Свадьба состоялась несколькими неделями позже (12 апреля) в часовне в Агее, куда добирались по пешеходному мосту. По настоянию Антуана его старый школьный учитель и наставник, аббат Сюдур из Боссюэ, приехал из Парижа, чтобы повенчать молодых, благословляя супружество Антуана так же, как пятью годами ранее помог ему начать новую карьеру с Латекоэром. Погода стояла безупречная, и солнце весело искрилось в воде. Жених выглядел счастливым в своем темном двубортном костюме, проявляя удивительную участливую заботу о двух своих крошечных племянницах (дочерях Диди), сжимавших свадебные букеты в своих небольших ручках. Вместо белой вуали, Консуэла надела мантилью, и розы в ее темных волосах сделали ее еще более ослепительной. Сад и терраса, где они позировали фотографу, благоухали ароматом цветов, в воздухе звенел смех, и за ужином, последовавшим в «Рош Руж», самом лучшем гастрономическом заведении Агея, где повар изготовил провансаль на наивысшем уровне по такому случаю, даже скептики притворились очарованными экзотическим видом невесты и ее речью.
Медовый месяц провели в Агее, с периодическими поездками в Симье и Болье (как раз рядом с Ниццей), где Консуэла представила своего нового мужа драматургу Морису Метерлинку, чья жена, актриса, дружила с ней и Гомесом Карильо. Некоторых говорливость Консуэлы сердила, других она очаровывала. На одном званом ужине, где Консуэла была необычайно оживлена (она даже встала и продемонстрировала несколько танцевальных па в самый разгар застолья), хозяин, долгое время погруженный в глубокую депрессию, под конец вечера смеялся буквально до слез, как и гости.
Только почему эта бойкая и живая птица с тропических островов захотела приютиться у Тонио, никто не мог понять. Воля случая? Удар судьбы? Кому ведомо это? Но она, во всяком случае, верила в предопределенность происшедшего. Еще в ее родном Сан-Сальвадоре предсказатель напророчил ей это, поведал всю ее жизнь, не взглянув на нее. Этот странный маленький человек предпочитал жить за околицей деревни под большим деревом. Тем, кто спрашивал его, почему он выбрал такое одиноко стоящее жилье, он отвечал «из-за молнии». Поскольку, если бы он куда-либо переехал, молния убила бы его. Люди качали головами и шли дальше, но однажды, во время бури, он вышел из-под своего дерева, и его тут же насмерть поразил удар молнии.
Сам Сент-Экзюпери, казалось, не совсем понимал, как ему поступать с Консуэлой. Была ли она огнем или же водой? Солнцем или луной? Она, похоже, сочетала в себе все стихии и все тональности. Переменчивая? Как морские приливы и отливы. Капризная? Как любая женщина. Непредсказуемая? Это часть ее обаяния. Очаровательная? Вне всякого сомнения. Ее звали Консуэла, «утешение» на испанском, но он часто называл ее «мой птенчик». Рядом с ним, при его огромных габаритах, она казалась такой крохотной, такой хрупкой. Как-то раз в игривом настроении он назвал ее маковым зернышком. Она в ответ назвала его папуасом, и это прозвище так понравилось детям Диди, что с тех пор он навсегда остался дядей Папуасом.
Но находились и другие прозвища, так как никто не испытывал недостатка воображения. Однажды, после таинственного трехдневного отсутствия Консуэлы, Тонио получил телеграмму без подписи из какой-то отдаленной деревни в Альпах: «Разве ты не слышишь звона колокольчика твоего маленького потерявшегося ягненка?» Их ждали на ужин у авиастроителя, но в результате Антуан появился там один. Он поднимал брови и беспомощно пожимал плечами. Консуэла? Он понятия не имел, где она. И добавил с обезоруживающей улыбкой: «Я потерял свою ведьмочку. Моя чаровница!» Как когда-то позже заметил его друг Анри Жансон, никто не знал, кто из этих двоих околдовал другого.
