За смыкающимися главными корпусами вразброс стояли корпуса административные, вспомогательные и хозяйственные, построенные в явном переизбытке, но именно с расчетом на то, что их можно за несколько дней перестроить в общежития для людей. Не самые роскошные, но в тяжкие времена безопасность ценится дороже, чем роскошь.
Частично разобранный забор отделял фабрику от так называемого Учебного центра. Когда строился Центр, многие удивлялись его странной конфигурации, потому что никому не сообщался тот факт, что Центр представляет единое целое с фабрикой и рассматривать их следует как единый комплекс. Сразу за забором фабрики находились несколько трехэтажных учебных корпусов, которые сейчас множество рабочих переделывали во все те же жилые дома для них самих. Мебель для них не закупалась, зато были закуплены пиломатериалы в огромных количествах, которые сейчас лежали в штабелях для просушки, и целый столярный цех изготавливал сейчас простую, но крепкую мебель.
После «учебных корпусов», превращающихся на глазах в жилье, шли учебные поля и полигоны. Некоторые из них таковыми и должны были оставаться, некоторые меняли профиль. На самом деле их, равно как и боксы для техники, и еще несколько зданий, строил не Бурко. Это было наследством от расформированной воинской части, территорию которой путем сложных махинаций передали в ГУ ФСИН, первоначально для организации на ее территории исправительно-трудовой колонии, потом – Учебного центра, и в результате все это начал осваивать «Фармкор». А вот два длинных-длинных корпуса, поразительно похожие на производственные корпуса фабрики и замыкающие территорию с противоположной стороны, были уже построены наново. До сих пор официально они числились недостроем, хотя так и было задумано. Они должны были изменить свое назначение тогда, когда пройдет закон о частных военных компаниях. Быстрее закона случилась Катастрофа, и теперь их достраивали уже по другому проекту, который, впрочем, тоже был продуман давно. Верхний их этаж был «боевым», на нем сейчас тоже развернули батарею «Рапир», а два нижних этажа перестраивались под жилье.
Всего получалось разместить на этой территории в относительной тесноте, но все же посемейно, даже с некоторым комфортом, до семи тысяч человек. Сейчас было около пяти тысяч, имелся и запас. Около тысячи человек «армии», многие из них семейные. Привлечение семейных Бурко лишь поощрял, полагая, что человек, семью которого спасли от бедствия, будет более предан, да и в будущем мотивирован посерьезней.
Порядка пятисот человек, точно так же, все больше с семьями, были рабочими фабрики и обслуживающим персоналом. Те же плотники, слесари и другие. Семьи военных и рабочих тоже вниманием не обходили, из них тут же выбирали людей нужных профессий и приставляли к делу.
Между боксами и новыми корпусами Учебного центра нашлось место и для госпиталя, и для штаба, и для так называемой гостиницы, и для вертолетной площадки. Территория гостиницы и штаба тоже была огорожена стеной и представляла собой «личное пространство» самого Бурко, его приближенных, представителей наиболее «интеллигентных» профессий, таких, как ученые с производства, офицеры, врачи и учителя (таких здесь тоже запланировали), и самое главное – их семей. Эта территория не просматривалась ниоткуда, стояла как бы немного на отшибе, чтобы не мозолить глаза и не напоминать тем жителям Центра, в ком излишне развиты революционные настроения, о социальной несправедливости.
Со своего сиденья в вертолете Бурко даже разглядел стоявший на «господской территории» длинный ряд новеньких белых «Нив» и квадроциклов. Продумали даже, как в будущем руководство будет перемещаться по всей этой огромной территории, вытянувшейся над Волгой на три километра, и в ширину – на километр, чтобы каждый раз ноги не перетруждать и серьезную технику по пустякам не гонять. Были даже велосипеды, и не в малом количестве, лежащие пока на складах. Все было продумано, все было готово.
Вертолет завис над площадкой, поднимая пыль и ветер своими лопастями, затем коснулся бетона. Вращение винта начало замедляться, Бурко отстегнул ремни, прижимающие его к сиденью, выскочил на бетон площадки. Встречал их помощник Марата, бывший спецназовец и наемник Баталов, в новенькой камуфлированной форме, с коротким автоматом на плече, но не с АКС-74У, который Бурко знал хорошо, а подлинней, черным, со сложенным прикладом обычной, «объемной» формы, с какими-то оптическими приборами на нем. Бурко пожал руку встречавшему, затем тот поздоровался поочередно с Салеевым, Домбровским и Пасечником, и все направились в «господскую зону», где их уже ждали семьи.
