больно уж красивые птицы. Но как жахнул дробью в упор, так не больно много осталось. Я уж ощипал их всех разом.
Он извлёк три маленькие ощипанные птичьи тушки и подал Решевскому. Только агатового цвета клювы и кораллово-красные лапки отличали их от обычных моёвок. Петя, заинтригованный волнением Тимофея, тоже стал разглядывать чаек. Никто не смотрел на Кирилла, глаза которого выдавали неподдельный интерес к разговору.
— Вы не понимаете ни черта, — волновался орнитолог, у которого даже порозовели щёки. — Это же редчайшие птицы! Их вообще встретить — огромная удача. До сих пор я видел только их яйца в Зоомузее. Они такие… оливково-зелёные, два-три яичка всего самка кладёт. А тут… Да где же ты их нашёл?
Но видно орнитолог был всё-таки слишком слаб. Он было привстал, так хотелось поскорей действовать, чтобы тоже увидеть птиц, но не смог даже толком сесть, а откинулся снова на спину. Кровь снова отлила от его лица, голова закружилась, и Тимофей устало прикрыл глаза.
— Тимка, лежи уж. Я те ишшо найду, не сумлевайся. А теперя — спать. И я сосну, устал, однако.
Все забрались в хорошо проветренные, высушенные и согретые спальные мешки и впервые за время болезни уснули спокойным сном.
Следующим утром раньше всех проснулся Кирилл и осторожно выбрался из палатки. Он чувствовал себя отдохнувшим и окрепшим и решил попробовать прогуляться. Вдруг до него донеслись непривычные уху крики каких-то птиц: «куу-ик-куик, куу-ик-куик» и снова: «куу-ик-куик». Он посмотрел в сторону моря и замер от восторга. В двадцати метрах от палатки, над самым обрывом берега плавно кружились в голубоватом небе розовые как утренняя заря чайки! «Как их много… Одна, две, три, четыре…» он насчитал двадцать шесть этих изумительных созданий полярной природы. Лёгкие и нежные, словно лепестки роз, они то плавно кружились на одном месте, то розовыми комочками стремительно опускались вниз, припадая к самой поверхности моря, и, не коснувшись ни единым пёрышком воды, снова взмывали вверх, оглашая воздух своими характерными грудными криками: куу-ик-куик, куу-ик-куик…
Некоторое время Бисер не в состоянии был двинутся с места. Потом подумал, что надо скорей будить Решевского, и тут радостное выражение на его лице сменилось задумчивостью. Он повернулся к палатке, затем снова взглянул на море — розовые феи растворились как мираж или грёза. Кирилл охнул от огорчения и вдруг заметил мелькнувшую розовую тень около россыпи скал шагах в ста впереди. Птица, отставшая от товарок, спикировала на прибрежную косу, затем опять взлетела и опустилась среди зубчатых скал, окаймлявших небольшую, впереди лежащую бухту. Её силуэт чётко вырисовывался на фоне моря.
Кирилл, как заворожённый, двинулся вперёд, раздумав возвращаться в палатку, и довольно скоро добрался до заветного места. Ещё шаг, ещё один… Ах во оно что! Она сидит на гнезде. А какая антрацитовая с синими проблесками скала — круглый верх, складчатое тело старого камня, и слева острый выход гранита. Словно клюв. Интересная, вообще фигура выветривания! Она похожа…
Чайка шевельнулась и завертела головкой. Розовая чайка на серой скале…
Обратно Кирилл шёл куда быстрее. Его друзья уже встали. Они приветствовали Бисера, и Решевский сказал:
— Здорово, начальник! Да ты совсем молодцом. Мы тут «посоветовались с товарищами» и решили, что не готовы бороться с трудностями обратного пути, кишка после болезни тонка. Вот Федя и отправился за подмогой. Они прибудут к концу дня или утром и нас троих заберут.
— Так Фёдор уже уехал?
— А он парень не ленивый. Тут же собрался, и в путь.
— А вы как, ленивые парни? Нет серьёзно! Доберётесь, не спеша до бережка? Тут недалёко. Я там интересную птицу нашёл, ты ж у нас орнитолог. Петрусь тоже посмотрит и Лизе расскажет. А потом и домой. Ну, идёт?
— А чего? Попробуем! Домой страшно хочется, но надо же привыкать двигаться вертикально, — Петя потянулся и встал. — А ты, Тимоша?
— Я б, может, и не сдюжил, но ведь ты сказал — птица! Пошли, однако, — улыбнулся Кирилл.
Глава 51
— Слушайте, Стасик, Вы мне очень помогли. Теперь моя очередь. Мы с Вами — музейные крысы, книжные черви, тихие люди кулис — попали в этакий вихрь. Поток несёт нас вперёд, водовороты, воронки водопады, а нам надо не растеряться и устоять. Вот мы сейчас тут сидим перед гравюрой. Собор и рядом древний раскоп. А сам храм, чего тут только нет. Витражи, росписи и фрески, лепнина… Что только не переплеталось здесь, не случалось под этими сводами. Вот так и мы… — Старый искусствовед битых два часа пытался вывести молодого из состояния самой чёрной меланхолии и особым успехом, откровенно сказать, похвастаться не мог. Он сыпал анекдотами, прибаутками, водил его в банк продемонстрировать переведённый уже гонорар.
Небылицын слушал безучастно, смотрел в пол и, если уж совсем невозможно было молчать, иногда вымучивал междометия или вздыхал. Старик же, казалось, чего-то ждал. Он не заговаривал со Стасом о самом главном, не объяснял своего внезапного появления и время от времени поглядывал на маленький плоский телефончик, болтающийся у него на шее на толстеньком ремешке, сдублированном надёжной цепочкой, совсем как у породистого домашнего пса или современного мальчишки — пижона, на которых солидному добродушному Бруку негоже бы походить. Надо было его знать, чтобы по-настоящему оценить эту, для других банальную, «деталь туалета».
Старик новации не любил, техники побаивался и ожидал от неё подвоха. Небылицын прежний такое непременно бы уж заметил, удивился, начал острить — «ах, не ждёте ли вы свидания, дорогой ментор? Нет? Но тогда не иначе как лауреатства?» Этот — новый хмуро безмолвствовал, его мысли явно были далеко.
Телефончик зажужжал, словно рассерженный майский жук, а потом и заиграл. «Сердце красавицы, — вызванивал ксилофон, — склонно к изме-ене! И к перемене, — поддержала свирель, — как ветер мая!» Оскар Исаевич вздрогнул, засуетился, явно забыв, какую кнопку сперва нажать, однако, справился, поздоровался, затем, глянув на Стаса, извинился и отошёл в сторонку. Было слышно, как он живо задавал вопросы, удивлялся, охал, а потом перешёл на французский. Но вот старик победно улыбнулся, поблагодарил собеседника и попрощался.
— Так, мой дорогой, — совсем другим тоном обратился он к молодому человеку, — я узнал очень важные для нас вещи. А теперь мне дали добро, и я могу Вам кое-что объяснить. Кончено, вылезайте из своего кокона наружу. Мы будем действовать. Вы слышите меня, юноша? Мы будем действовать как современные люди. Но! С полным уважением к истории, традиции, наивным верованиям, а также, между прочим, упрямым фактам, тем, что часто вылезают из рациональных границ. А как ещё может поступать
