать. Завтра поговорим.
Походкой уставшего человека Скорняк скрылся в доме. Ная постояла еще немного, закусив губу, чтобы не расплакаться. Как понимать его поступок? Это было насмешкой или порывом долго сдерживаемых чувств? Взглянула на темное окно и зашагала вниз по тропе к селению. Завтра. Завтра они, наконец, поговорят откровенно и определятся в своих отношениях.
Глава 21 Ильгар
Поселение плотогонов было крошечным. Небольшие домики с камышовыми крышами крепились на просмоленных сваях над водой, соединяясь между собой узкими мостками. Юркий народец совсем не боялся водяной толщи, что шумела, пенясь, под настилом и вокруг опорных столбов.
Те же столбы служили каркасами для рыболовных сетей и креплением для канатов, удерживающих многочисленные плоты и плоскодонки.
Настоящих воинов здесь почти не было. Гарнизон из десяти жнецов да дряхлый жрец, ослепший на один глаз. Впрочем, в деревне хватало острог и трезубцев, а кое-кто умел пользоваться луком и пращой, так что разбойники и прочие тати обходили поселение стороной.
Как удалось выяснить у старейшины: подобных деревушек разбросанно по устью Нарью великое множество. И чтят в них только одно божество — саму реку. Она кормит, дает жизнь, случается, даже карает… Но на то она и река, часть изначальной стихии, могучая и бесстрастная.
Среди жителей встречались курчавые, русые, светловолосые мужчины и женщины. У народов Нарью существовал обычай — находить себе пару не в родной деревне, а уплывать за ней в самые далекие поселения.
— Кровь не должна застаиваться в жилах, — говорил, улыбаясь беззубым ртом старейшина, — как не должна заставиться река. Иначе протухнет.
И он прав — так думал Ильгар, уплетая копченую рыбу за грубо сколоченным столом. Ему доводилось видеть глухие деревеньки, где многовековое кровосмешение порождало калек, слабых на голову и даже настоящих чудовищ, которых убивали в люльках.
— Спасибо за гостеприимство и доброту, — поблагодарил Альстед. — Мы, верные слуги Сеятеля, ценим это.
— И мы ценим то, что дает нам ваш предводитель, — кивнул старейшина. Он взял с деревянного блюда золотистую лепешку, положил на ладонь. — Прошлой осенью, когда морозы ударили рано, к нам по течению поднялся плот из Окуня. Привезли десять мешков муки и разных круп. Зимой, когда рыбы стало мало, мы не голодали. Вот этот хлеб — залог нашей дружбы.
Он преломил лепешку и протянул большую часть Дарующему…
Ильгар лежал на подстилке из камыша, завернувшись в плащ и положив под голову скатанное одеяло, и думал о том, как поступить с Даном.
Варлана по-прежнему была не в себе, не узнавала сына и дважды порывалась выцарапать глаза Тагль. Вначале десятник хотел оставить мать и сына в деревне, снабдив плотогонов декоктами эйтаров, но Дарующий намекнул, что не стоит спихивать на речной народ такую обузу. «Хлебный союз», как назвал его Альстед, слишком хрупок, чтобы приказывать речникам кормить и ухаживать за Варланой и сыном, а местные обычаи по-своему жестоки. Сильно больных людей попросту укладывают в лодки, дают небольшой запас еды и питья, после чего оставляют решать Нарью, что будет с несчастным человеком. Иногда больных могли приютить в иных поселениях и вылечить, если так угодно судьбе, но чаще всего река забирала жертву. Это считалось делом угодным.
Выход все-таки нашли — женщину взял на попечение подслеповатый жрец. Но лишь женщину, так как мальчик стал бы лишним ртом. Он не умел ловить рыбу, никогда в жизни не плавал на лодке, а большой воды откровенно побаивался.
— Взял сосунка — возись теперь с ним, — проворчал Альстед.
Выход напрашивалось лишь один, и десятнику он не нравилось. Разлучить мать с сыном… это жестоко. А разлучить сына с больной матерью, которую лишь чудом удалось вырвать из лап костлявой — жестоко вдвойне. Но куда деваться?
Выбор сделан, и сон, будто дожидаясь этого мига, набросился на Ильгара и утащил в мир кошмаров.
Жнец провалился в царство черной мглы, где шелестящие голоса заставляли оглядываться в страхе, а таившиеся в развалинах городов и невероятных размеров башен тени — хвататься за кинжал. Инородная сила угнетала. Он никто здесь. Пыль. Прах. Изучающий взгляд самой тьмы жег спину. Не покидало ощущение, что душа раздвоилась и одна ее часть находится в страшной опасности.
