Прессы приводятся в движение электричеством и работают почти бесшумно. Штоки поршней, гладкие и лоснящиеся, как ляжки скакунов, двигались взад и вперед с величественным спокойствием. Медленный темп работы, вызванный паузой для охлаждения, придавал какую-то торжественность всем движениям рабочих. Не было слышно ни разговоров, ни смеха, ни песенок. С отсутствующим взглядом каждый рабочий о чем-то мечтал, думал или вычислял что-то про себя, продолжая вынимать, отсекать, разъединять, сбрасывать, каждые сорок, или каждые пятьдесят, или каждые тридцать секунд, в зависимости от отливаемого изделия.
Бюзар подсчитал. В его игрушке двадцать сантиметров длины. Если приставить одну к другой все двести одну тысячу девятьсот шестьдесят карет, которые пройдут через его руки, они займут около сорока километров. От фабрики до поселка Мореля всего полтора километра. Разделим сорок на полтора, получается больше двадцати шести. Предположим, что все эти колесницы расставлены в двадцать шесть рядов… образуется огромный алый ковер, который он уже начал ткать, чтобы по нему отправиться за Мари-Жанной.
В полдень пришел брессанец на свою первую смену. Бюзар задержался у пресса, показывая, что надо делать; он не чувствовал никакой усталости и был даже бодрее и веселее, чем утром.
— Понятно… понятно… — повторял брессанец.
Ему не терпелось поскорее встать к машине. Все оказалось таким простым.
Бюзар сказал о могущих возникнуть неполадках. Случается, что охлажденная масса прилипает к стенкам формы; тогда следует счистить ее особым инструментом и протереть форму. Иногда ломается и застревает в инжекторном канале «морковка», жидкая пластмасса не проходит, когда брюхо раскроется, матрица окажется пустой, кусок «морковки», забивший канал, выковыривают бронзовым прутиком.
Бюзар показал брессанцу это приспособление, которое находится под бункером, показал, как при необходимости остановить машину. Для этого достаточно повернуть рубильник, и ток выключен. Но даже если забыть это сделать, ничего не произойдет, так как форма закрывается только при опущенной предохранительной решетке.
Решетка раздражала брессанца, за первые полчаса он несколько раз забывал ее поднять или опустить; тогда машина сразу останавливалась, и по наступившей внезапно тишине замечали, что она совсем не такая бесшумная, как казалось вначале.
Все время в ней что-то трется, перекатывается, скользит, шуршит словом, идет бурная жизнь, совсем как в животе, если к нему приложить ухо. Кому нужна эта предохранительная решетка, когда у рабочего целых десять секунд между тем, как раскроется и закроется форма, и он может трижды успеть вынуть из матрицы отлитое изделие!
Бюзар объяснил, что рабочий может заснуть с засунутой в форму рукой. До того как инспекция по безопасности труда обязала фабрикантов ставить предохранительные решетки, в Бионне была масса случаев, когда прессовщик оставался без руки. Только чудовищные лентяи способны заснуть на такой легкой работе, решил брессанец. Он уже начинал верить, что заключил выгодную сделку. Бюзара раздражала безумная самоуверенность брессанца, и он не стал ему рассказывать о непреодолимой сонливости, вызываемой бесконечным повторением одних и тех же движений, с которой тем более трудно бороться, что все эти движения не требуют ни усилий, ни внимания. Крестьянин сам убедится в этом на собственном опыте.
— Во всяком случае, так бывает, — ответил Бюзар, не вдаваясь в подробности.
Но он все же нашел нужным предупредить брессанца, что иногда машина начинает беситься. Для этого достаточно плохого контакта в одной из цепей, которые регулируют порядок операций. Поршень мечется, выплевывает расплавленную массу до того, как успела закрыться форма, и у рабочего обожжена рука. Или же брюхо, едва приоткрывшись, тут же захлопывается и расплющивает прессовщику кисть. Когда решетка поднята, все механизмы машины выключены; таким образом, в принципе она предохраняет от несчастных случаев. Вот почему решетка не автоматизирована, как все остальные механизмы пресса; решетка слушается только рабочего, и он благодаря ей подчиняет машину своей воле. Но бывает, что прерыватель тока, установленный на решетке, выбывает из строя; при поднятой решетке пресс продолжает работать, но об этом не стоит и говорить, настолько маловероятно, что это произойдет как раз в ту минуту, когда заснет рабочий или взбесится машина.
