— Вдвоем вы выполняете работу трех прессовщиков, — сказал Шатляр, — и лишаете хлеба одного рабочего. Ты соображаешь?
Бюзар молчал. Он стоял перед старым профделегатом, сжав губы и не глядя на него.
— Твой отец упрям как осел, но, когда он работал на фабрике, он вел себя порядочно, — продолжал Шатляр.
— Сейчас нет безработицы, — возразил Бюзар. — Я ни у кого не отнимаю хлеб.
— В Бионне нет безработицы, но она существует в других городах, и существует солидарность рабочих.
— Я лично живу в Бионне, — сказал Бюзар. — Пока что… — добавил он.
— Ты свихнулся.
— Мне нужны триста двадцать пять тысяч франков.
— Мне тоже, представь себе. С того времени как я появился на свет.
— Я женюсь на Мари-Жанне.
— Удивляюсь, как это она разрешила тебе пойти на такую низость.
После того как отец Мари-Жанны погиб, придавленный прессом для целлулоидных изделий, Шатляр опекал девочку и ее мать. Он отвоевал для вдовы пенсию. Благодаря его заботе у Мари-Жанны на елку всегда был подарок. В дальнейшем по его настоянию девочка училась в профессиональном училище, где она получила профессию белошвейки. Иногда вечерком Шатляр заходил побеседовать с матерью Мари-Жанны. На чувствах старика к этой семье и хотел сыграть Бюзар, упомянув о Мари-Жанне как о своей невесте.
— Выкладывай, в чем дело, — сказал Шатляр.
Мари-Жанна непременно хочет уехать из Бионны, объяснил Бюзар. Она согласилась выйти за него замуж при условии, если он станет управляющим снэк-бара. И он вынужден был что-то придумать, чтобы раздобыть недостающие триста двадцать пять тысяч.
— Снэк-бар, что это за штуковина? — удивился Шатляр.
— Это ресторан, где можно поесть на скорую руку, рядом с заправочной колонкой… Теперь так делается. Автомобилисты не желают терять время на еду. Вначале Мари-Жанна будет заниматься готовкой, жарить бифштексы и варить «от-доги».
— Что это за «от-доги»?
— Сосиски.
— Почему ты разговариваешь не по-французски?
— А я буду обслуживать посетителей.
— Стать холуем — вот твой идеал.
— Потом у нас появится обслуживающий персонал. Мари-Жанна встанет к кассе. А я буду только распоряжаться.
— Понятно, хочешь эксплуатировать людей — вот к чему ты стремишься.
— Я политикой не занимаюсь, — ответил Бюзар.
— А я в твоем возрасте мечтал о революции, об освобождении всех трудящихся. Да и теперь не изменил своим убеждениям. Бороться за то, чтобы все имели право «на хлеб и на розы», тебя это не прельщает?
— С вашей стороны это очень благородно, — сказал Бюзар.
Он переминался с ноги на ногу и упорно смотрел старику в рот, чтобы не видно было, что он избегает его взгляда, но в то же время старался не встретиться с ним глазами.
— Но я лично хочу жить сегодня, — резко проговорил Бюзар.
— Дело твое, — сказал Шатляр. — Выколачивай деньги, чтобы купить себе право стать лакеем. Но делай это пристойно. Ни одного сверхурочного часа. Ничего, поработаешь год вместо шести месяцев, это пойдет тебе на пользу.
— На вашей стороне сила, и вы этим пользуетесь.
— Совершенно верно, мой мальчик.
— Но Мари-Жанна не может ждать так долго.
— Почему? Объясни.
— Нечего объяснять, все и так ясно.
Бюзар снова опустил голову.
— Ну-ка, посмотри на меня.
Бюзар поднял голову.
— Ты мне не нравишься, — сказал Шатляр.
Бюзар нахмурился.
— Чего вы ко мне придираетесь? Я поступаю по-честному, Когда я узнал, что у нас будет ребенок, я предложил Мари-Жанне жениться на ней.
— Не нравится мне, как ты разговариваешь.
— Ничего не поделаешь.
Старик скручивал сигарету, не спуская глаз с парня, тот стоял перед ним, скрестив руки на груди, с непроницаемым лицом.
— Так женитесь, незачем мудрить.
— Все равно нам нужны деньги на обзаведение.
Старик нагнулся, чтобы закурить от зажигалки, которую он прикрывал от ветра ладонью.
— Я не понимаю Мари-Жанны, — сказал он.
— Ей не нравится жить в Бионне.
— Так мне и казалось, — медленно проговорил Шатляр. — Она ни за что не хотела идти на фабрику… Предпочитает в одиночестве сидеть у окна и целый день шить и шить… Вот и лезет в голову разное…
Он замолчал. Бюзар угадал мысли старика.
— Она не может забыть несчастного случая с отцом, — сказал он.
— Молчи. Ты-то не имеешь никакого права говорить об этом.
