с порога во всем признаются либо сумасшедшие – и их тоже пытают, чтобы проверить, не притворяются ли они – либо те, кому обещали хорошо заплатить, чтобы они взяли на себя чужую вину. Мол, ты признаешься, что была ведьмой, а мы за это обеспечиваем твоим детям кусок хлеба и крышу над головой. Перед тем, как попасть в Колледж, я как раз работал помощником следователя по такому делу. Наговаривая на себя, неграмотная селянка так запуталась в показаниях, что проболталась о своих истинных целях, и это помогло вычислить настоящую ведьму.
Но это, как говорится, совсем другая история и дело прошлое. А вот сейчас…
Сейчас надо было спешить к девушке, ибо посланный из тюрьмы послушник прибегал больше часа назад. А у меня каждая минута на счету. Эх, если бы не задержался с упырем…
Труп, кстати, мы спрятали надежно. Я только что упоминал, что наше соседство терпели по необходимости? Так вот, чуть дальше по улице, там, где она заворачивала за угол и шла немного под уклон, на склоне оврага стоял раньше купеческий дом. Дом там стоял и теперь, но вот примыкавшая к нему лавка пустовала – купец перенес торговлю подальше. Съезжать же из дома не хотел по каким-то своим соображениям, и ежедневно отправлялся на соседнюю улицу торговать. В лавке ему помогали жена и старшая дочь, в то время как сын мотался за товарами в другие города. Дома почти никого не оставалось, так что лишних глаз можно было избежать.
К опустевшей лавке, крыльцо которой понемногу зарастало лопухами и крапивой, примыкал сарай, где прежде хранилась всякая всячина. Теперь сарай полностью пришел в негодность. С одного бока у него даже просела крыша, когда некоторое время назад на него рухнул сук старого тополя. Крохотный клочок земли, отделявший ограду Колледжа от строений, и вовсе издавна был пустым, так что сарай был идеальным местом для того, чтобы спрятать {личинку. }
Внутри еще сохранилась какая-никакая рухлядь – пара мешков, содержимое которых пришло в полную негодность, развалившаяся повозка, какие-то обломки то ли мебели, то ли инструментов. Ну и, конечно, нанесенный ветром и непогодой мусор. Под эти мешки я тело Дануси и положил, дав себе зарок, что, когда все закончился, нейтрализую упыря и похороню девушку по-человечески. В конце концов, она не виновата в том, что с нею случилось. И я собирался ее использовать…как некромант прошлых эпох. Узнает кто-нибудь – и…
Нет, не будем пока о плохом. У меня еще дел невпроворот.
В общем, спрятав тело и на всякий случай обвесив его отводящими глаза чарами – вдруг кто-то из семьи купца захочет заглянуть-таки в сарай? – я отпустил капитана, который, все еще пребывая под гипнозом, даже не попрощался, отправившись восвояси. Сам же я вернулся в Колледж, памятуя о том, что у меня еще одно дополнительное занятие с отстающими студентами…
И был остановлен у ворот известием о том, что меня, оказывается, ждут в тюрьме Инквизиции.
Никогда я не бегал так быстро. Даже когда приходилось удирать от разъяренной толпы. Думаю, жители окраин Зверина до сих пор вспоминают отца-инквизитора, который, подвернув рясу и размахивая сумкой, мчался, не разбирая дороги, покрикивая на поворотах: «Да что вы здесь все столпились? Пошли вон!»
В воротах произошла заминка – выбирая между створкой ворот и стражником подле нее, я выбрал стражника и затормозил об него. Мы покатились по земле, и я, каким-то чудом оказавшись сверху, воспользовался служебным положением и наорал на него:
- Как ты смеешь тут стоять и мешаться? Живо прочь с дороги! Меня ждут!
- Так я вас ждал… - стал оправдываться тот. – Вернее, не вас, а отца Груви!
- Я и есть отец Груви, болван!
- Ой… прошу прощения, ваша святость! Только не губите, ваша святость! У меня сестра вдовая и племянники мал-мала-меньше… Ваша святость, я не хотел! Ваша святость…
- Кончай причитать, - я поднялся, отряхивая рясу и с удовольствием осознавая, что почти не сбил себе дыхание. Вот что значит молодость, крепкое здоровье, благословение богини и регулярные физические упражнения! – Отпирай ворота!
В тюрьме Инквизиции все было, как всегда. Дежурный послушник – тот самый, который и бегал с поручением в Колледж – раскланялся у порога и сообщил, что обвиняемая меня ждет.
- Подозреваемая, - машинально поправил я.
- Пра Тимек приказали называть ее обвиняемой. Порядок таков…
- Я ему покажу порядок, - мысленно сделал зарубку в памяти. Этот дознаватель меня почему-то нервировал, хотя общались мы мало. – Проводи.
К тюрьме примыкала отдельная часовенка, крохотная, чуть больше моей комнаты в общежитии Колледжа. Предназначалась она исключительно для того, чтобы в ней последний день перед казнью молились осужденные преступники. А также для тайных исповедей. Всякое бывает. Порой человеку действительно есть, что сказать, но по какой-то причине он не хочет, чтобы эта тайна стала доступна дознавателю. И исповедник имел полное право ничего об этом никому не сообщать. Другой вопрос, что иногда дознаватели жульничали и сами являлись под личиной исповедника…
Стража расступилась при моем появлении, пропуская внутрь без слов. Динка уже была внутри.
В часовне царил полумрак, разгоняемый только парой лампад по обе стороны от статуи Прове-Ушастого. Считалось, что изваяние бога справедливости не дает преступнику солгать – мол, ты лжешь не только отцу-исповеднику, но и богу, которому все ведомо. На полу у ног статуи замерла тоненькая фигурка. Динка молилась.
Я задержался на пороге, глядя на нее. Распахнутая дверь давала мало света, но даже так было видно, как изменилась моя воспитанница и подружка за пару дней в заточении.
Динке было всего восемнадцать лет, и я помнил ее цветущей девушкой, стройной и крепкой, гибкой и сильной. А сейчас передо мной была уставшая от жизни женщина лет тридцати-сорока, с растрепанными волосами, потушим взглядом и исхудавшим телом, которое просматривалось даже сквозь тряпье и ветошь, которой ею в тюрьме заменили платье. Наверняка, в этой мышиного цвета робе, испещренной старыми пятнами, побывала не одна обвиненная в колдовстве ведьма. И не с одних плеч ее срывали перед тем, как отправить обвиняемую на дыбу или костер.
Да, я стал инквизитором. Да, я сам расследовал несколько процессов – правда, в провинции, на практике – но нет, я так до конца и не смог свыкнуться с тем, что теперь это моя работа. И мне сейчас было больно.
Динка стояла