В течение каждой операции рабочий проделывает шесть движений: поднимает решетку, вынимает изделие, опускает решетку, отсекает «морковку», разъединяет сдвоенные части, сбрасывает их в ящик. Таким образом, поднимание и опускание решетки составляет треть работы прессовщика, треть затрачиваемой им энергии. Все это давно уже вычислено, и многие рабочие портят прерыватель тока, который приводится в действие решеткой; делается это очень просто: достаточно снять пару винтиков и соединить вместе оба конца провода. Мастер на это закрывает глаза, за исключением тех случаев, когда должен приехать инспектор по безопасности труда; при инспекторе рабочий поднимает и опускает решетку, но это чисто символический жест, так как прерыватель тока не работает. Инспектор ничего не замечает или делает вид, что не замечает. Если же произойдет несчастный случай, то при обследовании пресса мошенничество будет обнаружено и тем самым с хозяина снимается всякая ответственность.
Бюзар не стал раскрывать секрета прерывателя своему напарнику. Брессанец сам додумается, и чем позже, тем лучше, Даже после того, как на фабриках Бионны предохранительные решетки стали обязательными, каждый год бывает не меньше тридцати увечий: в большинстве случаев рабочие теряют пальцы, а то и всю руку.
Когда Бюзар решил пойти работать к прессу, он дал себе клятву соблюдать правила безопасности. Он ни за что не притронется к прерывателю. Как и все, кто родился в Бионне, ему знаком был огромный соблазн, но он знал также и всю меру опасности и предпочитал проделывать каждый раз два лишних движения. Тем более что он в отличие от большинства своих товарищей не на всю жизнь прикован к прессу. Уже через полгода в своем снэк-баре на автостраде № 7 он будет обслуживать владельцев роскошных машин, в то время как Мари-Жанна, сидя за кассой-автоматом, будет подсчитывать выручку. Они накопят на «кадиллак» и станут в свою очередь посетителями снэк-баров…
— Ты что, сынок, решил рубить с плеча?
За спиной Бюзара неожиданно вырос Шатляр, секретарь профсоюза.
— Выйдем во двор, мне надо с тобой потолковать.
— Я работаю, — ответил Бюзар, не оборачиваясь.
— Видно, такой же анархист, как твой отец?
Шатляр — старый друг отца Бюзара. В 1936 году они вместе проводили предвыборную кампанию Народного фронта и в июне того же года принимали участие в кровопролитных сражениях против «Боевых крестов». В 1945 году Бюзар-старший, возмущенный тем, что рабочий класс не сумел воспользоваться Освобождением и взять власть в свои руки, отошел от всякой политической деятельности и даже вышел из профсоюза. Он, мол, работает дома, а потому сам себе хозяин. В душе он сожалел, не признаваясь в этом открыто, о тех временах, когда вместе с товарищами основал «Социальную Зарю», потребительский кооператив с бакалейно-фруктовой и скобяной лавкой и кафе-пивную, где собирались рабочие-активисты (правда, в 1914 году выяснилось, что управляющий кафе — полицейский Осведомитель). «Социальная Заря» выпускала тогда социалистический еженедельник, в котором сотрудничал Ленин, находившийся в эмиграции в Швейцарии. Старому активисту не по душе были современные формы политической борьбы. Но все же он был привязан к Шатляру, и они нередко спорили целыми вечерами, сидя в кафе «Социальная Заря», которое продолжало существовать. Они дружески переругивались, только и слышалось: «Что с тебя возьмешь, ты же коммунист!» — «Эх, ты, анархист!»
— Вы же видите, я работаю, — повторил Бюзар, по-прежнему не оборачиваясь.
— Ну, хорошо, хорошо. До вечера. Побеседуем с тобой при твоем отце, сказал Шатляр.
— Я сейчас вернусь. В случае чего позови меня… — предупредил Бюзар брессанца и вышел вслед за Шатляром.
— Значит, ты не только работаешь сверхурочно, но еще и получаешь за эти часы по обычной ставке, — сказал профделегат.
— Я отстаиваю свои интересы как могу, — возразил Бюзар.
В принципе профсоюз был против сверхурочной работы, но вынужден был закрывать на это глаза, так как большинству рабочих не хватало на жизнь того, что они зарабатывали за сорокачасовую неделю. Однако в вопросе о повышенной оплате сверхурочных часов профсоюз был непримирим, и в этом его поддерживали почти единодушно все рабочие. Оплата сверхурочных часов была в полтора раза выше обычной, если же сверхурочная работа велась в ночную смену, которая на фабрике «Пластоформа» оплачивалась по повышенному тарифу, то рабочий получал по триста шестьдесят франков в час. Но за исключением тех редких случаев, когда все предприятия Бионны одновременно выполняли крупные заказы и рабочих не хватало, «Пластоформа» не разрешала прессовщикам работать на прессе дополнительные часы, и, проведя целый день на фабрике, рабочие шли прирабатывать в мелкие мастерские. У Бюзара с брессанцем получалось восемь сверхурочных часов, но Бюзар и не собирался требовать за них повышенной оплаты. Поль Морель наверняка возмутился бы: «Ты что, сбрендил?» Ему сделали одолжение, разрешив работать добавочную смену, и уж за это одолжение лишнего платить не будут.