Глава 12
В ночи
11 марта 1931 года, спустя несколько дней после возвращения Сент-Экзюпери во Францию и за целый месяц до предстоящего брака, три из всех банков, избранных Буйю-Лафоном для финансирования «Аэропостали», были вынуждены закрыть перед ним свои двери, чтобы предотвратить падение рейтинга своей надежности. Коммюнике, выпущенное по итогам длительного заседания директоров банков, разъясняло, что их принудило к этому чрезвычайному шагу нежелание французского правительства индоссировать «соглашения», которые министерство воздушного транспорта подписало с «Компани женераль аэропосталь» и которые позволили бы этим трем банкам возместить большую часть из тех 70 миллионов франков, вложенных в авиалинию. В действительности мгновенная приостановка работы авиалинии и отказ банков продолжать кредитовать «Аэропосталь» означали объявление банкротства.
Новость сразила пилотов и наземные службы, подобно удару молнии, вызвав тревогу и испуг по всей линии, поскольку фактически никто – от Тулузы до Сантьяго – не предчувствовал грозившей опасности, с которой «Аэропосталь» теперь внезапно столкнулась.
В отличие от Пьера Латекоэра, у которого Марсель Буйю-Лафон выкупил компанию в 1927 году, он всегда участвовал в политической жизни, а количество предприятий, созданных им в Южной Америке, включая банки, порты, дороги и, прежде всего, железные дороги и, в дополнение к ним, авиация, – все это развивалось под прикрытием официальных подрядов, полученных от того или иного правительства. Годы усилий по освоению тропиков убедили его в правоте слов Роберта Уолпола, что «каждый человек имеет свою цену», и способствовали чрезмерной уверенности в чудодейственности веских аргументов. «Если вы хотите преуспеть в этой стране, – наставлял он виконта Шарля Мюрата, возглавлявшего первый полет Латекоэра в Южную Америку еще в 1924 году, потягивая спиртное в одной из гостиниц Рио-де-Жанейро, – вы должны иметь револьвер в одном кармане и газету – в другом». Револьвер – чтобы запугать врагов, а газету – чтобы предвидеть самые последние спекуляции на рынке ценных бумаг и, что не менее важно, знать, какие влиятельные руки придется смазывать завтра.
Ничто не вводит в заблуждение больше, чем успех, а несокрушимая череда побед в Южной Америке окончательно заставили Буйю-Лафона уверовать – если что-то сработало в Бразилии или Уругвае, это должно быть хорошо и для Франции. Чтобы преуспеть в бизнесе, человеку необходимо иметь политическую поддержку, и он считал, будто получил ее в 1928 году, когда его брата Мориса назначили вице-президентом палаты представителей Франции, а также председателем ее Комитета по делам военного ведомства.
Какими бы выгодными его латиноамериканские предприятия ни были, они не могли покрыть огромные затраты на развитие «Аэропостали», чья активность теперь охватывала три континента и один океан. Субсидии французского правительства составляли в среднем по грубым подсчетам 22 франка за каждый пройденный километр, и их не хватало на покрытие расходов по обустройству новых летных полей, закупку и эксплуатацию океанских судов (для Южной Атлантики), не говоря уже о «Лате-28», которые, в конечном счете, должны были прийти им на смену. Еще больше денег требовалось, если авиалиния продолжала бы расширяться, но решительно вставшие на защиту своих интересов банки больше не могли обеспечивать необходимый источник инвестиций. Требовались государственные инвестиции (и это само собой невольно означало некоторый аспект вмешательства в дела компании извне) или долгосрочные ссуды. Решивший остаться хозяином всего, что сам скупил и укрупнил, Марсель Буйю-Лафон отклонил ряд правительственных предложений, имевших целью сократить его собственную долю в «Аэропостали» в пользу Франции. Вместо этого он умудрился получить ссуды в общей сложности на 200 миллионов франков, которые, как подразумевалось (весьма странно, что это вообще могло произойти), выдавались с одобрения министерства воздушного транспорта и пользовались поддержкой государства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