— Вечно эти громкие слова. Вы не на собрании, — возразил Бюзар.
Шатляр в упор посмотрел на него. Бюзар снова скрестил руки на груди, вызывающе глядя на старика.
— Ты мне не нравишься, — повторил Шатляр.
Он опять нагнулся и зажег потухшую сигарету.
— Может быть, я ничего не понимаю в современной молодежи… Хотя некоторые, мне кажется, сделаны из добротного материала.
Он снова поглядел на Бюзара.
— Договаривайся с остальными делегатами… Я не могу быть беспристрастным. Я слишком хорошо отношусь к Мари-Жанне, и мне не по душе, что она выходит за парня, который так некрасиво поступает… Объясняйся с ними сам… Вмешиваться не буду.
Он повернулся и ушел своей тяжелой и решительной походкой, по которой все в Бионне издали узнавали его.
«Я победил, я победил!» — в полном упоении твердил про себя Бюзар.
Остальные профделегаты «Пластоформы» были не так строги, как Шатляр, и Бюзар их не боялся; они даже найдут потешной затею обоих парней и только посмеются над Бюваром: «Эх ты, незадачливый гонщик, ты же не выдержишь до конца…»
Но возражать они не будут.
Бюзар заглянул в цех. Брессанец уже вошел в ритм работы: поднять решетку, отсечь «морковку», разъединить сдвоенные части, бросить их в ящик, ждать, когда загорится глазок; поднять, вынуть, опустить, отсечь, разъединить, сбросить, ждать; поднять, вынуть…
— Это полегче, чем пахать, — заметил брессанец. — Хорошо быть рабочим.
Он, как и Бюзар, ликовал. Он уже видел, как покупает коров и волов, какие закатывает кутежи перед уходом в армию.
Большие часы в глубине цеха, висевшие так, чтобы они были видны отовсюду, показывали три часа двенадцать минут тридцать секунд. На часах была секундная стрелка, потому что старые прессы не имели красного глазка, и рабочие, закрыв форму, отсчитывали секунды, чтобы знать, когда можно вынуть изделие.
Рабочие второй смены (с восьми до шестнадцати часов), не отходившие от машины с раннего утра, все чаще и чаще поглядывали на часы. К концу смены многие пробовали ускорить ход времени, прибегая к разным уловкам: можно, например, заставить себя смотреть только на секундную стрелку, а через некоторое время взглянуть уже на минутную и тем самым доставить себе приятный сюрприз: она продвинулась на целых четыре деления вместо трех вопреки тому, что вы себе внушили.
Пришел мастер снимать показания счетчиков: машины сами регистрируют количество произведенных операций, то есть отлитых изделий. Рабочий имеет право не додать 5 % продукции по отношению к проектной мощности пресса. Из-за технических неполадок, если взять среднее за год, производительность машины снижалась примерно лишь на 2,3 %. Таким образом, 5 % отклонения допускалось с учетом несовершенства человеческой машины. Предполагается, что, если рабочий недовыполняет норму больше чем на 5 %, он сознательно и часто опаздывает поднять решетку в тот момент, когда загорается глазок. В этих случаях рабочий платит штраф, размер которого определяется тем, сколько недостает изделий и как часто повторяются нарушения, По словам старика Мореля, такая система позволяет автоматически отсеять лодырей; с профсоюзом все равно бессмысленно договариваться об их увольнении, а когда рабочий обнаруживает, что сумма штрафа превышает его заработок, он сам уходит: в день получки — кукиш, и больше его не видно.
— Пойду-ка подкреплюсь, — сказал Бюзар.
— Не торопись. Я совсем не устал. Хочешь, возвращайся только к шести, предложил брессанец.
Бюзар направился к поселку в надежде увидеть свою невесту, но на авеню Жана Жореса встретил Поля Мореля. Тот выходил из бистро.
— Ну как, доволен? — спросил он Бюзара.
— Ясное дело, доволен! — воскликнул Бюзар.
Поль Морель принадлежит к классу хозяев, так как именно его семейство владеет машинами, что дает ему право управлять фабрикой (правда, под контролем отца), но он совсем недавно «вошел в этот класс»; еще в 1936 году его отец был простым каменщиком. Сам же Поль Морель окончил ту же начальную школу, что и большинство его рабочих. Когда какое-нибудь неожиданное обстоятельство вынуждает Поля Мореля задуматься, он приходит к выводу, что ему посчастливилось родиться сыном хозяина и не повезло, что отец у него такой скупердяй; но такова уж жизнь: есть у нее и хорошие, и дурные стороны. А уж дети Поля, если к тому времени еще сохранится существующий ныне строй, не будут удивляться разделению людей на два класса: на тех, кому принадлежат машины, и тех, кто приводит их в действие. Они даже будут считать, что рабочим повезло, раз Существуют хозяева, которые дают им возможность заработать на жизнь. Но Поль Морель еще не успел настолько отойти от народа и поэтому:
