Кел вздернул меня на ноги, прижал спиной к себе и заставил смотреть на поле. Никто не остался на ногах, никто. Андаис черной кучкой лежала на белой от инея земле. Ее плащ тьмы исчез, а значит, она по меньшей мере потеряла сознание.
– Вытаскивай меч, – прошипел он мне в ухо. – Я вырву его у тебя из рук и всажу на глазах у всех прямо в твое плодоносное брюхо. Знаешь, почему моя мать от меня отвернулась? Она меня заставила пройти все дурацкие врачебные испытания и убедилась, что я не смогу зачать детей. Вот почему она отозвала тебя домой.
Его пальцы пробежали по моей шее, зарылись в волосы и остановились, не дойдя до горевшей темным пламенем короны. Руку мою он отпустил, взялся за лицо и развернул к себе. Нежно, очень-очень нежно он держал в ладонях мое лицо.
– Вытащи меч, Мерри. Вытащи, и пусть все увидят, как мало ты стоишь в бою.
Я накрыла его руки своими – кожа к коже, – когда он меня поцеловал. Кажется, рука болела меньше, чем в первый раз. Может, меня защищает корона? Или то, что все-таки я королева?
Он поцеловал меня в губы – просто поцеловал, совсем не то, чего я ожидала, но он сегодня то и дело обманывал мои ожидания.
Отстранившись, он перехватил мои руки. На губах у него играла улыбка, а глаза были совершенно безумны.
– Я тебя убью, так и знай.
– Знаю, – сказала я, и применила сразу обе руки власти – и плоти, и крови. Чем мы с Падубом и Ясенем исцеляли, то я сейчас использовала для разрушения. Я направила в него руку крови – не в поисках ран, а в поисках крови, и направила руку плоти – разрывая тело и выворачивая его наизнанку. Как мои руки власти проплыли над полем боя, очищая кровь и сращивая плоть, так теперь они устремились в тело моего кузена.
Глаза Кела полезли на лоб.
– Ты не посмеешь... – прошептал он.
– Посмею, – сказала я и отпустила свою силу, разжала ее, словно гигантский кулак. Сначала воткнула этот кулак глубоко в тело Кела, а потом разжала.
Только что Кел с круглыми от страха глазами стоял передо мной, держа меня за руки, а в следующий миг его не стало. Меня окатило кровью и ошметками мяса. Щеку обожгло болью, и все стихло. Я соскребла с лица то, что осталось от моего кузена, чтобы хоть что-то видеть, и обнаружила, что в щеку вонзились зубы, вырванные силой магии. Выдернув зубы из щеки, я пообещала себе прививку от столбняка и курс антибиотиков, если только при беременности их можно. Я себе много чего наобещала, трясясь от запоздалого страха.
Внезапно рядом оказался Дойл. И еще Рис, вытирающий кровь с лица. Вместо утраченного глаза снова был привычный шрам. И Гален тоже был здесь, и раны на нем остались лишь те, что он получил только что.
– Но как?.. – спросила я.
– Кел мертв, и рука старой крови умерла вместе с ним, – ответил Дойл.
Я протянула ему забрызганную кровью руку. Он ее взял, и я притянула его к себе через кровавые останки нашего врага. Я впилась губами в его губы, и кожа у нас обоих полыхнула светом. Я сияла как луна, а он горел темным огнем, и блики нашего пламени расцветили поле.
Общий вздох и изумленный шепот заставили меня прервать поцелуй. В волосы Дойла оказалась вплетена корона: кружевной шлем из тонких ветвей с длинными шипами, но острия шипов были серебряные.
– Корона Терна и Серебра, – прошептал Джонти.
Дойл потрогал корону и отдернул руку – на пальце сияло красное пятно.
– Острые, – сказал он.
– Мой король, – выдохнула я.
Он улыбнулся:
– Один из королей.
Но ответную улыбку с моего лица стер ужасный булькающий хрип.
– Холод! – вскрикнула я, поворачиваясь к оленю. Он лежал на боку, копье торчало из него строго вверх, будто лишившееся веток деревцо. По белому меху стекала кровь.
Мы с Дойлом бросились к нему. Я присела и погладила белый мех, не запятнанный кровью. Мех был теплый, но олень не пошевелился от прикосновения.
– Нет, – прошептала я. – Нет.
– Он с охотой принес себя в жертву, – сказал Дойл.
Я качнула головой:
– Я не хочу этой жертвы.
– Он пожертвовал собой, чтобы ты правила Неблагими.
Я снова покачала головой.
– Я не хочу ими править, если рядом не будет его. – Прислонившись щекой к теплому еще боку оленя, я прошептала: – Вернись ко мне, Холод. Пожалуйста, не уходи. Не уходи.
Запахло розами – густо и тепло, словно повеяло летом. Я подняла лицо, и на меня просыпался дождь из розовых лепестков. Гален взялся за копье обеими руками и выдернул его: открылась ужасная рана. Гален стоял над нами с копьем в руке, в залитой кровью одежде, с осунувшимся лицом, и на него лился дождь из лепестков.
Рис присел у головы оленя, гладя белые блестящие рога. Из здорового глаза моего рыцаря катились слезы. Мистраль подошел к нам, держа в руке свое грозовое копье. На краю поля в окружении слуа стоял Шолто, его подданные вились у него над головой и ползали под ногами черным облаком кошмаров. Он посмотрел на нас, собравшихся вокруг оленя, и склонил голову, как будто понял.
Ясень и Падуб стояли вместе с Красными колпаками. Все гоблины склонили мечи к земле – последняя почесть павшему.
Из столба розовых лепестков послышался голос:
– Что ты отдала бы за своего Убийственного Холода?
– Что угодно.
– Отдашь ли ты корону, что у тебя на голове? – спросил голос.
– Да, – сказала я.
– Мередит! – ахнул Мистраль.
А остальные стражи промолчали. Мистраль был с нами слишком недавно, он не понимал.
– А ты, Мрак, свою корону отдал бы?
Дойл взял меня за руку и сказал:
– За свою правую руку – отдал бы.
– Быть по сему, – ответил голос.
Подул ветер, запахло дождем, и темный свет корон погас.
А из дыры в боку оленя высунулась рука. Я дотронулась до неё, и пальцы сомкнулись вокруг моей ладони.
– Да поможет нам Богиня, – выдохнула я.
– Она помогает, – сказал Дойл, опускаясь на колени у дыры и разрывая ее руками. Рис взялся ему помогать, и Мистраль подполз, но он был слишком слаб для таких усилий. Гален отдал Мистралю Крикуна и здоровой рукой тоже стал расширять дыру. Тело оленя как будто превратилось из плоти в странную оболочку – сухую, не вполне реальную. Под руками стражей она рвалась в клочья, и вот рядом с первой ладонью показалась вторая, потом локти, плечи – и мы вытащили Холода из остатков его недавнего облика.
Мне на колени легло облако серебряных волос, а потом он наконец повернулся и посмотрел на меня. Все те же серые глаза, все то же невероятное, неописуемо красивое лицо. Только надменности теперь не было в моем Холоде – одно лишь страдание и целый водоворот чувств, скрытый в глубине этих серых глаз.
Он упал нам на руки – мне и Дойлу. Мы обнимали его, пока его била дрожь. Он цеплялся за нас, а мы плакали. Мрак и Убийственный Холод цеплялись друг за друга и за меня, и плакали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