Толя Бармалей. Бандит
22 марта, четверг, днем
Толя Бармалей уже на второй день после того, как начали говорить об оживших мертвецах, понял, что надо из Москвы сваливать. И направился в Солнечногорск, погостить денек-другой у мамы, а заодно и приглядеться к развитию событий. Дураком Толя не был и понимал, что возможны два сценария развития событий. Первый был Толе невыгоден и совсем неинтересен. В стране могли ввести военное положение со всеми сопутствующими комендантскими часами и прочим. А второй был намного лучше – могла наступить анархия. Чем анархия лучше военного положения, объяснять не надо, потому что Толя был бандитом.
Бандитом Толя был хоть и достаточно умным, но недостаточно успешным. Несмотря на то что он успел в свое время отсидеть еще по малолетке, а затем сходил еще на одну ходку, несмотря на то что он примкнул к всемогущим в свое время, до безвременной кончины их вождя, «ореховским», продвинуться у него никак не получалось. Все время происходило что-то, властно вмешивающееся в его судьбу, что отбрасывало его на исходную позицию. Толя был невезучим, как будто кто-то с небес приглядывал за ним, не давая взлетать высоко, отрываться от положения рядового «быка». «Трудился» он в бригаде из пяти человек, контролирующей несколько залов игровых автоматов, ну и не гнушавшейся банальной уголовщины. Таким своим положением он тяготился и при первых признаках наступающей Катастрофы просто бесследно исчез из Москвы, никого из коллег не ставя в известность и лишь прихватив из гаража спрятанный там на полках пистолет ТТ с двумя магазинами к нему.
В первый же день своего пребывания в Солнечногорске он встретился с соседом по лестничной площадке, бывшим ментом Васькой, выгнанным со службы за ненасытное обирание пьяных (попался не обычный пьяный, а кто-то важный, случайно подгулявший). Обронил пару намеков насчет того, что если грядет беспредел, то шустрые ребята в процессе оного могут неслабо приподняться. Василий намек понял, даже достал бутылку водки из холодильника, которой они и обмыли нарождающийся союз. Поинтересовался Толя и насчет других новых товарищей. Васька сказал, что двух подходящих знает – Жорку Малька, который как раз получил два года условно за кражу машины, и его старшего брата, Артема, больше известного как Костыль, который только что вернулся из армии, где, считай, от тюрьмы скрывался. Толя сказал, что не прочь завтра повидаться с обоими, но надо еще посмотреть, что будет в городе твориться.
Затем Толя вернулся домой к матери, лег на диван перед телевизором и глубоко задумался. Набрать беспредельщиков – дело нехитрое, но надо их еще и вооружить, и обеспечить транспортом. Пока у них была лишь одна машина – далеко не новый «Мицубиси Паджеро», принадлежащий лично Толе. Васька-мент машины не имел вообще, равно как и «воровайки» Жорка и Темка. Оружие тоже было лишь у самого Толи. Так он и размышлял, но затем в квартире сверху что-то уронили на пол, натолкнув Толю на одну идею.
– Мать! – крикнул Толя матери, возившейся на кухне. – А Петр Иванович, что над нами живет, еще охотится?
– Конечно. А что? – выглянула из кухни мать, вытирая мокрые руки кухонным полотенцем.
– Да так… Спросить его хочу кой о чем.
– Охотится. Когда сезон, так каждые выходные уезжает.
Мать снова скрылась на кухне, а Толя встал с дивана, натянул на ноги кроссовки и накинул куртку. В карман куртки сунул тэтэшник, а в боковой карман спортивных штанов засунул нож-выкидуху, узкий и длинный, из тех, которые делал один знакомый автослесарь и продавал по пятьдесят долларов.
– Мать, отойду к Ваське еще ненадолго! – крикнул он в кухню.
– Зачем тебе этот Васька непутевый? Толку с него… – махнула рукой мать, обернувшись.
– Нужен. Ладно, я скоро.
Толя постучал в Васькину дверь, потому что звонок не работал. Открыл Васька не сразу, и по его помятой морде Толя понял, что разбудил бывшего мента.
– Короче, дело у нас наклюнулось, – сказал он с ходу. – Соседа сверху помнишь, охотника?
– Ну?
– Салазки гну. Помнишь?
– Ну помню, – равнодушно пожал плечами Васька.
– Пошли завалим его. Ружье заберем, и будет обрез.
