Пути Провидения таинственны, как и предсказателя. Брат его матери Жак женился на русской, и как-то в их квартире в Париже ее друг, тоже русский и в придачу хиромант, предсказал, что Антуан женится на молодой вдове, с которой встретится в течение следующих восьми дней. Эти восемь дней прошли, молодая вдова не сумела материализоваться, и ошеломленный тогда Антуан с тех пор прожил уже семь или восемь лет и начал культивировать свои холостяцкие привычки.
Вероятно, тот случай так и остался бы несущественным воспоминанием, если бы в конце лета 1930 года в Буэнос-Айресе не появился Бенжамин Кремьё. Потомок старинного еврейского семейства из Авиньона, Кремьё сделал себе имя во французском литературном мире переводами Пиранделло. Его «грустный близорукий глаз и редкая ассирийская борода», если цитировать Нино Франк, долгое время привычно мелькали на рю де л'Одеон. Там вместе с другим известным переводчиком, Валери Ларбо, он завязал дружбу с Джойсом, кто, в свою очередь, представил его литератору Итало Свево (в реальной жизни – Эттор Шмит), одному из главных источников еврейских знаний, которые появятся в «Улиссе» и станут прототипом для Леопольда Блума. Кремьё, консультировавший Галлимара по современной итальянской литературе, был одним из многих иностранных участников «Нувель ревю франсез», так же, как основателем французского ПЭН-клуба, стал своего рода литературным послом, когда его направили в Южную Америку в 1930 году с курсом лекций.
В Буэнос-Айресе Кремьё разыскал Сент-Экзюпери, которого знал в Париже как члена «НРФ», и на литературном приеме, данном в его честь, он представил своего друга Тонио сеньоре Гомес Карильо, привлекательной темноволосой молодой даме. С ней он повстречался на пароходе. Ее муж, Энрике Гомес Карильо, умер несколько лет назад, оставив ей квартиру в Париже, виллу в Ницце, а также, чем и объясняется ее появление в Южной Америке, значительные владения в Аргентине. Уроженец Гватемалы, Гомес Карильо провел юность в Сан-Сальвадоре, затем переехал в Европу, где дорос до должности редактора мадридской газеты «Либераль» и стал корреспондентом. В Париже он встретил Мату Хари, и, будучи журналистом с явной тягой к приключениям, даже написал о ней книгу, доставившую ему кратковременные неприятности с французскими властями незадолго до окончания Первой мировой войны. Энрике женился на известной испанской певице Ракель Мелле. Этот второй его брак (все равно закончившийся разводом) сопровождался весьма бурным проявлением страстей. В «Неополитанском кафе» и в «Кардинале», недалеко от «Гранд-опера» (эти два заведения обычно часто посещали представители латиноамериканской колонии в Париже), он был известен как счастливый дуэлянт из-за его готовности скрестить сабли с любым критиком, осмеливающимся подвергнуть сомнению вокальные данные его жены. Когда немного позже он повстречал Консуэлу Сунсин де Сандоваль, это был уже белоголовый сорокадевятилетний мужчина. Ей тогда едва исполнилось семнадцать – весна жизни для многих испанских женщин. Сопротивляться ее блестящим темным волосам и живым темным глазам оказалось невозможно, во всяком случае пылкому авантюристу, и, ко всеобщему удивлению, вероятно и ее собственному, он женился на ней.
Консуэла Гомес Карильо, видимо, не обладала соблазнительной слабостью Маты Хари, но ее характер и экзотическое воображение можно уравнять с темпераментом Ракель Мелле. Когда ее муж в 1927 году умер, она сняла его посмертную маску, очевидно приобщаясь к таинственной загробной жизни. Помещенная на пьедестал в маленькой квартире из двух комнат около Мадлен в Париже, оставленной Консуэле мужем, маска поражала воображение посетителей, испуская зловещие трески «всякий раз, когда Консуэла флиртовала или произносила что-нибудь не к месту… Мне было девятнадцать в то время, – вспоминала Ксения Куприна (дочь русского писателя Александра Куприна), – а она была немного старше, возможно, двадцати пяти лет, хотя выглядела очень молодо. Она была типичной жительницей Южной Америки, маленькой, изящной, податливой, с красивыми руками и кистями рук. Удивляли выразительные черные глаза, сиявшие, подобно звездам, и восхитительно гладкая кожа».
На большом столе в одной из комнат в ее загроможденной парижской квартире, выдерживавшей нашествие богемных авторов, журналистов, актеров и юристов, толпой поднимавшихся наверх с сыром, колбасами и сосисками и бесцеремонно поившими себя дешевым вином, где батоны хлеба и бутылки лежали на газетах, покрывающих пол, размещался другой слепок – с руки ее умершего мужа. Как и маска, этот слепок с руки также жил своей собственной жизнью, поскольку Консуэла упорно утверждала, будто рука ночами… писала! «Я не могу подтвердить, будто я когда-либо действительно видела, как она писала, – признается Ксения Куприна, – но я видела рукопись». Она также видела двери, которые внезапно открывались среди ночи, как если бы их толкало семейное привидение! Атмосфера была буквально заряжена мистикой, а воображение ее подруги Консуэлы так бесконечно плодовито, что «наконец наступал момент, когда ты терял грань между истинным и ложным». Ее необузданная фантазия приводила к заявлениям, будто по линии семьи ее матери (Сандоваль) она происходила от герцогов Толедо – титул, принадлежащий королям Испании. Как бы нелепо и сумасбродно это ни звучало, ты был готов ей поверить. Ибо ничто не казалось слишком неправдоподобным для этого необыкновенного существа (поэтессы, ваявшей скульптуры, или скульптора, писавшего стихи?), чье воображение оказывалось столь же непредсказуемым и трогательным, как западный ветер и облака. «Я родом из земли вулканов и революций», – говорила она, и повествование, следовавшее за этим, напоминало и о революциях, и о вулканах. Снова необычные истории, они никогда не повторялись, как не повторяется восход солнца, отказываясь снова воспроизводить блеск и красоту вчерашнего рассвета. «Когда я впервые услышала ее рассказ, – вспоминает Ксения, – добрых двадцать лет назад, от кого-то, кто знавал ее в Нью-Йорке, это был необузданный экспромт, совпадавший самым непонятным образом с землетрясением в ее родном Сан-Сальвадоре. Деревня была завалена, семья уничтожена, отвратительный ковер из лавы тек вниз по склону горы, и в охваченной паникой беспорядочной толпе, пытающейся спастись, до срока рожденному ребенку судьба уготовила вернуться к жизни укусами диких пчел, прижатых к мертворожденной плоти няней-негритянкой, обладавшей сверхъестественными колдовскими силами. Конечно же я не отвечаю за достоверность переданного мной, поскольку история эта пересказывалась не однажды и, вероятно, украшалась. Но подобно потоку воды в половодье, набирающему силу в глубине ущелья, рассказ этот свидетельствовал о том, что, оглядываясь назад, мы видим захватывающий дух ливень».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
